укладом жизни.
     - Если в нашей жизни еще появится жрец, я  забуду  о  клятве,  данной
Мелькарту, - произнес Астарт зазвеневшим голосом.
     После захода солнца заговорщики на лодках и плотах  поплыли  к  Тиру,
где тысячи взбудораженных  невольников  ожидали  сигнала.  Как  ни  рвался
Астарт в бой, как ни пылала его душа, но и на этот раз  Мелькарт  победил.
Клятва, данная высшему божеству, удержала его в дюнах.
     Зажглись яркие звезды. Глухо шумела приливная волна.  Выли  шакалы  в
пальмовой роще, и перекликались кормчие невидимого каравана, идущего вдоль
побережья.
     Астарт и Ларит вошли по пояс в воду. Астарт смял в кучу одежду,  свою
и жрицы, и бросил навстречу приливу. То был  древний  обычай  молодоженов,
пытающих судьбу. Если море выбросит одежду обратно в одном комке, быть  им
вместе. В ином случае - судьба их разлучит.
     Астарт волновался не меньше своей возлюбленной. Они медленно брели по
мелководью, обнимая за плечи друг друга.
     - Нет, не могу ждать утра. Я боюсь. Любимый  мой,  а  вдруг  боги  не
захотят соединить нас...
     Астарт готов  был  угрожать  богам.  Он  мучительно  ждал,  взывая  к
Мелькарту. Вся его страсть борца вылилась в молитву. И странная же то была
молитва: в ней смешались мольба о счастье его и  Ларит  с  мольбой  помочь
тем, кого он, по сути дела, покинул, которые, может быть,  в  этот  момент
гибнут... Ларит не менее страстно шептала рядом, стоя на коленях и  подняв
лицо к звездам.
     Из-за моря выкатила  луна,  лик  богини.  Пальмы  и  пинии  делись  в
сверкающие саваны. Дюны закутались в тонкое нежное покрывало, сотканное из
блесток песчинок.
     Ларит с мольбой тянула руки к небу, и зачарованный Астарт, забыв  обо
всем, смотрел на нее -  ложбинка  позвоночника  извивалась  как  священный
урей.
     Астарт вскочил.
     - Может, уже выбросило.
     - И я с тобой!
     Астарт торопливо шел у пенной линии морского наката. Что-то  чернеет.
Его юбка и ее туника, распластавшись, как живые усталые  существа,  лежали
порознь.
     Астарта прошиб холодный пот.
     - О Мелькарт!..
     - Нашел? - Ларит бежала во весь  дух,  взбивая  ногами  подкатившуюся
волну.  И  столько  в  ее  крике  было  надежды,  что  Астарт   дрожащими,
непослушными пальцами соединил оба мокрых символа.
     - Вместе, - сказал он изменившимся голосом.
     Ларит ликовала.
     Потом они лежали в роще, сравнивая шум пальм и сосен,  прислушивались
к биению сердец и к ночным звукам.
     - Любимый, ты же знаешь: жрица, ставшая женой, не приносит счастья ни
себе, ни мужу.  Бывало,  и  до  нас  жрицы  уходили  из  храма,  но  затем
возвращались, и несчастней их не было на всем свете.
     - И они знали, что вернутся, и все же уходили...
     - Ибо крепка, как смерть, любовь...
     Утром они увидели  одинокий  парус,  растущий  на  глазах.  "То,  что
осталось от заговорщиков?" Сердце Астарта сжалось от предчувствия беды.
     Днище зашуршало по песку, и грязный, окровавленный Эред  обнял  сразу
обоих.
     - Победа! - смеялся он.
     - Тир ваш? - недоверчиво произнес Астарт, все еще находясь во  власти
предчувствий.
     - Нет. Мы захватили дворец первого визиря - настоящая крепость внутри
крепости! Рабы и простолюдины избрали тебя шофетом, первым  шофетом  Тира!
Ларит! Наш Астарт - шофет, равный царям! Вы что, не понимаете?
     Бедная жрица, прижав руки к груди, умоляюще смотрела то на одного, то
на другого. Ей было ясно: ее недолгому счастью пришел конец.
     - Ни царем, ни шофетом быть не желаю! - решительно  заявил  Астарт  и
сел на песок. - Никуда отсюда не двинусь.
     - Поедешь, - Эред, всегда покладистый и добродушный, на этот раз  был
непреклонен и даже грозен; одна ночь сделала его другим, - ты  всю  жизнь,
сколько я тебя знаю, ненавидел зло, но боролся ли ты со  злом?  Нет!  Тебя
тащили волны судьбы, и ты, если упирался, так только из-за любви  к  себе,
из-за своей неуемной гордыни!
     Он замолчал, пораженный собственным красноречием. Но,  справившись  с
мыслями, закончил:
     - Если останешься здесь, ты поможешь своим врагам,  моим  врагам,  ее
врагам! - он гневно указал на Ларит.
     Астарт задумчиво смотрел на море, крохотный  эстуарий  ручья,  песок.
Полчища мелких крабов облепили дохлую рыбину.  Чайка  врезалась  грудью  в
прозрачную гладь и, вырвавшись из каскада искрящихся брызг, устремилась  к
солнцу.
     Все  трое  молчали.  Астарт  закрыл  глаза  и   увидел   два   мокрых
распластанных куска материи, лежащих порознь и слегка  занесенных  песком.
"От судьбы не убежишь. Так лучше..." Он тяжело поднялся  и  протянул  руку
Ларит.



                             15. ШОФЕТЫ ТИРА

     Астарт увидел  огромную  ликующую  толпу  вооруженных  рабов,  мелких
торговцев, ремесленников,  многочисленной  челяди  растерзанного  царского
визиря. Многие знали Астарта в  лицо.  Его  пронесли  на  руках  до  ворот
дворца. И вот он на башне, и все ждут от него государственной речи.
     - Что я им скажу? - Астарт был в смятении  от  того,  что  эти  люди,
которые могли бы его ненавидеть, вручили ему власть и ждут от него великих
дел.
     - Не теряйся, шофет. Расскажи им что-нибудь про богов: они это любят,
и, кроме того, нам нужно избрать Верховного жреца, - пришел ему на  помощь
Хромой, ставший вторым шофетом Тира, и покровительственно похлопал его  по
плечу.
     Хромой поднял жезл шофета,  который  до  последней  ночи  был  жезлом
визиря, и крики толпы постепенно  стихли.  Над  площадью  пронесся  зычный
голос Астарта. Он говорил с убеждением и страстью Иеремии.  Он  говорил  о
ненужности жрецов и храмов, о необходимости держать веру в чистоте, о том,
что жрецы не способны утолить боль страждущих.
     Астарт на мгновение увидел простоволосую Ларит и могучего Эреда. Они,
как и все, стояли в толпе и ловили каждое его слово. Лицо  Ларит  блестело
от слез.
     Повстанцы выслушали  пылкую  речь,  но  все-таки  избрали  Верховного
жреца. Им стал раб по прозвищу Мем-Молитва,  как  самый  рассудительный  и
набожный.
     К полудню был казнен последний ростовщик  островного  Тира.  Горожане
стали расходиться по домам. Мелкие  торговцы,  ремесленники,  земледельцы,
поливальщики  террасных  полей,  мореходы,  лесорубы,  приказчики,   писцы
считали дело законченным. Не ломать же устои жизни, не выдумывать же  иную
власть и не искать же другого царя - где есть гарантия, что не будет хуже?
Да и как скажутся нововведения на промыслах и торговле, на доходах на вере
в старых богов, на всем, что устойчиво, что привычно, как родная  короста,
с которой сжился и которую содрать - больно...
     Горожане расходились толпами, кучками,  поодиночке,  унося  оружие  и
награбленное  добро,  бахвалясь   и   переругиваясь,   прославляя   богов,
даровавших  прекрасный  случай  поживиться  чужим,  и  проклиная  соседей,
урвавших больше других.
     - Куда вы? - орал Хромой с башни. - А кто будет защищать  Новый  Тир?
Где я наберусь воинов? Вам наплевать, да? Предатели!
     - И совсем мы не предатели, - доносилось в ответ, - мы продавцы.
     И небеса содрогались от неслыханной брани Хромого.
     За стенами дворца укрылась горстка рабов. Раб -  не  человек;  подняв
руку на господина, он терял право  на  жизнь.  Крестьянин,  проведший  всю
жизнь свою в трудах и страданиях,  на  смертном  одре  вдруг  узнает,  как
все-таки прекрасна проклятая  жизнь,  так  и  человек,  лишенный  свободы,
глубоко чувствует всю ее прелесть и готов заплатить самой дорогой ценой за
мгновения свободы...
     А вокруг дворца, этого крошечного островка рабской вольницы, затаился
враждебный,  предательский  Тир.  На  материковую  часть  города  отовсюду
стекались  толпы  вооруженных  купцов,  мореходов,  ремесленников  и  того
разношерстного люда, который проживает и  кормится  на  базарных  площадях
городов Азии. Люди, поддержавшие рабов в начале выступления,  теперь  были
против них, и самые крепкие головы бунтовщиков не могли понять, почему  же
так вышло.
     Царь Итобаал не остался в стороне от событий, поспешно стягивал  свои
морские и сухопутные  дружины,  разбросанные  по  всему  свету.  В  городе
появились хананейские воины в диковинных  чужеземных  шлемах  и  панцирях.
Одни из них принесли с собой запахи италийских диких лесов, у  других  еще
не сошел густой ливийский загар.
     Астарт прекрасно понимал, что бунт - это смехотворная возня  мухи  со
слоном, что Тир, владыка морей,  одним  плевком  раздавит  жалкую  горстку
смельчаков. Но он испытывал гордость и необыкновенный подъем  оттого,  что
эти обреченные люди вверили ему свои судьбы. И  теперь  нет  сил,  которые
сломили бы его, заставили сложить оружие или предать...
     - В этом дворце мы продержимся хоть сто лет, - с уверенностью  заявил
Хромой. - Вина и еды достаточно, вода есть.
     - Без чужой помощи не продержимся, хоть швыряй  мы  в  тирян  свиными
окороками и лей им на головы вино, - сказал Астарт, - нужно поднять  рабов
в других городах. Есть у вас связь с ними?
     - Я отправил самых ловких парней во  все  крупные  города  Финикии  и
филистимского побережья..
     - Продержимся, - неторопливо, с непоколебимой уверенностью  в  голосе
произнес новый верховный жрец Мем, и его  глаза  недобрым  пламенем  ожгли
Астарта. - Устроим  молебен,  принесем  жертвы...  Отец  наш  Мелькарт  не
оставит нас. Он дарует нам победу...
     - Проклятье, - сказал Астарт, остывая. -  Почему  боги  любят  пустые
казаны? Дальше звук разносится?
     Мем поплевал в разные стороны, очищая себя от скверны, и  произнес  с
чувством:
     - Господи, Ваал небесный, не слушай этого человека. Его язык - не наш
язык, его речи - не наши речи... - Мем  бесконечно  сожалел,  что  Астарта
выбрали шофетом.
     По  грязным,  заплеванным  плитам   ползал   крошечный   младенец   с
расцарапанными в кровь щеками.
     - Чей? - недовольно произнес Астарт, указывая на него.
     Мем подхватил  малыша  на  руки,  погладил  его  редковолосую  голову
жесткой, натруженной ладонью. Лицо Мема сразу  обмякло,  стало  простым  и
домашним.
     - Этот отрок - сын почтенного раба-египтянина по  имени  Хнумабра,  -
сказал он.
     Астарт  вспомнил  этого  раба,  узкогрудого,  пожилого  и   сутулого,
который, прожив в Тире большую часть жизни, так  и  не  научился  говорить
по-финикийски. Хнумабра был знаменит -  это  он  открыл  ворота  крепости,
впустив ночью бунтовщиков.
     - Унесите его куда-нибудь, - проворчал Астарт.  -  Начнется  беготня,
раздавит какой-нибудь безголовый и не заметит.
     И словно в ответ на его слова на разные голоса закричали часовые:
     - Идут! Идут!
     Густые волны  копий,  шлемов,  щитов,  поднятых  над  головами  мечей
хлынули внезапно из-за примыкающих к площади строений.  Ударили  невидимые
катапульты. Тяжелые валуны с грохотом обрушились в крепость. Дворец визиря
представлял собой мощную крепость,  выстроенную  в  классическом  хеттском
стиле бит-хилани - толстые стены, неуклюжие, приземистые башни,  массивные
кованые ворота.
     - Гвоздь! - крикнул Астарт. - Возьми своих молодцов и проберись в  их
тыл. Чтоб ни одна катапульта не уцелела!
     - Все сделаю, шофет! - Глаза раба сверкали свирепым восторгом.
     Начался приступ по всем правилам военного искусства -  со  штурмовыми
лестницами, стрелками прикрытия и воплями устрашения.
     Наконец осаждавшие, потеряв много убитыми и  ранеными,  откатились  в
гущу торговых кварталов.
     - Жарко! - Астарт отбросил утыканные стрелами щиты. - Будет шторм.
     Он посмотрел в сторону гавани и  увидел  неподвижные  верхушки  мачт.
Неслышно появилась Ларит. Она хотела убедиться, что Астарт жив, что с  ним
ничего не случилось.
     - Купцы размышляют, - сказал Астарт.  -  На  второй  приступ  они  не
пойдут: не привыкли проливать свою кровь. Торговать они умеют, а вот брать
крепости не научились.
     Астарт  проследил,  чтобы  расставили  часовых,  и  вместе  с   Ларит
спустился вниз. Свита Хромого провела их в апартаменты визиря.  В  большом
полутемном зале, устланном коврами и циновками, Эред пытал  скифа,  своего
бывшего хозяина.
     - Я его поймал еще вчера, да не было времени развести жаровню. - Эред
поднес к лицу скифа раскаленный металлический прут.
     - Я все рассказал, видят боги, - завизжал старик.
     Глаза Ларит округлились в ужасе:
     - Эред? Как ты можешь?!
     - Могу, - мрачно ответил тот, - он выдал нас, хотя  мы  его  поили  и
кормили. Лежал на циновке будто пьяный, а сам все подслушивал. За  это  он
получил десять дебенов и Агарь... - Он склонился к старику: -  Где  Агарь?
Отвечай, шакал...
     - Продал! - зарыдал скиф. - Сразу продал!
     - Кому?
     - Разве я знаю! Иностранец какой-то взял ее на корабль.
     - Какой иностранец? Как он выглядел?
     - Бедная девушка, - прошептала Ларит. Астарт увел ее  в  другой  зал,
там обосновался второй шофет с десятком собственных рабынь, бывших  жен  и
родственниц визиря.
     - Гвоздь не вернулся, - сказал Хромой,  оттолкнув  рабыню,  омывающую
ему ноги, - но катапульты навек замолчали. Смелый был парень.  И  те,  кто
был с ним... Как говорил мой друг-привратник, кровь героя  не  проливается
впустую.
     В сумерках через стену крепости забросили головы тех, кто был  послан
поднимать рабов других финикийских городов-государств: ведь в  одиночку  -
знали все - невозможно было победить.
     - Одни. Как  скорпион,  обложенный  огнем,  одни.  И  неоткуда  ждать
помощи. - Хромой сник, поскучнел Астарт, рабы разбрелись по всему  дворцу,
но крики часовых вновь заставили взяться за мечи.
     На стены карабкались люди в рубищах или  совсем  нагие:  воя  и  дико
вскрикивая, они  взывали  к  милости  восставших.  Их  подгоняли  остриями
длинных копий тиряне-ополченцы.
     Защитники крепости столпились на стенах, не зная, что делать.
     - Пощадите! - неслось из многочисленных глоток.
     - Мы тоже прокляты богами!
     - Помогите!
     Астарт  взбежал  на  башню  и  остановился,  пораженный   открывшейся
картиной. Тиряне решились  на  какую-то  хитрость,  но  какую?  Переодетые
воины?
     Он спустился на стену и крикнул:
     - Факелы сюда! Больше факелов!
     И стало светло как днем.
     Скрипели  лестницы,  надсадно  и  хрипло   дышали   люди,   торопливо
взбиравшиеся по ним.
     Первая голова показалась над гребнем  стены  -  и  все  оцепенели  от
ужаса: вместо лица -  страшная  безносая  маска  с  чудовищными  наплывами
разлагающегося мяса и кожи.
     Вначале у Астарта мелькнуло, что это рабы  пурпурокрасилен.  Но  ведь
они все перебиты - жрецы опасались, что  восставшие  освободят  их  и  тем
самым узнают тайну пурпура.
     Люди, оглашая все вокруг стонами, рыданиями, хрипом, заслонили стены.
Рабы шарахнулись прочь, напуганные их видом. Лица-маски были сплошь усеяны
пятнами,  опухолями  и  зияющими  язвами,  разъедающими  мягкие  ткани   и
обнажающими кости. У многих  волосы  давно  выпали,  и  с  голов  сыпалась
шелуха. Кто-то кого-то тащил на спине. Кто-то дергался от  страшной  боли,
рискуя свалиться вниз. Высокая мужская фигура, не понятно было, старик  то
или юноша, поднял над головой свои пугающие руки с выпавшими  из  суставов
костями и не то завыл, не то запел что-то непонятное.
     - Прокаженные! - пронеслось по стенам.
     Рабы посыпались внутрь крепости.
     - По местам! - закричал Астарт. - Это уловка купцов! Кто с копьями  -
сюда!
     ...Прокаженных загнали в один из  залов  дворца  и  наглухо  заперли,
оставив им пищу, вино, воду.
     Из-за стен доносились голоса тирян:
     - Мы вас трогать не будет! Сами передохнете от проказы!
     - Удирайте, пока не поздно!
     Ночью около трети рабов перебежало к тирянам. Их  перебили,  а  трупы
тут же сожгли, зарыв  прах  и  кости  глубоко  в  землю,  чтоб  зараза  не
расползалась по стране.
     Наступило утро. Астарт, Хромой и Ларит стояли на башне и вглядывались
в просыпающийся город. Отовсюду к дворцу визиря спешили  люди  с  копьями,
мечами, дубинками. Отсюда, с крепости, они казались игрушечными  -  трудно
было поверить, что они несут смерть.
     - Силой нас не  взяли,  -  сказал  Астарт,  -  и  страхом  мало  чего
добились, уговоры и подкуп не помогли. Что же еще придумает тирский купец?
     - Еще жрецы не появлялись, -  Ларит  высказала  то,  чего  боялась  с
самого начала.
     Над крепостными постройками поднялись клубы черного, зловещего дыма.
     - Что такое? - закричал Астарт и побежал вниз по лестнице, увлекая за
собой остальных.
     Когда  он  добрался  до  увитых  плющом   ворот   небольшого   храма,
приютившегося в глубине сада, в котором  любил  прогуливаться  визирь,  то
едва не столкнулся с Мемом. Тот шел во главе процессии  рабов-богомольцев,
бледный, сосредоточенный, в мятой и порванной жреческой  тунике.  От  него
несло запахами  гари,  смолы,  благовонных  масел.  В  вытянутых,  заметно
дрожащих руках он держал большой глиняный кувшин,  из  горловины  которого
торчали чьи-то обугленные останки.
     Астарт все понял.
     Процессия молча проследовала  мимо  Астарта,  Хромого,  замеревшей  в
ужасе Ларит. Двое молодых рабов бережно поддерживали  под  локти  пожилого
раба-египтянина, потерянно шагавшего за Мемом.
     - Зачем ты согласился? - закричал Астарт ему. -  Зачем  ты  отдал  им
ребенка?
     Раб замычал что-то нечленораздельное, повернул  к  Астарту  страшное,
искаженное болью лицо. Астарт отшатнулся.
     Верховных  жрец  Мем-Молитва  не  удостоил  Астарта  ни  словом,   ни
взглядом, проследовал до угла храма, под которым уже была вырыта яма.
     - Мем! - крикнул  Астарт.  -  Тебе  мало  скифа,  которого  вы  вчера
принесли в жертву?
     Мем резко обернулся, не выпуская кувшин из рук.
     - Ты нарушаешь порядок. Уйди! - И опять глаза его зло  сверкнули,  он
движением головы показал куда-то поверх крепостной стены.  -  Тиряне  тоже
приносят жертвы, много жертв. Они отдают богу  первенцев  самых  уважаемых
семейств... Каждый смертный волен отправить свое чадо Ваалу на небо  через
огонь, а у нас больше нет младенцев... Уйди и смирись, несчастный!
     - Ну, Мем! - яростно прошептал Астарт.
     За спиной верховного жреца тотчас схватились за мечи рабы-богомольцы.
     Рабы нестройно запели гимн Мелькарту. Мем подошел  к  яме,  встал  на
колени и бережно опустил кувшин на дно... Яму зарыли голыми руками,  потом
продолжали славить бога, умоляя его принять жертву. Вместе  со  всеми  пел
египтянин, сжимая в кулаке горсть  земли  и  вглядываясь  в  небо,  словно
надеясь увидеть там свое чадо.
     Астарт запрокинул голову и зашептал в ужасе:
     - Господин мой Мелькарт... зачем тебе это...
     ...На площади в звенящей  тишине  стояли  тысячи  вооруженных  тирян,
царских дружинников и ополченцев  -  к  осажденной  крепости  приблизилась
сухопарая фигурка жреца в  лиловом  пурпуре.  И  рабы,  и  тиряне  затаили
дыхание: перед восставшими стоял Верховный жрец Тира, имя которого  писали
на папирусах и кедровых дощечках и  поклонялись  им,  как  чудодейственным
святым  мощам,   способным   воскресить   умершего   и   покарать   самого
могущественного врага.
     Над площадью прозвучал сильный голос, отдавшись многократным  эхом  в
затаившихся кварталах:
     - Проклинаю всякого раба, поднявшего меч на господина! Отныне ни днем
ни ночью не знать вам покоя! И мучиться всякому по  ту  сторону  стены  от
страшных язв, ниспосланных Владыкой Моря, Неба и Пылающего Светила!
     Жрец взмахнул широкими рукавами, закрепив ужасающим магическим жестом
страшное проклятие.
     Первым отбросил меч, словно  он  был  раскаленным,  раб  по  прозвищу
Мем-Молитва. Он залился покаянными слезами  и  бросился  вниз  головой  со
стены.
     Хромой протяжно застонал.
     - Все кончено! Все пропало! О боги...
     Эред молился, подняв к небу бледное, искаженное страхом лицо,  и  меч
валялся у его ног.
     Паника захлестнула  весь  гарнизон  осажденной  крепо