нию карфагенской пехоты. Ополченцы бросились бежать. Наемники,
будучи уверены, что они преданы, стали их рубить.
     Все пространство, где стояли первые два  ряда  карфагенского  войска,
было загромождено наваленными друг на друга трупами, оружием, ранеными.  В
этом хаосе нельзя было понять, где свои, где враги. Сципион звуками  трубы
отозвал гастатов назад, предоставив  вражеским  наемникам  и  карфагенянам
уничтожать друг друга.
     Соединившись в  две  колонны,  римляне  обходили  это  загроможденное
трупами и сражающимися  пространство.  Перед  строем  ветеранов  Ганнибала
римляне развернулись. Битва возобновилась с новой силой.  Ветераны  стойко
выдерживали натиск римлян. Тело  у  них  было  защищено  панцирем,  голова
покрыта медным шлемом; выставив огромные щиты, они  легко  отражали  удары
римских мечей и копий.
     - Бейте их, братья! - воодушевлял Ганнибал своих ветеранов.  -  Разве
вы не видите, что это потомки врагов, разбитых вами при Тразимене и Каннах
и бежавших от одного звука вашего голоса!
     Казалось, еще миг, и римляне обратятся в бегство. Но вот у  оливковой
рощи, справа, показалось облако пыли. Это, разгромив всадников  Магарбала,
возвращалась нумидийская конница.
     Победа удесятерила силы нумидийцев. С торжествующим ревом они ударили
в тыл ветеранам Ганнибала. От дротиков и мечей  не  спасали  ни  щиты,  ни
латы. Карфагеняне падали и снова вставали, истекая кровью, со вздыбленными
волосами. Они пытались руками стащить нумидийцев с коней. Те,  у  кого  не
было оружия, вцеплялись в лица врагов ногтями, пускали в ход зубы. Никогда
еще мир не знал такой ожесточенной схватки.
     С остатками войска Ганнибал отступал к своему лагерю.  Но  нумидийцы,
возглавляемые всадником на белом коне, рванули наперерез. Всадник на белом
коне вырвался вперед. С его плеч спал плащ из  леопардовой  шкуры.  Черная
туника стягивала стройное худощавое тело.  Вот  уже  видно  искаженное  от
ярости лицо, крепко  стиснутые  губы,  широко  раскрытые  глаза.  Каким-то
внутренним чутьем Ганнибал ощутил, что перед ним Масинисса. Нет, не  юнец,
которого он знал когда-то, а грозный воин, победитель в  этой  битве  и  в
этой войне. Ибо кто мог сомневаться, что именно Масиниссе  Сципион  обязан
своей победой. И сам  Сципион  публично  это  признал,  подарив  Масиниссе
царство Сифакса и обещав земли Карфагена.
     Масинисса занес назад руку с дротиком, никогда на  дававшим  промаха.
Ганнибал не шевельнулся, чтобы избежать удара или защититься.  В  битве  с
римлянами он сделал все, что было  в  человеческих  силах,  и  у  него  не
осталось больше сил, чтобы продолжать борьбу.  Он  потерял  все  и  жаждал
смерти.
     Но Масинисса опустил руку и на полном скаку повернул  коня.  Ганнибал
молча смотрел ему вслед. Сама смерть отвернулась от него. Погибли  братья,
разгромлено войско,  а  судьба  вновь  пощадила  его.  Или  правы  эллины,
считающие, что на долю каждого человека приходится  поровну  удач  и  бед,
радости и горя, побед и поражений, и ему, сейчас  пережившему  Канны,  еще
предстоит испытать Требию и Тразимен и видеть торжествующего врага у ворот
Карфагена.
     Почему же дрогнула рука Масиниссы, не остановившегося перед  изменой,
перед истреблением людей в пылающем лагере?  Кто  знает?  Может  быть,  он
вспомнил тот далекий день, когда он рядом с Ганнибалом скакал по  степи  и
высокие травы хлестали их ноги и пахло полынью и мятой.  Или  он  сохранил
где-то в глубине души благодарность к человеку, услышавшему  исповедь  его
первой любви?



                              ВЫПАВШИЙ СТИЛЬ

     Гней Невий плакал как ребенок. Слезы текли по его морщинистым щекам и
капали на привязанную к шее восковую дощечку. Из атриума,  через  открытую
дверь, он увидел смуглого человека в оковах. Его вели двое легионеров. Это
был Сифакс, некогда могущественный царь, а теперь жалкий пленник.
     Прикованный к постели недугом, Гней Невий мог наблюдать за всем,  что
делается вокруг, лишь через эту узкую дверь. Наблюдать и думать.  Разговор
со Сципионом  остался  незаконченным,  не  завершена  и  поэма.  О  победе
Сципиона при Заме и заключении мира с пунами он услышал от ухаживавшего за
ним раба. От него же он узнал трогательную  историю  гибели  Софонибы.  По
рассказу раба, Софонибу отравил сам Масинисса, когда  Сципион  потребовал,
чтобы тот удалил ее от себя. Гней Невий мотал головой (боги отняли у  него
и речь). Он не мог  поверить  в  эту  гнусную  клевету.  Масинисса  скорее
отказался бы от короны, чем убил ее, женщину, которой посвятил жизнь. Гней
Невий плакал от бессилия.
     Гомер, которого  скульпторы  изображают  слепым,  подсмотрел  и  горе
Гекубы и прощание Андромахи с Гектором. А он,  Гней  Невий,  римлянин,  не
нашел своей Андромахи. Героями его  поэмы  были  полководцы  и  воины.  Он
рассказал о них правду, потому что видел их и в лагере перед  сражением  и
на поле боя. Вместе  с  войском  Медлителя  он  обошел  пол-Италии.  Пламя
подожженных пунами селений и городов легло в горькие  и  тревожные  строки
гекзаметра. Ветер пыльной Апулии шевелил волосы Невия, и в  песне  "Канны"
звенели сталкивающиеся мечи, слышался топот  бегущих,  ржание  нумидийских
коней и торжествующий хохот Ганнибала. В  песне  "Капуя"  запечатлелись  и
радостные крики горожан, встречающих победителя римлян, и вопли  стариков,
уводимых в рабство. С неотвратимостью судьбы поэма следовала за  событиями
и казалась бронзовым зеркалом, отражающим  все  многообразие  человеческих
судеб. Но теперь, когда Невию мир виден лишь через  щель  этой  двери,  он
понял, чего не хватало его произведению. Оно  не  освещено  мягким  светом
женской любви. Если бы боги возвратили ему силы, Гней Невий написал  бы  о
Софонибе. Наверно, Метеллы обвинили бы его  в  отстутствии  патриотизма  и
снова бросили в тюрьму. "Как! - сказали бы  они.  -  Римлянин  Гней  Невий
пишет о какой-то пунийке, как будто у нас мало своего горя, своих  вдов  и
сирот! Но рано или поздно народ оценил бы его поэму, как  афиняне  оценили
трагедии Эврипида,  осыпаемого  при  жизни  насмешками.  В  горе  Софонибы
спаялись  бы,  как  в  огне,  судьбы  всех  любящих  и   любимых,   судьбы
человеческих песчинок, растираемых жерновами войны. Может быть, юный воин,
потрясенный стихами Гнея  Невия,  не  откликнутся  на  зов  глашатая,  как
некогда Сципион, а выбежит на форум и крикнет:
     "Боги дали нам жизнь и разум не для того, чтобы убивать  друг  друга,
не  для  того,  чтобы  разлучать  любящих!  Мы  не  рабы,  привязанные   к
мельничному колесу судьбы. Мы свободны, как ветер!"
     Гней Невий плакал навзрыд.  Он  плакал  над  тем,  что  ему  не  дано
перенести на воск эти слишком поздно пришедшие к  нему  мысли.  Рядом,  на
каменном полу атриума, поблескивал металлический стиль, а у  Невия  больше
не было сил, чтобы его поднять.