"
     Жар пустыни все больше чувствовался и здесь, в  трюме.  Дышать  стало
трудно.
     Песчинки с тихим шорохом сыпались сверху - словно невидимые  существа
шептались в темноте.
     Астарт поцеловал руки египтянки. Она провела ладонью по  его  лицу  и
коснулась губами его глаз.
     - Я буду молиться за вас обоих.  Люби  моего  мужа,  он  стоит  того.
Только мужская любовь еще чего-то стоит в этом мире. Он поверил тебе в тот
миг, когда ты услышал мою песню...
     - Меред, я буду ему другом.



                           31. ДУРНОЕ ЗНАМЕНЬЕ

     После многодневного неистовства знойный хамсин заметно начал слабеть,
предвещая день отплытия.
     Корабли, вытащенные на берег,  стоически  переносили  песчаные  атаки
пришельца из далекой Сахары. Но люди уже не прятались по домам.  Оживление
царило в Левкосе-Лимене, египетских  воротах  на  Красном  море.  Огромные
караваны из Копта и Фив навезли горы товаров для торговли с Пунтом и Южной
Аравией.  Египетские  солдаты  разместились  походными   лагерями   вокруг
городских стен в ожидании выхода в море. Египетский купец  не  отваживался
оставаться один на один с арабами и  финикийцами.  На  палубах  египетских
унирем часто можно было видеть воинские значки и бунчуки.
     Но особенно было оживленно в  последние  дни  хамсина  в  финикийских
кварталах. Многодневное сидение в городе сгладило боль предстоящих разлук,
матросы пили вино, готовили снаряжение и  с  нетерпением  ждали  северного
ветра. Все разговоры сводились к одному: море,  Ливия,  Великое  Плавание.
Одних  манила  неизвестность,  других  -  награда   фараона,   третьих   -
возможность торговать там, где еще никто не торговал изделиями обетованных
земель.
     Наконец Альбатрос объявил день жертвоприношений Мелькарту.  Финикиец,
отправляясь в путь, был обязан ублажить своего вампира.
     Экипажи собрались у кораблей. Из трюмов вынесли бронзовые жертвенники
и разожгли огонь. Местные жрецы  лили  в  пламя  ароматные  масла  и  пели
молитву Пылающему.
     Астарт, зная обряд,  отделился  от  толпы  матросов  и  направился  в
сторону города. Он не хотел видеть, как кормчие начнут кромсать жертвенных
рабов. Пробираясь сквозь густую  стену  зевак,  он  вдруг  увидел,  что  к
жертвенникам подводят быков. Быки вместо людей - несомненного  влияние  на
культ хананеев чужих обычаев. Астарт удивился столь  необычному  нарушению
традиций Ханаана.
     - Ты почему не с ними? - услышал Астарт.
     Меред стояла  в  пестрой  кучке  своих  служанок,  кутаясь  в  темное
покрывало. Отсюда, с небольшого  холма,  хорошо  было  видно  все  зрелище
жертвоприношений.
     - Не хочу раздражать быков, - ответил он, подходя  ближе.  -  Неужели
Альбатрос тоже возьмется за нож?
     - Он первый это сделает.
     Ветер рванул тяжелое покрывало, и Астарт  увидел  ослепительно  белый
шелк, плотно облегающий тело. "А она  даже  очень  хороша,  -  с  теплотой
подумал он. И тут он вспомнил, откуда знает ее имя.
     Лет пять-шесть назад купцы разнесли по всему свету  весть,  потрясшую
саисский Египет: красавица Меред из свиты "супруги бога  Амона"  Шепенопет
Второй  оставила  в  фиванском  храме  одежды  девственницы  и  взошла  на
финикийский корабль. Ее  мужем  стал  Агенор,  к  тому  времени  полунищий
кормчий, с позором изгнанный из Финикии. Меред потрясла всех  еще  и  тем,
что она была признана второй "дочерью"  "супруги  бога".  Первой  дочерью"
являлась престарелая сестра фараона, носящая имя богини - Нейтикерт.
     Финикияне  запели  торжественный  гимн.  Альбатрос  в   развевающихся
одеждах подошел к жертвеннику. Жрец подал ему освященный  нож  и  поспешно
отбежал в сторону. Два матроса сняли цепь с рогов большого  черного  быка.
Издали казалось, что бык высечен из скалы.
     Старец твердым шагом подошел к самой  бычьей  голове.  Животное  было
настроено миролюбиво, и грозные рога смотрели вверх. Альбатрос медлил.
     - Читает молитву, - сказал Астарт.
     И вдруг старый кормчий выбросил вперед руку. Бык  взревел,  рванулся,
но удар был точен. Громадная туша рухнула, едва не придавив старика.
     Меред не вскрикнула, не охнула, как ее служанки. В этот миг глаза  ее
были суровы. Впрочем, она смотрела поверх матросских  голов  куда-то,  где
белесая лазурь моря переходит в такое же белесое, выцветшее небо.
     - Госпожа  видела,  как  хананеи  режут  у  себя  на  родине  в  дань
Мелькарту?
     - Да. Я ведь была и в Тире, и в Сидоне.
     Кормчие последовали примеру старца. Саркатр и Рутуб вцепились в  рога
животного, такого же крупного и черного. Агенор выбрался  из  общей  массы
мореходов и, взяв из рук жреца нож, легко и непринужденно подошел к  быку.
Маленькая фигура кормчего казалась  хрупкой  и  беспомощной  перед  черной
громадой.
     Агенор читал молитву,  касаясь  грудью  настороженной  бычьей  морды.
Тянучая слюна с мягких губ животного приклеилась к его одежде.  И  в  этот
момент другой кормчий всадил нож в загривок своего быка и тут же повис  на
рогах. Обезумевшее от боли животное швырнуло его через себя, по счастливой
случайности  не  распоров  живот.  Хор  смешался.  Матросы   бросились   к
постройкам, давя друг друга.
     - Позор! - кричал Альбатрос, потрясая кулаками.
     Раненый  бык  полосонул  рогами  подвернувшегося  на  его  пути  быка
Агенора, происходящее всполошило остальных животных.
     Астарт увидел мчащуюся прямо на него черную фыркающую громаду. Поддев
на рога запутавшуюся в юбках женщину,  бык  резко  остановился  и  тут  же
рывком сорвался в стремительную атаку.
     Астарт ждал с мечом в руках. За  его  спиной  оцепенели  Меред  и  ее
служанки.
     - Мой муж... - услышал он и бросил быстрый взгляд в  сторону.  Агенор
был в самой гуще.
     Какой-то смельчак несся  верхом  на  коротконогом  быке,  с  крупными
бело-черными пятнами, словно намалеванными на его боках. "Анад!" Был делал
дичайшие прыжки, и матрос чудом держался,  вцепившись  в  бурый  от  крови
загривок.
     Черный бык, мчавшийся на Астарта, вдруг переменил направление и  сбил
пятнистого с ног ударом рогов в мясистый круп. Анад взвился в воздух.
     И тут Астарт опять увидел Агенора: тот  хладнокровно  подпирал  ногой
древко копья, острие которого все глубже  проникало  в  тело  наседающего,
хрипевшего в предсмертной ярости животного.
     Меред была уже спокойна. На холме осталось всего  несколько  человек.
Остальные укрылись за стенами, как от набега кочевников.  "Она,  наверное,
гордится им", - Астарт опять отыскал Агенора. Кормчий  неторопливо  шагал,
что-то объясняя помятому трясущемуся жрецу. Последний бык упал на  колени,
пронзенный чьим-то копьем. Весь песчаный пляж перед  кораблями  был  усеян
головными уборами, праздничными лентами, обрывками юбок и туник.
     Около десятка раненых мореходов дополняли картину.
     - Плохое предзнаменование, - сказал Агенор, взобравшись на холм.
     - Даже бык не желает быть жертвой. - Астарт обнаружил у себя  в  руке
меч и, не глядя, бросил его в ножны.
     Сильно хромая, подошел Анад, и даже уши его заалели от восторга.
     - Настоящая битва!
     - После этого ни один жрец-фенеху не выйдет с вами в море, -  сказала
вдруг Меред, следя по лицам, как они воспримут ее слова.
     - Лучшего и не надо, - пробормотал Астарт.
     Мимо проковылял подавленный гневный Альбатрос, повторяя:
     - Позор! Боги смеются над нами...
     - Как же без жрецов? - испугался Анад.
     - Будет у нас жрец, - успокоил кормчий. - Альбатрос  ждет  кого-то  с
последним караваном из Таниса.
     - Перед отплытием прошу всех в дом моего мужа и господина! -  сказала
Меред с легким поклоном обществу.



                           32. ЭРЕД В БУБАСТИСЕ

     Не баловала судьба Эреда, привык он к трудностям и лишениям.  Однако,
оставшись один на ливийском берегу, он почувствовал: так трудно ему еще не
было. Он сильно страдал он незнания языков, из-за  своей  застенчивости  и
замкнутости. И еще не давали покоя мысли об Агари.
     Он  бродил  из  города  в  город,  из  поселка  в  поселок,   хмурый,
потерянный, вечно попадая в сложные переплеты, натыкаясь на людей  злобных
или нечестных. Он  зарабатывал  на  пропитание  тем,  что  рыл  колодцы  в
селениях киренских греков, стерег овец  у  князька  насамонов  -  богатого
североафриканского племени, смолил лодки и плел канаты на верфях  пунийцев
и египтян. Побывал в богатом оазисе Сива,  где  жили  набожные  и  суровые
аммонии, чуть было не ушел вместе с  ватагой  разноплеменных  авантюристов
искать таинственный  город  эфиопов  Магий,  слушал  в  корчмах  россказни
мореходов  и  бродяг  Сахары  о  племенах  неведомых  атлантов,  полудиких
эгипатов, блеммийцев, гамфасантов, сатиров, гимантоподов... Сахара еще  не
была пустыней, хотя со стороны  Египта  постепенно  надвигались  пески,  и
могла прокормить множество племен и народов.
     Прошло много времени, прежде чем финикиец опять  увидел  мутные  воды
Нила, взбухшие в паводковом  оживлении,  несущие  вывороченные  с  корнями
деревья, горы мусора и  болотную  зелень.  Когда-то,  расставаясь,  Астарт
посоветовал ему идти в Левкос-Лимен: там живут хананеи  и  там  он,  Эред,
будет в безопасности - не достанут ни тиряне, ни карфагеняне. Но  что  ему
делать в неведомом Левкосе-Лимене без Агари, без Астарта, без Ахтоя?
     На пути в Левкос-Лимен он не смог не заглянуть в ненавистный для него
Бубастис: Бубастисский невольничий рынок был одним из крупнейших в Египте.
     Город встретил Эреда прохладой садов, журчанием вод в  многочисленных
каналах, воплями мусорщиков и мелких торговцев.
     Невольничий рынок раскинулся на берегу канала среди старых  желтеющих
пальм и кряжистых ив, полоскающих свои ветви, похожие на женские локоны, в
мутных водах.
     Пришедших на рынок вначале встречали орды  цирюльников,  массажистов,
уличных лекарей, розничных торговцев, которых в  Египте  называли  шунами.
Они пронзительными гортанными криками  зазывали  клиентов  и  расхваливали
товар.
     Старый, тощий,  обожженный  солнцем  жрец  низшего  разряда  в  одной
набедренной повязке сидел у  глинобитного  забора  и  продавал  стеклянные
флакончики с маслом клещевины - слабительным средством. В Египте  считали,
что все болезни происходят от переедания, и поэтому регулярно,  на  третий
день каждого месяца прибегали к слабительному.
     На циновке у суетливого цирюльника сидел воин-наемник  неопределенной
национальности; у ног его была брошена груда доспехов и оружия.  Цирюльник
брил ему голову бронзовой бритвой, наемник сидел терпеливо, вслушиваясь  в
тонкий звон бронзы, прикрыв глаза. Тут же неподалеку другой мастер  бритвы
и помазка совершал обрезание визжащему от боли и страха мальчугану. Слепая
старуха продавала глиняные кувшинчики с целебным финиковым вином.
     Чернобородый неказистый грек, одетый, как  египтянин  или  ливиец,  в
короткую юбочку, восседал на пирамиде промасленных и залитых гипсом  бочек
и на всех языках Средиземноморья  предлагал  чужестранцам  и  "правоверным
подданным величества царя Верхнего и Нижнего Египта" купить  сыр,  которым
питаются боги на Олимпе: сыр соленый и несоленый, с вином и медом, твердый
и мягкий, сыр копченый и сыр, высушенный на солнце...
     Привлеченные криками, к нему подходили египтяне и иностранцы, живущие
в  Египте,  толпились  у  раскрытых  бочек,  выбирая  сыры  по  вкусу,  их
обслуживали молодые подручные грека.
     Заметив в толпе внушительную фигуру Эреда, чернобородый прихлебнул из
огромного сосуда, стоявшего на самой  вершине  пирамиды,  и  крикнул  ему,
путая финикийские и еще какие-то слова, никогда не слышанные Эредом.
     - О храбрый муж, слава богам, прибой  судьбы  выбросил  тебя  к  моим
бочкам, но не сыр тебе нужен, я сразу вижу, и не кикеон - напиток богов...
Я знаю, что тебе нужно, подойди ближе, и ты всю жизнь будешь целовать  мои
ноги,  возносить  хвалу  богам.  Заинтригованный  Эред  приблизился.  Грек
соскользнул на землю и из висевшей на дереве сумы извлек груду кореньев.
     - Нет, и это тебе не нужно - сладкий корень от кашля. А вот белена  и
дурман, собранные в Вавилонии. Нет, нет, ты послушай, собирают  их  ночью,
высушивают в тени, выдерживают в хранилище, двери и окна которого  выходят
на север... Неужели не купишь?
     - Хорошей тебе торговли, купец, но белена мне  не  нужна.  Скажи  мне
лучше...
     - Да видят боги, для такого могучего мужа мне не жалко... - Он  опять
запустил руку в суму, поискал и вытащил на свет глиняный сосуд,  заткнутый
деревянной пробкой, - мне не жалко вот этого чуда из чудес -  средство  от
облысения!..
     - Не нужно мне... - сопротивлялся Эред.
     - Не тебе, так твоим друзьям, родственникам, родственникам  друзей  и
друзьям родственников!
     - Скажи мне, купец...
     - О видят боги, все скажу, только купи это чудо, замешенное  на  жире
льва, гиппопотама, змеи, кошки и каменного барана! Стоит только втереть  в
кожу головы... Это тебе не какая-то касторка, которой мажутся бедняки...
     Эред было уступил, чтобы расположить к себе этого пройдоху; ему нужен
был посредник для  разговора  с  работорговцами,  но  чернобородый  загнул
непомерную цену. На эти деньги можно было бы купить  добротную  египетскую
унирему или стадо баранов.
     Видя, что с Эреда нечего взять, грек произнес что-то по-египетски,  и
цирюльники,  лекари,  их  клиенты,  торговцы,  нищие  -  все   засмеялись,
разглядывая Эреда.
     Эред вздрогнул,  как  от  пощечины,  по  лицу  забегали  желваки.  Он
неожиданно прыгнул и поймал шустрого грека за шею.
     - Ну-ка, уважаемый, переведи мне, что ты сказал?
     Их обступила толпа. Молодые приказчики купца побежали звать на помощь
- тут же появился страж порядка, полуголый  измученный  маджай  в  старых,
стоптанных сандалиях. Откуда-то набежали вездесущие мальчишки. Толпа  была
в восторге от того, что два чужеземца сцепились и  вот-вот  в  ход  пойдут
ножи.
     Но грек сдался.
     - Ты хотел что-то спросить  у  меня,  финикиец?  -  проговорил  он  с
натугой, тщетно пытаясь разжать железные пальцы Эреда.
     - Пойдем со мной, - сказал Эред.
     - С большой радостью, только не дави  мне  шею,  она  и  так  у  меня
тонкая. Хочешь, мы будем пить с тобой кикион, напиток богов?
     Эред выбрался из толпы и пошел по невольничьему рынку, обняв за плечи
грека, словно тот был его лучшим другом. Маджай потерял к ним интерес, сел
на берегу и, не снимая сандалий, спустил ноги в воду.
     Рабы стояли на солнцепеке связками  по  пять-десять  человек.  Каждый
пятачок тени был занят работорговцами и их клиентами: они беседовали, пили
вино и пиво, спорили или считали  слитки  серебра.  И  только  для  самого
ценного товара - искусных мастеров и юных девушек - нашлось место в тени у
хозяйских помостов.
     Рабы стояли утомленные, понурые. Не привыкший к  африканскому  солнцу
белокожий сабинянин неожиданно пошатнулся  и  упал.  На  него  набросились
надсмотрщики, потом, видя, что побои не  помогают,  оттащили  к  каналу  и
принялись отливать водой.
     Среди рабов, выставленных на продажу, были только чужеземцы -  рослые
и рыжеволосые арамеи, кривоногие, мускулистые мидяне, привыкшие к  бешеным
конским скачкам  без  седла,  тяжеловесные,  огромные  ассирийцы,  которых
продавали по  самой  низкой  цене  -  в  Египте  их  не  любили,  стройные
черноволосые  филистимляне  и   низкорослые   крепыши   сирийцы,   потомки
знаменитых хеттов, память о которых хранилась в Египте со  времен  великих
походов Рамсеса...
     Измученная солнцем женщина с ребенком на руках - по облику и выговору
ассириянка - отгоняла от  ребенка  мух  пучком  ивовых  ветвей  и  умоляла
прохожих:
     - Купите нас, мусри [мусри (ассирийское) - египтяне]. Купите нас...
     Для Эреда было тяжкой мукой бывать на  невольничьих  рынках:  прошлое
еще жило в нем.
     - Ты заметил, финикиец, они своих совсем мало продают, -  болтал  без
умолку  грек.  -  У  них  чтут  старые  законы,  особенно  законы  Хуфу  и
Бакнеренфа. Фараон  Бакнеренф,  сказывал  мне  один  начитанный  шун,  еще
полтора  столетия  назад  запретил  частным  лицам  обращать   в   рабство
должников-египтян.
     - Хороший  закон,  -  вздохнул  Эред  и  рассказал  купцу,  что  ищет
финикиянку по имени Агарь, затем попросил его поговорить с работорговцами,
может, кто-нибудь подскажет, где она.
     - И ты думаешь на самом деле отыскать ее? - изумился грек.
     - Ищу...
     - Таких дурней на свете больше  не  сыщешь.  Вон  сколько  девушек  и
женщин, а подавай ему Агарь. Воистину боги наделяют умом, или силой.  Если
тебе не поможет старуха Ноферхонх, значит, в  подлунном  мире  никто  тебе
больше не поможет.



                              33. НОФЕРХОНХ

     Ноферхонх оказалась  старой  египтянкой,  скрюченной  недугом.  Одной
рукой она опиралась на увесистую клюку, увешанную талисманами и  кусочками
папирусов с магическими письменами, другой - на  плечо  мальчика  нубийца.
Седые сальные пряди ее выбивались из-под  замусоленного  кожаного  пояска,
стягивавшего ее сухую мелкую голову.
     Старуха медленно тащилась вдоль выставленных на продажу  невольников,
приглядываясь и прицениваясь.
     Грек подошел к ней,  перекинулся  несколькими  фразами  и  указал  на
Эреда, возвышавшегося на две головы над толпой. Потом замахал ему руками.
     Эред, чувствуя, как заколотилось сердце, в два прыжка очутился  возле
них.
     - Расскажи подробней, как она выглядела, - сказал грек ему.
     Эред,  волнуясь,  сбиваясь,  долго  обрисовывал  девушку.  Неожиданно
старуха протянула к его лицу растопыренную костистую  пятерню,  сверкающую
перстнями. Эред отпрянул.  Старуха  хрипло  засмеялась  и  что-то  сказала
греку, тот перевел:
     - Какого цвета ее глаза, выбери камень.
     Эред  указал  на  печатку  из  непрозрачного  черного  камня  с  едва
заметными красноватыми крапинками. Старуха кивнула, заговорила.
     - Она знает эту женщину! - воскликнул купец, не веря  своим  ушам.  -
Воистину небо любит дураков! Она запомнилась!
     Эред вытер ладонями влажное лица. "О Ваал!.."
     - Где Агарь? - тихо спросил он старуху. - Где?
     - Хи! - старуха оттолкнула клюкой Эреда.
     - Она говорит, потом, - шепнул грек, - ты ей лучше не мешай.
     Старая Ноферхонх из множества рабов выбрала одну,  на  первый  взгляд
невзрачную киммерийку, собственноручно вымыла ее  в  канале  -  у  старухи
оказались сильные и проворные руки. Потом посадила нагую рабыню на  низкий
треногий табурет посреди дощатого помоста, высушила ей волосы, вытирая  их
куском белоснежного льняного полотна, сделала красивую прическу, взбив  ей
волосы и скрепив хитроумное нагромождение на  голове  золотыми  шпильками,
нарумянила и припудрила слегка лоб и щеки, густо начернила ресницы, черной
же, модной, помадой подвела губы. Мальчик нубиец  держал  перед  Ноферхонх
раскрытые ящички и шкатулки с  гребнями,  пинцетами,  зеркалами,  дорогими
украшениями...  Старуха  выбрала  из  доброй  пригорошни  различных  серег
тяжелые золотые с ярким  зеленым  камнем,  но  оказалось,  уши  рабыни  не
проколоты. Старуха тут же подозвала цирюльника, и  вскоре  в  мочках  ушей
молодой рабыни  красовались  серьги.  Туалет  рабыни  завершили  массивные
браслеты - ножные и ручные - и узкое египетское платье  из  яркой  дорогой
ткани.
     Когда рабыня поднялась со стула,  все  притихли:  на  помосте  стояла
совершенно другая девушка, если не красавица, то очень хороша собой.
     - У этого старого  пугала  редкий  дар  видеть  в  людях  красоту,  -
зашептал Эреду на ухо восхищенный купец. -  Мимо  этой  киммерийки  прошли
толпы покупателей, и никто не обратил на нее внимания.
     - Ай да Ноферхонх, золотые  руки!  -  восторженно  цокали  языками  и
раскачивались из стороны в  сторону  солидные  работорговцы,  сидевшие  на
помостах сложив калачиком ноги.
     - Сама богиня  Хатор  поила  Ноферхонх  молоком,  когда  она  была  в
колы