царило  в городе.
Народ  был сильно раздражен против Перикла: люди  совсем  не  вспоминали его
прежних советов, но поносили его теперь за то,  что он, будучи стратегом, не
ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях.
     Перикл же, хотя и видел,  что афиняне раздражены создавшимся положением
и мрачно настроены, но все  же решение свое не выступать против врага считал
правильным. Поэтому  он  не  созывал  народного собрания  или  какого-нибудь
другого совещания, опасаясь, что  афиняне, не взвесив разумно положение дел,
в раздражении могут  наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и
старался по-возможности успокоить возбуждение народа".(II, 21)
     Плутарх в биографии  Перикла добавляет к этой  картине еще такие  живые
детали:
     "А между тем многие  друзья приставали к нему с просьбами, многие враги
грозили и обвиняли его, хоры  пели  насмешливые  песни,  чтоб  его осрамить,
издевались над его командованием, называя его трусливым и отдающим отечество
в жертву врагам".(Перикл, XXXIII)
     Перикл все это вытерпел. Тем временем он послал эскадру из 150 кораблей
в  плаванье  вокруг Пелопоннесса.  Высаживаясь  на берегу,  афинские  моряки
опустошали прибрежные районы полуострова. Осенью Архидам вернулся  в Спарту.
Афины наказали  за подстрекательство остров Эгину - изгнали ее жителей.  Под
командованием Перикла  афиняне  совершили  рейд  в  окрестностях  Мегар.  На
церемонии  захоронения  останков  погибших  в  этом рейде  воинов  Перикл  и
произнес свою знаменитую "погребальную речь".  Традиция предписывала описать
в  ней  состояние дел и  успехи  Афинского государства.  Я еще  не раз  буду
цитировать фрагменты этой  речи. Она так значительна, что  великое множество
людей  в  течение  столетий  находили в  ней  образцы гражданской  доблести,
черпали идеи демократии. Мне бы очень хотелось  привести эту прекрасную речь
здесь полностью, в связном виде,  но, чтобы не прерывать рассказ о событиях,
я ее перенес в приложение, которое читатель найдет в конце книги.
     Весною следующего,  430  года, союзные войска  под  командованием  царя
Архидама  вновь осадили Афины. Все  повторилось. Жители  Аттики укрылись  за
стенами  города. Крупная  морская экспедиция,  на этот  раз во главе с самим
Периклом, отправилась к берегам Пелопоннесса. Ситуация для спартанцев  стала
еще менее выгодной, чем в предшествующем  году. В уже опустошенной стране им
мало  чем  можно  было  поживиться.   Афиняне  же  по-прежнему  бесперебойно
снабжались через  Пирей,  а для  их мощного флота и десантов оставался легко
доступным   любой   пункт  на   побережье  полуострова.   Стратегия  Перикла
оправдывалась. И вдруг...
     Как  часто  в  Истории  это  "вдруг"   прерывало,  по  всей  видимости,
неуклонное развитие событий. Порою кажется,  что Судьба смеется над людскими
замыслами, внезапно разрушая их и предоставляя последующим поколениям гадать
о том,  что было бы, если...  Если бы, например,  осознав бесперспективность
своей  войны,  спартанцы отступили, и Афины под руководством  Перикла еще  с
добрый десяток  лет (ему едва исполнилось шестьдесят) продолжали укреплять и
совершенствовать свою демократию?
     Итак, вдруг... на Афины обрушилась  чума. Конечно,  мы понимаем, что не
совсем вдруг. В городе, в ужасной тесноте, скучилось все население страны. И
все же  болезнь кто-то  в него  занес. Нет  страшнее испытания для моральной
стойкости народа,  чем  смертоносная эпидемия. Как сохранить твердость  духа
перед смертью, которая из-за угла набрасывается на всех и каждого - неведомо
за что, неведомо когда? Вот нарисованная Фукидидом, картина чумы в Афинах:
     "Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или  валялись
на улицах  и  у колодцев, полумертвые от  жажды.  Сами  святилища  вместе  с
храмовыми участками, где беженцы  искали приют, были  полны трупов, так  как
люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать,
теряли уважение к божеским и человеческим законам.  Все прежние погребальные
обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как
мог. Иные при этом даже  доходили  до бесстыдства, за неимением средств (так
как им уже приходилось хоронить многих родственников). Иные складывали своих
покойников  на чужие  костры и  поджигали их прежде, чем  люди,  поставившие
костры, успевали подойти;  другие же  наваливали  принесенные  с  собой тела
поверх уже горевших костров, а сами уходили".(История, II, 52)
     Уж  если  такому пренебрежению и надругательству подвергался священный,
как  мы помним, для древних греков обряд  похорон, то  как могли устоять все
остальные нравственные нормы  поведения, и без  того уже  не  очень прочные?
Фукидид продолжает:
     "И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться
беззаконие.  Проступки,  которые  раньше  совершались  лишь  тайком,  теперь
творились  с  бесстыдной откровенностью.  Действительно, на глазах  внезапно
менялась судьба  людей: можно было  видеть, как умирали  богатые и как люди,
прежде  ничего  не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все
ринулись  к  чувственным  наслаждениям, полагая,  что  и жизнь,  и богатство
одинаково преходящи.  Жертвовать  собой ради  прекрасной цели  никто уже  не
желал,  так как  не  знал,  не  умрет  ли,  прежде чем  успеет  достичь  ее.
Наслаждение и все, что как-то могло  служить ему, считалось само по себе уже
полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли
больше удержать людей от преступлений,  так как они видели, что все погибают
одинаково  и  поэтому безразлично,  почитать  ли  богов  или нет.  С  другой
стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления
понесет  наказание  по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже
висел над головой, и  пока он еще не свершился,  человек, естественно, желал
по крайней мере как-то насладиться жизнью".(II, 53)
     Возникает  вопрос,   почему   под  ударами  чумы  так  быстро   рухнули
нравственные нормы афинского общества?  Мне кажется, что в этих чрезвычайных
обстоятельствах выступила на  первый план главная, хотя в обычных условиях и
неявная, слабость афинян  -  отсутствие  индивидуальной нравственной  основы
жизни. О нравственности не раз в дальнейшем будет идти речь. В  это  понятие
вкладывают  порой  весьма различное содержание.  Я  буду  впредь  обозначать
словом    нравственность    совокупность    следующих    качеств   человека:
справедливость, честность, терпимость, доброжелательность и участие к другим
людям, готовность  оказать  им помощь. В Евангелии, где обобщен большой опыт
общественной практики  человечества, все это заключено в  одной  очень емкой
фразе:  "Итак,  во всем,  как хотите,  чтобы  с  вами  поступали  люди,  так
поступайте и вы с ними".(Матф. VII, 12)
     Сообщество  людей  не  может  быть  ненасильственным  и  вместе  с  тем
устойчивым  без сплачивающего  и  организующего нравственного начала. Иногда
его  утверждает сам  образ  жизни  сообщества.  Например,  в  патриархальной
крестьянской общине. Вспомните строки Гесиода:
     "Если несчастье случится, - когда еще пояс подвяжет
     Свойственник твой! А сосед и без пояса явится тотчас".
     Это  -  нравственность  коллективная. Она  питается взаимной  выгодой и
связана с определенной  общественной структурой.  Личная  или индивидуальная
нравственность определяется мировоззрением самого человека - религиозным или
иным  внутренним  критерием добра  и  зла, достойного  и  постыдного.  Таким
критерием,  в частности, может  быть  гуманистическое и  культурное наследие
прошлого. Когда  традиционная  патриархально-общинная нравственность в  мире
стала рушиться, а история культуры только начинала накапливать свой духовный
багаж,   люди  несколько  столетий  жили  в   жестоком  мире,  где   целиком
господствовала  сила.   Потом   мировые  религии   упорядочили,  обосновали,
организовали  индивидуальную  нравственность,  а  на  ее  основе  - и  новые
коллективные.
     Однако   любая  коллективная  нравственность  разрушается,  как  только
распадается   соответствующее  упорядоченное  общество.   Индивидуальная  же
нравственность может  сохраниться  и в  качестве важного компонента  войти в
состав фундамента  нового общественного  устройства.  Нравственность древних
греков  была  чисто  коллективной,  унаследованной  от  первобытно-общинного
строя.  Законодательство  Солона  эту нравственность пыталось  закрепить,  а
господство  Афин  в  морской империи  - разрушало.  Религия  афинян,  как мы
видели, не несла в себе нравственных начал. Поэтому, когда под ударами  чумы
в Афинах  стал  разваливаться общественный  порядок,  за  ним последовала  и
нравственность афинян.
     Впрочем, не надо думать, что наступил полный хаос и город остался вовсе
беззащитным. Две  трети  жителей Аттики эпидемию  чумы  пережило. Но  люди в
несчастье  склонны  искать  кого-то в нем виноватого. Естественно,  что гнев
афинян   обрушился  на   вернувшегося   из   экспедиции   Перикла.   Фукидид
свидетельствует:
     "После  второго  вторжения  пелопоннесцев,   когда   аттическая   земля
подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула  чума, настроение афинян
резко изменилось. Они обвиняли Перикла в том, что тот посоветовал им воевать
и  что из-за него они терпят бедствия.  Напротив,  с  лакедемонянами афиняне
были теперь готовы заключить мир и даже отправили к ним послов (в отсутствие
Перикла - Л.О.), которые, однако, вернулись, ничего не  добившись. При таких
безвыходных обстоятельствах афиняне и стали нападать на Перикла".(II, 59)
     Перикл собрал Народное  собрание и  обратился  к нему с  речью, которую
воспроизводит Фукидид. Он начал словами:
     "Я ожидал вашего негодования против меня, понимая его причины, и созвал
Народное собрание, чтобы упрекнуть вас, разъяснив,  в  чем вы несправедливы,
гневаясь на меня и уступая бедствиям".(II, 59)
     Опять терпеливо и подробно он разъясняет  афинянам военную обстановку и
преимущества  своей  стратегии,  старается  вновь вдохнуть  в  них мужество.
Периклу  удалось  убедить  афинян  продолжать  обороняться,  но  раздражение
народа, по-прежнему,  искало выход. Враги  Перикла тем временем не  дремали.
Некий  Драконтид в форме исангелии  обвинил  его  перед Народным собранием в
хищениях (!) и предложил  отстранить от должности стратега до тех  пор, пока
Перикл  не отчитается в расходовании государственных  средств за все  15 лет
бессменного  руководства  Афинами. Враги  Перикла  знали, что он  не  сможет
отчитаться в  секретных  суммах,  израсходованных  на подкуп спартанцев ради
оттяжки начала войны ("на необходимое").  Суд  состоялся. Обозленные афиняне
приговорили  Перикла к лишению гражданских прав и штрафу в 50 талантов. Едва
не казнили - как полувеком ранее победителя в Марафонской битве, Мильтиада.
     Тем  временем спартанцы, опасаясь  чумы,  ушли из Аттики. А на  Перикла
обрушились еще  и личные несчастья:  один  за другим умерли  оба его сына от
первого  брака  и любимая  сестра. Народ, "выпустивший  пары"  и  ободренный
снятием осады с  города, уже  раскаивался в своем  решении.  Афиняне просили
Перикла вновь взять  бразды правления в свои руки. Это было  в конце того же
430  года.  Одновременно,  в знак своего уважения, Народное собрание приняло
решение  предоставить права гражданства  сыну Перикла  от  Аспасии - Периклу
младшему.  Как  сын  иностранки  он  этих  прав  по  закону не имел.  Перикл
отказался  от  избрания,  потом  уступил  уговорам  друзей,  но дух  его был
надломлен.  Осенью 429 года он заболел и  после длительной болезни умер. Его
похоронили в Керамике - рядом с Клисфеном.
     "Направляемая демократия"
     Теперь мы можем приступить  к оценке  "Золотого века"  и роли Перикла в
истории   Афинской   демократии.   Начнем   с   рассмотрения   своеобразного
государственного  устройства  Афин  этой  поры.  В  первую  очередь  следует
выяснить главный  вопрос  -  о  власти. Но  прежде  я хотел бы  сделать одно
отступление - обширное и на первый взгляд к  делу не относящееся, а на самом
деле - вполне уместное.  Мы  сейчас перенесемся почти  на  столетие  назад и
покинем Грецию,  чтобы выслушать  рассказ историка Геродота  о  воцарении  в
Персии   Дария.   В   этом    рассказе    сопоставляются   различные   формы
государственного устройства. Написан он как раз в эпоху Перикла. Более того.
Известно, что Геродот читал фрагменты своего труда в Афинах и получил за это
почетную   награду.  Он,  как  мы   помним,  принадлежал  к   числу   членов
приближенного кружка  Перикла.  Вполне вероятно,  что  Периклу  был известен
рассказ историка, и  выраженные в нем мысли в дружеских беседах обсуждались.
Эти  мысли  образуют  фон,  на  котором  яснее  видны  контуры здания  новой
государственности, построенного Периклом. Обратимся же к Геродоту.
     В  третьей  книге своей  "Истории" он рассказывает,  как  однажды  царь
Камбиз, еще  находившийся с армией  в  покоренном Египте, увидел во сне, что
его брат Смердис завладел троном. Снам древние очень доверяли, а нравы  были
жестокие,  и Камбиз,  не теряя времени, подослал  к брату  убийцу. Убийством
воспользовались другие  два брата - из жреческого племени магов. Сон владыки
оказался вещим. Один из магов был  очень похож на  Смердиса и под его именем
объявил  себя царем,  а Камбиз  тем временем  умер, не  успев возвратиться в
столицу. Однако приближенные к трону знатные персы раскрыли обман, составили
заговор и убили обоих магов. И  вот семеро  заговорщиков,  в  их числе Отан,
Мегабиз и Дарий, держат совет о будущем устройстве государства. Первое слово
Геродот предоставляет Отану:
     "По-моему, - говорит Отан,  - не следует опять  отдавать власть  в руки
одного самодержавного владыки. Это и неприятно  и нехорошо. Вы знаете  ведь,
до чего дошло своеволие Камбиза, и испытали на себе высокомерие мага. Как же
может  государство быть благоустроенным, если самодержец волен  творить все,
что  пожелает? И действительно,  если бы даже самый благородный человек  был
облечен такой властью, то едва ли остался бы верен своим прежним убеждениям.
От  богатства и роскоши, его  окружающих,  в нем зарождается высокомерие,  а
зависть и без того присуща человеческой натуре. А  у кого два этих порока, у
того  они уже все.  Он  творит  множество преступных  деяний:  одни  - из-за
пресыщения  своеволием,  другие  -  опять-таки  из  зависти. Конечно,  такой
властитель  должен  бы  быть  лишен  зависти,  так как  ему,  как  государю,
принадлежит  все.  Однако  самодержец  по своей  натуре  поступает со своими
подвластными  совершенно противоположно. Ведь  он завидует "лучшим" людям за
то только, что те здравы и невредимы, а любит  самых  дурных граждан.  Более
всего  он склонен  внимать клевете. Это  человек,  с которым  ладить труднее
всего  на  свете.  За  сдержанное одобрение  он  распаляется,  видя  в  этом
недостаточную почтительность, а за  высокое  уважение он недоволен тобой как
льстецом. Но вот я перехожу к самому плохому: он нарушает отеческие обычаи и
законы, насилует женщин, казнит людей без суда.
     Что до народного правления,  то... народ-правитель не творит ничего  из
того,  что  позволяет   себе  самодержец.  Ведь  народ  управляет,  раздавая
государственные  должности по жребию, и  эти  должности ответственны,  а все
решения  зависят  от  народного  собрания.  Итак,  я  предлагаю   уничтожить
единовластие  и  сделать  народ владыкой, ибо у  народоправства все блага  и
преимущества".(История, III, 80)
     Итак, Отан высказывается в пользу демократии греческого  образца.  Опыт
народного правления почерпнуть больше  негде. Мы вправе усомниться, что этот
опыт  пришелся  по душе персидскому  вельможе. Но  можем  предположить,  что
демократическое государственное  устройство представлялось  наилучшим самому
Геродоту,  и в  вымышленном  разговоре знатных персов он поручил  его защиту
Отану. Однако послушаем дальше. После Отана говорит Мегабиз:
     "То,  что  сказал Отан об отмене самодержавной власти,  повторю и я. Но
что до его второго  предложения - отдать верховную власть  народу  -  то это
далеко  не  самый  лучший совет. Действительно,  нет  ничего  безрассудней и
разнузданнее негодной черни. Ведь тиран по крайней мере знает, что творит, а
народ  даже и не знает.  Откуда  же в самом деле, у народа разум, если он не
учен  и  не  имеет  никакой  врожденной  доблести?  Очертя  голову,  подобно
весеннему  потоку,  без  смысла и  рассуждения,  бросается  народ к  кормилу
правления. Пусть ценит народное  правление лишь  тот, кто желает зла персам!
Мы же облечем верховной властью тесный круг высшей знати (в их числе будем и
мы). Ведь  от  "лучших" людей, конечно,  исходят и лучшие  решения".(Там же,
III, 81)
     Эта  речь  порождает серьезное  сомнение  в  том,  что  симпатии нашего
историка на стороне  народовластия.  Перечитайте, какими сочными красками он
пишет картину  бессмысленного  владычества "необузданной  черни".  Но,  быть
может,  Геродот,  как и  Мегабиз,  является поборником олигархии?  Не  будем
спешить  с  выводами. Послушаем,  за что  ратует  третий участник разговора,
какие аргументы историк предоставил в его распоряжение:
     "По-моему, Мегабиз  верно  отозвался о  народе,  -  говорит Дарий, - на
олигархию же у меня взгляд иной. Если мы возьмем из трех предложенных нам на
выбор форм правления  каждую  в ее самом  совершенном виде, т.е. совершенную
демократию, совершенную  олигархию  и  совершенную монархию,  то  последняя,
по-моему,  заслуживает  гораздо  большего  предпочтения. Ведь  нет, кажется,
ничего  прекраснее  правления одного  наилучшего  властелина. Он  безупречно
управляет народом, исходя  из наилучших побуждений, и при такой власти лучше
всего  могут  сохраняться  в  тайне  решения,  направленные  против  врагов.
Напротив,  в  олигархии,  если  даже немногие  лучшие и стараются  приносить
пользу  обществу,  то  обычно между отдельными людьми возникают ожесточенные
распри.  Ведь каждый желает первенствовать и  проводить  свои замыслы. Так у
них начинается яростная вражда  между собой, отчего проистекают смуты, а  от
смут - кровопролития. От  кровопролитий же  дело доходит до единовластия, из
чего совершенно ясно, что этот последний образ правления - наилучший.
     При демократии, опять-таки, пороки неизбежны,  а лишь только  низость и
подлость проникают в общественные дела, то это  не  приводит к  вражде среди
подлых людей, а  напротив, между ними возникают крепкие дружественные связи.
Ведь эти вредители общества обычно действуют заодно, устраивая заговоры. Так
идет  дело, пока  какой-нибудь  народный вождь  не покончит  с  ними. За это
такого человека народ уважает,  и затем этот прославленный быстро становится
единодержавным   властителем.  Отсюда  еще  раз  ясно,  что  единовластие  -
наилучший образ правления...".(III, 82)
     Оборву  на  этом  месте  речь  Дария.  Немного  ниже  я  процитирую  ее
неожиданный  конец,  а  сейчас  давайте  попробуем  разобраться,  какому  же
государственному  строю  отдает  предпочтение  Геродот. Если и  олигархия, и
демократия в конце концов  приводят  к  единовластию,  то действительно,  не
лучше  ли  ориентироваться  на  него  с   самого  начала,   позаботившись  о
достоинствах единовластного правителя? Но какого характера  единовластие? Во
всяком случае не неограниченное, тираническое.
     Об  отношении   историка  к  тирании  свидетельствует,  например,   его
красочный рассказ о своеобразном обмене опытом укрепления единовластия между
тираном  Коринфа  -  Периандром  и  тираном  Милета  -  Фрасибулом.  События
происходят в начале VI  века. Кстати, из этого рассказа  хорошо  видно,  что
философия и практика тирании в некоторых  отношениях не претерпела изменения
за всю историю человечества. Вот этот рассказ:
     "Периандр  послал  глашатая  к  Фрасиб