ине: и здесь были трупы.
     Разведчики обыскали  все  селение,  но  не  нашли  ни  одного  живого
человека. В последней, наполовину сгоревшей  хижине  наткнулись  на  свору
объевшихся  мертвечиной  вислоухих  красношерстных  собак.  Не   в   силах
подняться, собаки скалили клыки и глухо рычали.
     Эред выудил в воде надломленную рогатку с длинным черенком и обрывком
волосяной веревки.
     - Да, - подтвердил Астарт его догадку, - арабы. Египтяне надевают  на
рабов колодки, сабеи - вот такие рогатки на  шеи,  а  руки  привязывают  к
черенку.
     Ливень кончился внезапно, и солнце заискрилось в  каплях,  гирляндами
повисших на листьях и рваных краях травяных крыш.
     Разведчики увидели остатки заброшенного размытого огорода и развалины
каких-то сооружений.
     - Похожи на медеплавильные печи, - заметил кто-то.
     Вода медленно убывала, обнажая трупы, разбросанные сосуды из глины  и
заиленные долбленые колоды, неизвестно для чего предназначенные.
     - Чего тут еще ждать, - голос Анада вывел тирянина из задумчивости.
     - Да, конечно, - Астарт окинул последним взглядом невеселую  картину,
и  солнечный,  ослепительный   блеск   показался   неуместным,   -   нужно
возвращаться.
     После нескольких дней плавания вдоль обезлюдевшего побережья  хананеи
высадились в устье небольшой  реки.  Над  манграми  взвилась  узкая  лента
белого дыма.
     - Люди! - заорал Анад. - Сигнальный дым!
     Разведчики брели по грудь в жидком  иле,  спеша,  моля  богов,  чтобы
путеводный дымок не исчез. Вокруг -  островки  из  переплетений  воздушных
корней, деревья будто поднялись на ходулях, спасаясь от грязи.  Пучеглазые
рыбешки шлепались в тонкий слой воды над илом при приближении людей.
     Наконец выбрались на твердую  почву  и,  оставляя  в  траве  грязевые
дорожки, устремились вперед, навстречу неизвестности.
     Зловещие звуки африканских тамтамов прогнали всю радость.  Разведчики
остановились, тревожно прислушиваясь. "А вдруг они примут нас за  сабеев?"
- пришло на ум многим из них. Грозная музыка джунглей надвигалась со  всех
сторон. Мекал увидел прямо перед  собой  сидящего  на  дереве  чернокожего
воина со страшно расписанным лицом.
     - А-а! - закричал юноша.
     Негр метнул  копье.  Кто-то  из  разведчиков  упал.  Со  всех  сторон
появились дикие маски, расписанные белыми,  красными  и  синими  полосами.
Хананеи,  сбившись  в  кучу,  отступали  к  манграм,  прикрываясь  щитами.
Неожиданно Анад провалился в яму, не успев даже крикнуть. На дне  ямы  был
вбит острый короткий кол, обмазанный чем-то липким и дурно пахнущим.  Анад
начал поспешно рыть ступеньки в стене, чтобы вылезти. Он панически  боялся
рассерженных ливийцев  и  благодарил  богов,  что  не  напоролся  на  кол.
Выбравшись из ямы, он тут же провалился в другую, еще более глубокую  и  с
кольями на дне, покрытыми водой. При падении он сильно повредил ногу.  "Не
выбраться!" - пронзила ужасная мысль. Анад похолодел: ведь никто не видел,
куда он исчез.
     Боевой клич вырвался из  сотен  глоток.  Хлюпающие,  чавкающие  звуки
удалялись. Разведчики скрылись в мангровых зарослях.  Над  ямой  склонился
чернокожий воин в боевой  раскраске.  Негр  и  финикиец  долгое  мгновение
разглядывали друг друга.  "Ударит  копьем",  -  подумал  Анад,  покрываясь
холодным потом. Но ливиец подал  руку.  Анад  растерялся.  Когда  финикиец
выбрался из ямы, его обступило множество раскрашенных воинов.
     - Я не сабей, - сказал финикиец.
     Один из воинов, высокий и мускулистый, с ожерельем из  змеиных  голов
на груди, что-то громко произнес и показал пальцем на пленника.
     "Убьют!" Анад решил дорого отдать жизнь. Он вырвался из кольца, встал
в боевую стойку, прикрыв левый бок щитом, выставив вперед меч.
     Тот же воин указал копьем в сторону мангров и  долго  что-то  говорил
Анаду. Тот в конце концов понял, что путь для бегства открыт, и  припустил
во весь дух. Вдогонку ему не кричали и не  свистели,  как  бы  обязательно
поступили цивилизованные хананеи.
     Узнав  о  приключении  Анада,  Астарт  глубокомысленно  заметил,  что
поступок ливийцев говорит о их разумности и доброте.



                                41. МЕДУЗА

     Несколько дней  и  ночей  плыли  вдоль  скалистых  рифов,  не  рискуя
приблизиться к берегу. Но издерганные, полуголодные люди требовали отдыха,
и адмирал в конце концов согласился устроить лагерь на небольшом островке,
поросшем буйным леском.
     Корабли пристали к берегу, утопив носы с патэками в густой прибрежной
зелени, опутанной  лианами  и  расцвеченной  охапками  и  гроздьями  ярких
цветов. Настороженные, готовые  ко  всему,  ступили  на  остров  мореходы,
обыскали его. И мирной, желанной музыкой зазвучали топоры, загудело  пламя
в кострах.
     Темнота стремительно окутывала море и берег, усиливая страх  финикиян
перед неизвестностью. Адмирал распорядился  от  каждого  экипажа  выделить
часовых и расставить их по береговой линии острова, чтобы  беда  не  могла
нагрянуть нежданно.
     Астарт, Эред, Агенор и мореходы сидели у костра, стреляющего  в  небо
искрами, с недоверием смотрели на котел, в котором варилось  мясо  морской
черепахи. Фага нашел  ее  на  отмели  полуразложившейся,  но  уверял,  что
доведет до съедобного состояния. Правда, на кораблях еще оставалось  зерно
и вяленая рыба. Но рыба за многодневное  плавание  осточертела,  да  и  от
сырости в ней завелись черви. Зерно предназначалось для сева, и  Альбатрос
пообещал оторвать голову тому, кто посягнет не неприкосновенный  запас.  К
их костру подошел злой, взвинченный  Медуза,  которому  выпала  доля  быть
старшим среди дозорных.
     - Кого вы послали в дозор? - едва сдерживаясь, проговорил он. - Кого?
     - Анада, - сказал Агенор. - У него острый глаз и охотничий слух.
     - Клянусь небом, вы послали жалкого, глупого мальчишку,  чтобы  самим
не идти!
     Он уставился на Астарта.
     - Я пойду, - произнес Эред, почуяв неладное, и начал собираться.
     - Медуза меня ловит на  крючок,  -  насмешливо  заговорил  Астарт.  -
Покажи-ка нам, Медуза, свои сандалии.
     - Может,  тебе  что  другое  показать?  -  взорвался  Медуза,  сжимая
устрашающих размеров кулаки. - Кто ты такой, тирянин? Не много ли на  себя
берешь?
     - Не перестанешь орать... -  Астарт  встал  перед  налившимся  кровью
Медузой, широко расставив ноги, -  я  тебя  заткну  -  век  не  откупорят.
Думаешь, не знаю, что ты попросил Ораза  написать  мое  имя  на  подметках
твоих сандалий? Я знаю этот египетский обычай - ты хочешь попрать мой  дух
и наслать на меня беды.
     Медуза начал топать, отпечатывая на влажном  песке  рисунок  подошвы,
приговаривая:
     - На! Еще на! И еще...
     И пошел, оглядываясь с победным пламенем в глазах.
     - Я пойду вместо Анада, - сказал Эред, останавливая за руку  Астарта,
и повторил твердо и хмуро: - Я пойду!
     - Они подумают - я струсил! - воскликнул Астарт в сердцах.
     - Пойдет Эред, - подал голос Агенор.
     - Принесу пожевать, когда будет готово! - крикнул вслед Эреду румяный
и озабоченный Фага. - Если Медузой к тому времени не закусишь...
     Мореходы рассмеялись, не подозревая, как близок Фага к истине.
     Эред догнал Медузу уже в зарослях -  сквозь  стену  листвы  с  трудом
пробивались отсветы костров - и схватил его за руку.
     - Ты!.. Ты!.. - рассвирепел тот. - На кормчего! Да видят боги.
     Эред сдавил руку Медузы, приговаривая сквозь зубы:
     - Я всегда молчал. Я всегда был покорен и  покладист.  Но  сегодня...
сегодня ты сожрешь свои сандалии вместе с ремешками и грязью на подметках.
И поклянешься Ваалом, что никогда... никогда не причинишь зла Астарту.
     Медуза рычал, повизгивал, бранился, затем вспомнил о ноже и  выхватил
его свободной рукой. Но Эред с такой силой тряхнул  его  за  шиворот,  что
кормчий потерял всякую способность сопротивляться.
     - Ладно, - прохрипел он, - пусти, я согласен... Больно! Да отпусти ты
мою руку. Клянусь Ваалом, я все сделаю!..
     - И сандалии съешь?
     - Да! И сандалии!..
     Эред оттолкнул его.
     - Ешь.
     Медуза лежал в траве без движения.
     - Ты поплатишься, Эред, - прошептал он не шевелясь. - Видят боги...
     Эред наклонился, нашел его ноги, рывком содрал сандалии,  порвав  при
этом ремешки. Медуза охнул и  проворно  пополз  на  четвереньках  на  свет
костров.
     Эред засмеялся и забросил сандалии в море.
     Отыскав Анада, он отправил его в лагерь  и  принялся  осваиваться  на
своем сторожевом  посту  -  огромном  поваленном  дереве,  крона  которого
терялась  где-то  в  темноте.  Он  расхаживал  по  стволу,  поражаясь  его
размерам, нашел дупло: ткнул в темень мечом - оттуда вырвалась  с  жуткими
воплями стайка каких-то зверюшек и рассыпалась по ветвям.  Дупло  походило
на пещеру. Эред прикинул: здесь может спрятаться от дождя добрая  половина
экипажа биремы.
     Устроившись на трухлявом своде дупла, он весь  обратился  в  слух.  С
трудом пробивались сквозь зеленую стену леса голоса мореходов  у  лагерных
костров. Более отчетливым был  звук  точильного  камня  о  меч:  кто-то  с
остервенением выправлял зазубрины на лезвии, получив, видимо,  нагоняй  за
плохое состояние оружия от  кормчего  или  от  самого  Альбатроса.  Громко
квакали лягушки. Кто-то постанывал и вздыхал в листве над  головой  Эреда.
Кто-то плескался в темной  заводи.  Откуда-то  из  глубины  леса  прилетел
протяжный угрюмый вой. Ночная птица? Слаженно пели неугомонные цикады.  Во
влажном остывающем воздухе носились крупные светляки, словно  запутавшиеся
в листве звезды. Пахло морем, гниющей древесиной, свежей травой,  цветами.
Малейшее  дуновение  бриза  меняло  запахи,  приносило  с  острова  новые,
перемешивало их, насыщая ими липкую, тяжелую темень.  Звуками  и  запахами
ливийской ночи можно было любоваться, как красками  моря  на  закате,  как
песнями Саркатра...
     И вдруг сквозь восторг ливийской ночи пробилось острое чувство тоски.
Эред вспомнил Финикию - и не закованные в камень пристани  Тира,  не  сень
храмов и не базарную толпу,  а  почему-то  убранные  поля  ячменя,  холмы,
аккуратно разлинованные террасами полей, крестьянскую  хижину  на  вершине
холма, с увитыми виноградными лозами стенами и крышей. А рядом с хижиной -
старую, звенящую на ветру перистыми листьями,  финиковую  пальму,  в  тени
которой такая же старая, усыпанная плодами, яблоня. Вдали - зубчатая гряда
гор, разорвавшая синюю ткань неба... Эта волшебная картина, увиденная им в
далеком детстве в окрестностях Тира, грезилась ему  и  в  саманном  жилище
скифа, и в Бубастисской тюрьме, и в море... Эред тяжко вздохнул, глаза его
повлажнели. Вдруг словно молния пронзила его мозг: а как же  Агарь?  Он  о
ней и не вспомнил?! И почувствовал себя прескверно. Попытался  представить
ее лицо и не смог...
     Затрещали ветви, послышались грубые голоса - из лесу вырвалась дюжина
факельных огней, осветив погруженный в воду ствол дерева, лесной мусор  на
поверхности лагуны, носившихся с тревожным писком пичуг.
     - Дохлая большая рыбина! -  услышал  Эред  усталый  и  злобный  голос
Медузы. - Мы знаем, ты здесь, и от нас тебе не скрыться. Хоть сдохни, хоть
вползи морским червем в ил, хоть набей свое брюхо камнями и уйди на  самое
дно океана...
     Эред понял, что пришли его последние мгновения: Медуза не остановится
ни перед чем. И страх захлестнул его. Но тут же его бросило в жар: Астарт!
Они могут убить спящего Астарта! Они обязательно  убьют  спящего  Астарта,
после того как расправятся с ним, с Эредом!
     Он спрыгнул с трухлявого свода  дупла-пещеры  и  неожиданно  появился
перед опешившим замолкшим тотчас Медузой.
     - Не успев дать клятву, ты ее  нарушил,  -  с  ненавистью  проговорил
Эред, - ты поклялся Ваалом. И будь я проклят, если Ваал тебя не покарает!
     Медуза, опомнившись, выхватил из чьих-то рук копье, но Эред  опередил
его. Страшной мощи удар  обрушился  на  Медузу,  мореходы  услышали  хруст
шейных позвонков. Тело медленно сползло с древесного ствола и плюхнулось в
заколыхавшиеся небесные звезды и лесной мусор...



                         42. КУРС НА ПРЕИСПОДНЮЮ

     Дождливый сезон подходил к концу. Ливни все  реже  полоскали  палубы,
все чаще сияло жаркое солнце. Муссон  превратился  в  потерянно  рыскающий
слабеющий ветер. Адмирал торопил гребцов. Ему не нравились  берега  страны
зинджей. Здесь нельзя  спокойно  вырастить  урожай:  чернокожие  озлоблены
сабейскими работорговцами, и он стремился дальше на юг. К тому же  адмирал
боялся встречи с флотом сабеев. Судя по опустошенным селениям, у сабеев  в
этих водах было много кораблей и солдат.
     Однажды в предрассветном тумане корабли хананеев едва не  столкнулись
с флотом работорговцев.  Потребовалось  все  искусство  старого  кормчего,
чтобы незаметно провести огромную трирему между коралловой глыбой  рифа  и
сабейским парусником, стоявшим на якоре.  Укрывшись  за  скалистым  мысом,
Альбатрос вызвал Астарта и Агенора.
     - Мне нужен арабский кормчий, - сказал он.
     - И ты принесешь его в жертву? - спросил Агенор, глядя себе под ноги.
     - Это мое дело, - нахмурился старик.
     - Тогда пусть Ораз и Скорпион совершают подвиги! - произнес Астарт.
     - Не дерзи! - прикрикнул Альбатрос. - Не  уважаешь  мое  звание,  так
уважай седины.
     Астарт промолчал.
     - Хорошо, обещаю отдать его вам, когда  он  мне  будет  не  нужен,  -
согласился после долгой паузы старец.
     Агенор и Астарт сели в двухместную лодку.
     - Адон, ты бы остался, - Астарту неудобно было говорить эти слова, он
боялся обидеть друга, -  да  и  лодка  на  троих  не  рассчитана.  Кому-то
придется лезть в воду, а вдруг акулы и косатки?
     - Не хитри, - улыбнулся кормчий,  -  сам  же  прекрасно  знаешь,  что
вдвоем нам проще это сделать.
     У самой воды туман  был  настолько  плотен,  что  сабейский  парусник
обнаружили, когда нос лодки ударился о кормовое весло.
     Астарт  бесшумно  взобрался  на  площадку  кормчего.  Полупалуба   не
доходила и до первой мачты. Судно было до отказа  заполнено  невольниками,
прикованными целыми связками к скобам в бортах.  Мужчины,  женщины,  дети.
Многие спали.  Некоторые  молча  смотрели  на  Астарта.  Молодая  женщина,
поразительно  похожая  на  Меду,  одну  из  чернокожих  наложниц  фараона,
загремела цепью, пытаясь переменить неудобную позу. В густом молоке тумана
уже были видны верхушки мачт, обитые позеленевшей от  сырости  медью.  Над
судном пронеслась молчаливая тень какой-то птицы.
     Астарт свесился к воде и шепотом сказал Агенору, чтобы тот подплыл  к
якорному канату на носу. Потом, балансируя  по  кромке  борта,  он  достиг
середины судна и по доске  над  головами  невольников  пробрался  к  каюте
кормчего. На старой, облезлой овчине спали двое. "А вдруг кормчего  нет?!"
Астарт бросил взгляд на носовую часть судна: на пальмовых  циновках  спало
еще несколько сабеев. Остальные, видимо, были на берегу.
     На стене каюты висели кинжалы  и  два  тюрбана,  прошитые  серебряной
проволокой  (чтобы  не  рассыпалась  хитроумная  их  архитектура).  Астарт
приготовил меч.  Затем  тронул  рукой  заскорузлую  ступню  одного,  затем
другого. Так обычно будят кормчих на сабейских парусниках.
     Тот, который сразу проснулся и сделал  попытку  встать,  был  тут  же
оглушен. Второй сабей и не думал просыпаться, но Астарт на  всякий  случай
связал и его, заткнув ему рот.
     Невольники все  как  один  следили  за  Астартом.  Он,  сгибаясь  под
тяжестью ноши, пробрался на нос, спустил в лодку не  подававшее  признаков
жизни тело. В  глазах  пленников  засветилась  надежда.  Забренчали  цепи.
Астарт приложил ладонь к своим губам. Невольники поняли и затихли. И когда
один из малышей, проснувшись, чуть  было  не  заревел,  чернокожий  парень
прижал его к себе и успокоил, шепча что-то в самое ухо.
     Астарт разыскал Меду,  как  он  ее  назвал,  и  осмотрел  цепь.  Нет,
невозможно  их  освободить,  нужно  расковывать  кузнечным   молотом.   Он
прикоснулся ладонью к ее щеке и ласково  погладил.  Она  поняла.  И  вдруг
протянула закованную кисть и показала глазами на меч - Астарт содрогнулся.
Он без колебаний  оставил  ей  меч,  принес  из  каюты  кинжалы  и  раздал
ливийцам.
     Что он мог  еще  сделать  для  зинджей?  В  этот  момент  один  сабей
проснулся и, привлеченный стуком лодки  о  судно,  свесил  голову.  Агенор
ударил его веслом.
     Спускаясь  по  канату,  Астарт  увидел,  как  Меда,   стиснув   зубы,
завороженным взглядом смотрела на закованное  запястье,  неумело  держа  в
другой руке финикийский меч...
     Альбатрос отругал обоих за то, что оставили меч на судне: явная улика
против хананеев! Астарт и сам понимал это.
     - Ты бы видел их глаза, адон Альбатрос, - сказал он.
     - Ты меня поражаешь, Астарт. Твои руки не  отмоет  и  святая  вода  -
столько на них крови, но ты умудрился сохранить такое слезливое  сердце...
Но знай же, негодяй, ты мне люб. Я думаю  поставить  тебя  кормчим  вместо
Шаркара-Дубины.
     - Я не хочу покидать судно адона Агенора.
     - Я тебе завидую, кормчий, - адмирал дружески положил руку  на  плечо
Агенора, - таких друзей пожелал бы иметь  сам  Мелькарт,  когда  плавал  в
Иберию кормчим.
     На этот раз сабей оказался на редкость  словоохотливым.  Он  сообщил,
что здесь стоят сразу два флота под командованием двух адмиралов  Адена  и
что хананеи находятся у южной оконечности  побережья,  названного  сабеями
Страной зинджей. Севернее простиралась Земля неарабов. Там тоже  несколько
флотов. Сабеи со дня на день ожидали приказал адмиралов выйти в океан.
     Одно, пожалуй, самое важное известие заставило Альбатроса задуматься.
Сабей сообщил: южнее того места, где  они  находятся,  начинается  сильное
течение, которое, по словам бывалых кормчих Сокотры, не что иное, как река
преисподней. Поэтому сабеи никогда не рисковали  спуститься  южнее  Страны
зинджей. Впрочем, это не помешало окрестить неоткрытые земли южнее  Страны
зинджей Землей побережий - Барр ассавахил.
     - Преисподняя, - бормотал адмирал, расхаживая по палубе.
     Наконец, решившись, приказал поднимать паруса. Сабей затрясся,  когда
догадался о намерении хананеев.
     Астарт смотрел на близкий берег, стройные пальмы, мокрые скалы. Какие
тайны скрывает эта земля невольников, Страна  зинджей?  И  познают  ли  их
когда-нибудь хананеи?
     С корабля, где  раньше  был  кормчим  Медуза,  донесся  ослиный  смех
Шаркара-Дубины. Он не подозревал, что флотилия взяла курс на преисподнюю.



                            43. СЕЗОН ЛИХОРАДКИ

     Беда подкатила нежданно. Рутуб вдруг  закапризничал:  начал  ко  всем
придираться, обругал друзей и вывалил за борт котел с  ухой,  показавшейся
ему невкусной. Потом налетел с кулаками на повара. Фага отчаянно защищался
крышкой котла.
     Астарт поймал Рутуба за руку.
     - Да ты болен! -  воскликнул  он,  заметив,  что  у  Рутуба  странные
водянистые глаза. - Неужели лихорадка?
     Сабей,  которого  Агенор  взял  на  свое  судно,  подтвердил  догадку
Астарта.  По  его  словам,  начался  обратный  мавсим,  а  значит,   целых
шестьдесят  дней  в  этих  местах  будут  свирепствовать  демоны  трясучей
болезни.
     Сильная слабость и сонливость свалили Рутуба на закате солнца,  но  в
полночь он отыскал спящего на палубе Ахтоя, перешедшего на корабль Агенора
с согласия адмирала, и попросил слабительного. Утром Рутуб уже не  пытался
встать. Он никак не мог согреться, хотя на  него  накидали  гору  одеял  и
шерстяных плащей.
     Вскоре  слабительное  потребовалось  еще  сотне  с  лишним  хананеев.
Лихорадка поразила всех кормчих, их помощников, а  также  поваров,  Ораза,
сабейского морехода и Ахтоя.
     Неожиданно Астарт остался единственным, кто мог руководить флотилией.
Альбатрос не приходил в сознание.  Агенор  таял  на  глазах  и  покрывался
мертвенной  желтизной.  Только  Агенор  да