Принимаю пожатия холеных рук, много денег
     покравших народных,
     И с мольбой предо мной они гнутся в дугу, разливаются
     в жалобных воплях:
     "Умоляю тебя, пожалей, мой отец! Может быть, ты
     и сам поживился,
     Когда должность имел или войско снабжал провиантом
     в военное время".
     Я - ничто для него, но он знает меня,
     потому, что оправдан был мною.
     ...................................
     Наконец, размягченный мольбами вхожу,
     отряхнувши всю ярости пену,
     Но в суде никаких обещаний моих исполнять
     не имею привычки.
     Только слушаю я, как на все голоса у меня
     оправдания просят.
     И каких же, каких обольстительных слов
     в заседанье судья не услышит?
     К нищете сострадания просит один и к несчастьям
     своим прибавляет
     Десять бедствий еще; до того он дойдет, что ко мне
     приравнять его можно
     Тот нам сказку расскажет, исполнит другой из Эзопа
     забавную басню.
     А иные острят, чтобы нас рассмешить
     и смирить раздражение наше.
     Но увидев, что мы не поддались ему, он ребят
     поскорее притащит,
     Приведет сыновей, приведет дочерей... . Я сижу
     и внимаю защите,
     А они, сбившись в кучу, все вместе ревут,
     и опять их отец, точно бога,
     Умолять нас начнет, заклиная детьми,
     и пощады трепещущий просит:
     "Если криком ягнят веселится ваш слух, ради голоса
     мальчика сжальтесь!
     Если визг поросят больше радует вас, ради дочек
     меня пожалейте!"
     Ну тогда мы чуть-чуть станем мягче к нему,
     раздражения струны ослабим...
     Или это не власть, не великая власть? Не глумимся ли мы
     над богатством?"
     (548 - 575)
     Согласно  цитированному  выше  закону,  за  деятельность,  направленную
против демократии, полагалась казнь и конфискация  имущества.  После падения
правления  "четырехсот"  лидеры  олигархов  бежали  из   Афин,  но  осталось
достаточно много людей,  которых, ложно или справедливо, можно было обвинить
в сотрудничестве с  ними. В большинстве своем это - люди состоятельные.  Для
сикофантов   открылось  обширное  поле  деятельности.  Начинается  буквально
эпидемия доносов и судебных процессов против  истинных и мнимых приверженцев
олигархии. Тот же Лисий в одной из своих судебных речей, написанных позднее,
так говорит об этом времени:
     "Они  (доносчики  -  Л.О.)  убедили  вас  некоторых  граждан  без  суда
приговорить к  смерти,  у многих  незаконно конфисковать  имущество, других,
наконец, наказать  изгнанием с лишением  гражданских  прав.  Это  были  люди
такого сорта, что виновных за взятку оставляли в покое,  а людей ни в чем не
повинных губили, возбуждая против них перед вами судебное преследование. Эту
деятельность  они  не  прекращали  до тех пор,  пока  не  повергали  наконец
отечество в  раздоры и страшные бедствия,  а сами из бедняков превратились в
богачей...".(XXV)
     Месть и расправа по политическим  соображениям  не  оставили и следа от
былого  единодушия  афинских  граждан.   В  среде  выходцев   из   старинных
аристократических родов, некогда столь почитавшихся народом, царит страх,  в
среде простонародья - ненависть и подозрительность.
     Обвиняя  бывших  сторонников олигархии  в  злоупотреблениях  властью  и
обогащении  за счет  народа,  сами  лидеры  демократии  под  новой  вывеской
поступают точно так  же. Да иначе  и быть не может в обществе,  где утрачены
нравственные устои - в нем  власть развращает  людей, как бы эта власть себя
не называла. В речи,  которую я только что цитировал, Лисий вскользь говорит
судьям, как о чем-то тривиальном:
     "Как всем  известно, во время прежней демократии многие государственные
деятели расхищали  народное достояние, некоторые  брали взятки в ущерб вашим
интересам, иные своими ложными доносами отчуждали от вас союзников".
     Пожалуй, довольно.  Читателю,  вероятно, уже  ясно, во что превратилась
Афинская демократия всего лишь через  четверть века после смерти Перикла.  В
Афинах воцарилась атмосфера взаимной  ненависти, подозрительности  и страха.
Расцветает коррупция, доносительство, сутяжничество, стремление к обогащению
за чужой счет, иждивенчество. Падает авторитет власти, а  с ним и дисциплина
- особенно  в  армии  и  флоте.  Государство с таким  "букетом"  гражданских
доблестей ожидает катастрофа. Ее приближение понимают те немногие из афинян,
кто остался верен  идеалам Перикла. В их числе его сын,  которому в то время
уже сорок лет. Ксенофонт  в  "Меморабилии"  пересказывает  разговор  Перикла
младшего с Сократом. Перикл говорит о гражданах Афин:
     "Разве будут они  так повиноваться властям (как лакедемоняне), если они
даже  щеголяют  неуважением  к  ним?  Или  будут  ли  они  когда-нибудь  так
единодушны, если  вместо  того,  чтобы помогать  друг другу в видах взаимной
выгоды, они стараются вредить друг  другу и руководятся чувством  зависти во
взаимных отношениях  больше,  чем  относительно иностранцев? Как  на частных
сходках, так и в общественных собраниях они больше, чем кто-нибудь  ссорятся
между  собой,  ведут  друг  с  другом бесчисленные  тяжбы  и  таким  образом
предпочитают  скорее приобретать  на счет ближнего,  чем находить  выгоду во
взаимной помощи. Распоряжаясь  общественным  достоянием, как  неприятельской
добычей, они из-за него также ведут борьбу между собой и высшее удовольствие
находят  в  том,  чтобы  иметь  влияние  в  этой  борьбе.  Этим  объясняется
совершенное  невежество  и неспособность  наших  граждан  (в военном  деле),
отсюда же происходит необыкновенная вражда и взаимная  их ненависть; поэтому
я очень боюсь, как бы наш город не постигло какое несчастье, большее, чем он
в состоянии вынести".(III, 16)
     Предчувствовал  ли Перикл младший, что первой жертвой  этого  несчастья
окажется он сам? Мы этого не  узнаем. А тем временем  катастрофа надвигается
неуклонно.
     Но почему так быстро? Ведь  после смерти Перикла не прошло  и  двадцати
пяти лет.  Сохранилась бы демократия,  если он прожил  бы дольше  и  передал
лидерство в  руки столь же достойного  государственного мужа, -  быть может,
своего сына?  Вряд  ли.  Скорее всего  Афинская демократия  была исторически
обречена.
     Прежде, чем обосновать  это  предположение, следует ответить на вопрос:
"А как  случилось, что она вообще возникла?" Ведь демократический этап вовсе
не обязателен в истории древних цивилизаций. Персия и  Египет,  например, от
первобытно-общинного строя  перешли  прямо к деспотиям. Неужели  все дело  в
том, что на заре истории в Афинах появился мудрец Солон? Нет, конечно. После
Солона был полувековой перерыв на тиранию Писистрата и  его сыновей.  Однако
после изгнания тиранов демократия восстановилась. Следовательно, в то  время
для нее были объективные предпосылки. Какие? Чтобы найти ответ, надо принять
во внимание влияние географического, экономического и морального факторов.
     Владычество  над многочисленными, кочующими  по  просторам  Малой  Азии
народами  было  возможно только в  условиях жестокой  деспотии.  Обеспечение
устройства  и  содержания  в  порядке обширных  ирригационных  сооружений  в
протяженной  долине Нила лежало в  основе  "божественной"  власти фараона  и
жрецов.  Греки  после вторжения дорийцев в XI  - IX веках до н.э., в течение
четырех столетий до Солона,  жили оседло в  многочисленных маленьких долинах
гористого   полуострова.   Общинно-родовой   строй  устоялся.   Сложились  и
закрепились нормы  патриархальной  нравственности.  Небольшие, стабильные  и
сплоченные крестьянские  общины  не  нуждались  в  деспотическом  правлении.
Наоборот  - в них складывались предпосылки для  самоуправления  народа.  Ему
мешало  лишь  резкое  имущественное расслоение,  возникшее в  предшествующую
"героическую" эпоху захватнических войн.
     Демократия возможна только  в таком обществе, где большинство населения
обладает некоторым средним  достатком. Интересно  высказывание Аристотеля по
этому поводу. В своем трактате "Политика" он писал:
     "В  каждом  государстве   мы  встречаем  три   класса   граждан:  очень
зажиточные, крайне  неимущие,  и  третьи,  стоящие  в  середине между теми и
другими...  . Люди первой категории  по  преимуществу становятся наглецами и
крупными мерзавцами;  люди второй категории обыкновенно делаются подлецами и
мелкими мерзавцами.  А  из  преступлений одни  совершаются  из-за  наглости,
другие - вследствие подлости.  ... Поведение людей второй категории из-за их
крайней  необеспеченности в  материальном отношении, чрезвычайно  униженное.
Таким образом, они не  способны властвовать  и умеют  подчиняться только той
власти, которая проявляется у господ над рабами; люди же первой категории не
способны  подчиняться никакой власти,  а властвовать  умеют  только так, как
властвуют господа  над рабами. Получается  государство, состоящее из рабов и
господ,  а не из  свободных  людей, государство, где одни исполнены зависти,
другие презрения".(IV, 9, 3)
     Поэтому:
     "...  те  государства   имеют  наилучший  строй,  где  средний  элемент
представлен в большем  количестве,  где  он  пользуется  большим  значением,
сравнительно  с обоими крайними  элементами  или,  по крайней  мере, сильнее
каждого из них в отдельности взятого".(IV, 9, 7)
     Реформа Солона,  освободившая  крестьян  от  долговой  кабалы,  открыла
возможность определенного выравнивания имущественного положения  афинян. Это
и   создало   надежную   основу   для   демократии.   Патриархально-общинная
нравственность    как   нельзя   лучше   соответствовала    демократическому
общественному устройству.  Семена,  брошенные  Солоном  на благодатную почву
замкнутой афинской общины, дали хорошие всходы.
     Но... "прогресс" шел дальше, и демократия в ту далекую эпоху  неизбежно
должна была оказаться  его  жертвой. Обстоятельства войны с персами ускорили
создание  мощного морского  флота.  За этим  последовало  развитие торговли,
рабовладения  и  внешняя  экспансия  Афин.  Снова возникла  острая  ситуация
имущественного неравенства. Богачи, - торговцы  и  рабовладельцы, - и  масса
разорившихся крестьян, ремесленников, не говоря уже о рабах.
     Жажда   наживы,   богатство,   роскошь   и   стремление  к  ним,   рост
индивидуализма,  утрата чувства общности судьбы, преданности своему  городу,
психология  потребительства   и  иждивенчества  -  все  разрушало  фундамент
патриархальной   нравственности.   Пока   остатки   ее   сохранялись,   была
жизнеспособна и демократия. Но  "падение нравов" шло неукоснительно. Периклу
лишь на короткое время удалось его сдержать.
     Тем не  менее благоприятных  условий  для существования  деспотического
правления в маленьких Афинах не возникло.(Афинская империя после поражения в
войне  со  Спартой  распалась). И потому тирания,  о  которой речь  пойдет в
следующей  главе, просуществовала не долго.  Но и  демократия была обречена.
Путь  исторического  прогресса  лежал  через   ее  падение.  Нечто  подобное
произошло позже в  Риме. Там демократическая республика тоже изжила себя. Но
с  тем  отличием,  что  сохранение владычества  в огромной  Римской  империи
диктовало необходимость установления императорской власти.
     В   Истории   все   более   или   менее   повторяется.  Пройдут   века.
Рабовладельческая  Римская Империя  распадется и  уступит  место  феодальной
раздробленности. Для ее  преодоления  в Европе возникнут обширные  монархии.
Переход   власти   к  буржуазии   вернет  на  сцену   демократию.  Обнищание
пролетариата приведет буржуазную демократию на край пропасти, но технический
прогресс и связанный с  ним рост общего благосостояния укрепит  почву под ее
ногами.
     В России,  в силу ее политической отсталости и огромности пространства,
прогресс пойдет своеобразным путем. Крестьянская община будет сосуществовать
с урезанной формой  феодализма  и абсолютной  монархией.  Запоздалое падение
монархии  даст  толчок  бурному  развитию  демократии  в   форме  социальной
революции.   Затем   наступит   эпоха   демагогической   тирании.   Наконец,
освобождающаяся от нее демократия осознґает невозможность своего развития на
базе низкого уровня жизни большинства  народа и вступит  на  путь энергичных
экономических (и политических) реформ.


Глава 12
     ПАДЕНИЕ АФИН. ТИРАНИЯ 30-ти
     После отставки Алкивиада, в 406  г. афиняне избрали  новых стратегов, в
их  числе  Перикла младшего.  Стратеги провели  всеобщую  мобилизацию.  Всем
иностранцам, пожелавшим вступить во флот, были дарованы права гражданства. В
результате удалось снарядить еще 60 триер и отправить их для усиления флота,
находившегося  у Самоса.  Собралась внушительная армада в 150  боевых судов.
Спартанский флот в это  время  осаждал город Митилены. Афиняне направились к
Лесбосу,  чтобы  снять осаду. Спартанцы вышли им навстречу. Морское сражение
произошло у  Аргинусских островов. Афиняне  победили. Спартанцы  потеряли 70
судов и отошли к Лесбосу.
     Между тем,  12 поврежденных афинских кораблей носились по воле волн,  и
нужно было снять с них уцелевших моряков. Стратеги отрядили для этой цели 47
судов,  а  остальными  силами направились вслед за  спартанцами  к Митилене,
чтобы развить успех.  На беду разыгралась сильная буря, и спасти потерпевших
не удалось. Они погибли  в морской  пучине  - без  столь  важного для афинян
обряда погребения. Те, кому было поручено спасение моряков, понимали, что им
придется  держать  ответ  перед  народом.  Тогда двое  триерархов  из  числа
спасателей, а  именно  знакомые  нам вожди  демократов,  Ферамен и Фрасибул,
отправились  в Афины.  Там  они  заявили,  что стратеги  бросили потерпевших
кораблекрушение на произвол судьбы.
     Это  было очень тяжелое обвинение.  Греки верили, что без  погребения в
родной земле и соответствующих обрядов душа умершего не сможет успокоиться в
загробном  мире, - обречена на вечные скитания и муки. Тела воинов и моряков
сжигали на поле  боя или ближайшем берегу,  а прах  доставляли на родину для
погребения (см. Приложение 1).
     Возмущенные  афиняне вызвали стратегов в город для суда. В виду тяжести
обвинения  они  предстали  перед  Народным  собранием.  Ферамен  и  Фрасибул
повторили  свою клевету.  Стратеги  объяснили,  как  было  дело  и даже,  по
свидетельству Ксенофонта, заявили в адрес своих обвинителей:
     "... хотя  они  и  обвиняют нас, мы не солжем и не  скажем,  что  с  их
стороны есть в этом какая-то  вина:  ужасная буря была единственной причиной
того, что пострадавших в бою не удалось подобрать".(Греческая История, I, 7,
7)
     Собрание  уже склонялось  к снисхождению,  но день  кончался, и решение
дела отложили. Стратеги  недооценили коварство  своих противников. Это  были
опытные демагоги, искушенные в искусстве разжигать страсти толпы. В то время
случился праздник Апатурий, когда в городе собираются родственники из разных
концов страны.
     "... пособники Ферамена, - рассказывает  Ксенофонт,  - убедили  большую
массу людей, одетых  в черную траурную  одежду и остриженных  в  знак траура
наголо,  чтобы   они  предстали  перед  Народным  собранием   как   сородичи
убитых...".(Там же)
     Эти люди взывали об отмщении. Афиняне живо воображали себя на их месте.
     "Затем  выступил  перед  народным собранием человек, заявивший,  что он
спасся  на  барже с хлебом; по  его словам  погибшие  поручили ему,  если он
спасется,  передать  Народному  собранию,  что  стратеги  не приняли  мер  к
спасению тех, кто совершил блестящие подвиги во славу отечества".(I, 7, 11)
     Настроение толпы  переменилось. Никто не думал о справедливости, а лишь
о том, как будут терзаться души погибших. На втором собрании было поставлено
на обсуждении предложение некоего Калликсена. Оно гласило:
     "Выслушав  на   предыдущем   собрании   выставленные  против  стратегов
обвинения и их  защитительные речи, народ постановил: произвести голосование
между афинянами по  филам; поставить в присутственном месте каждой филы  две
урны  для  голосования;  пусть  глашатай в  каждом  из  присутственных  мест
громогласно приглашает тех, кто  полагает, что стратеги виноваты  в том, что
не подобрали победителей в морском бою, бросать свои камешки в первую  урну,
а  тех,  кто  держится обратного мнения  -  во  вторую. если стратеги  будут
признаны  виновными,  то  тем  самым они  будут  считаться  присужденными  к
смертной казни...".(I, 7, 9)
     Это предложение  было противозаконным сразу в двух  пунктах. Во-первых,
существовал  закон, что в случае  обвинения нескольких граждан в одном и том
же  преступлении,  дело  каждого  из них  должно  рассматриваться  отдельно.
Во-вторых,  признание виновности  здесь сразу  связывалось  с  осуждением на
казнь,  хотя   данный  случай  не   подпадал  под  какой-нибудь  закон,  это
предусматривающий.
     Несколько человек  выступило с указанием  на  незаконность  предложения
Калликсена.
     "Но  их  выступление, - свидетельствует далее Ксенофонт, - встретило  в
народном собрании  одобрение  лишь немногих; толпа  же кричала и возмущалась
тем,  что  суверенному народу  не дают  возможности  поступать так, как  ему
угодно. Вслед за тем Лисикл предложил, чтобы приговор относительно стратегов
распространялся и на  тех, которые  подняли вопрос  о законности предложения
Калликсена,  если  они  не  примут  назад  своих  протестов;  толпа  подняла
сочувственный  шум,   и  протестовавшие  должны  были  отказаться  от  своих
возражений. Когда же  и  некоторые из  пританов  заявили, что  они не  могут
предлагать народу противозаконное голосование, Калликсен, взойдя на кафедру,
предложил  включить  их  в число  обвиняемых.  народ громко закричал,  чтобы
отказывающиеся ставить на голосование  были тоже  привлечены к суду, и тогда
все  пританы,  устрашенные  этим,   согласились  поставить  предложение   на
голосование, - все, кроме  Сократа, сына Софронискова. Последний заявил, что
он во всем будет поступать только по закону".(I, 7, 12)
     После  этого  Ксенофонт  приводит  обширную  речь некоего  Евриптолема,
который, пытаясь урезонить  народ,  снова подробно пересказывает,  как  было
дело, и предлагает судить  стратегов  по закону, предоставив  каждому из них
возможность  защищаться. Но все аргументы и увещевания напрасны. "Никто  так
не глух, как тот, кто не  хочет  слышать". Рассвирепевший народ проголосовал
за предложение Калликсена.  После  плебисцита стратеги  были казнены.  В  их
числе и Перикл младший.
     Тем   временем  спартанцы,  пополнив  с   помощью  персов   свой  флот,
направились  под командой Лисандра к Геллеспонту и овладели им.  Афины вновь
лишились поставок черноморского хлеба.  Избранные взамен казненных, стратеги
ведут афинский флот туда же. Но  это уже  совсем  не  тот грозный флот,  что
некогда  владычествовал  в  Эгейском  море.  Годы   постепенного  разложения
демократии  сказались на боевом духе и особенно на дисциплине моряков, а  их
командиры - неопытны и самоуверенны. Флот  становится  на якорь у  побережья
Геллеспонта.  В  тот  роковой  для  Афин  час  на сцене  снова на  мгновение
появляется  Алкивиад. Он  живет  неподалеку  и,  узнав  о  прибытии  афинян,
является к их стоянке. Алкивиад говорит стратегам, что  размещение флота  на
открытом рейде опасно и советует отойти в гавань города Сест. Но стратеги не
желают его слушать.
     Между тем, находившийся  неподалеку  Лисандр внимательно следил за тем,
что происходило  на стоянке афинского флота. Когда,  позабыв  о  дисциплине,
афинские моряки разбрелись  по берегу,  промышляя  пропитание, Лисандр всеми
своими силами  ударил по  их беззащитным кораблям. Сопротивления практически
не было. Спартанцы захватили 160 кораблей и взяли в плен около 3000 человек.
Когда решали их  судьбу, припомнили, что незадолго до того афинское Народное
собрание  постановило  отрубать  всем  пленным   правую  руку.   Ожесточение
нарастало - Лисандр приказал все