м, давая знать Мбите, что пьет за нее.
     Неожиданно на площадку борцов вышел один  из  "леопардов".  Холодный,
надменный взгляд, едва пробивающиеся искры азарта в больших  продолговатых
по-кошачьи зрачках. Негр был на голову выше Эреда,  но  более  жидковат  и
более подвижен. Не дав ему опомниться, Эред взял его под мышку, как  утром
Анада-Мота, и осторожно положил  в  кучу  побежденных  борцов.  Взбешенный
"леопард" бросился к помосту,  где  восседали  его  соплеменники,  схватил
копье. Стоявший рядом Ассириец подставил ему  ногу,  и  тот  растянулся  в
позорнейшей позе. "Леопарда" тут же стиснули крепкие руки и  с  почестями,
не дав ему шелохнуться, усадили на помост. Праздник продолжался.
     Финикияне вынесли из крепости музыкальные инструменты. Саркатр  запел
одну из  стремительных,  как  муссон,  матросских  песен  Финикии.  Вскоре
десятки голосов самозабвенно пели песни далекой родины.
     Легкое прикосновение к руке - Астарт увидел сидящую рядом Мбиту.  Она
миролюбиво улыбалась.
     Ливийцы принесли из деревни свои рокочущие барабаны. До поздней  ночи
напевы далекого Средиземноморья будили воды  великой  реки,  смешавшись  с
зажигательными ритмами африканцев.
     - Астарт, ты заметил, что песни и пляски зинджей -  единое  целое?  -
Саркатр не сел, а упал на циновку, голос его заметно охрип. -  У  хананеев
тоже есть песни, неотделимые от танцев. Это очень старые песни...  Пройдет
время, и зинджи отделят мелодию от движения...
     Из тьмы появился маленький ливиец  с  ниткой  белых  бус,  опоясавшей
живот, и потащил девушку за руку.
     - Детям спать пора, - засмеялся Саркатр.
     Астарт протянул ей руку. Она, видимо, не знала,  что  это  значит,  и
вопросительно посмотрела на него. Он взял ее руку и некрепко пожал,  потом
подтолкнул ее к малышу, который уже забавно сердился,  надув  щеки.  Мбита
осталась довольна вечером. Прежде  чем  покинуть  освещенную  поляну,  она
оглянулась. Но Астарт с задумчивым видом слушал Саркатра, не  глядя  в  ее
сторону. Девушка обиделась.
     Искры  прогорающих  костров  уносились  к  звездам.  Хананеи  сонными
голосами пели свои песни, путаясь в сложном африканском ритме. Им  вторили
неизменные шакалы.



                               45. ОЗАРЕНИЕ

     - Астарт, эти пастухи - все до одного безбожники! - Жрец  истины  был
взволнован.
     - Ну, конечно, Имхотепу они не поклоняются.
     - Я много дней провел с колдунами и могу уверенно  сказать:  богов  у
них нет!
     - А я видел, как Мбита поливала землю вокруг баобаба парным молоком и
шептала что-то, похожее на молитву. Может, баобаб у них бог?
     - Нет! - Мемфисец потащил друга в тень и усадил, не обращая  внимания
на его протесты. - Эти зинджи считают, что все вокруг  -  деревья,  звери,
камни, река, воздух, огонь - все живое. И обращаются к ним, как  к  хорошо
знакомым приятелям с просьбами и  пожеланиями.  Они  понятия  не  имеют  о
потустороннем мире, а душа для них - что-то похожее на кусок мяса, который
погибает вместе с телом. Безбожники! Целый народ - безбожники!
     Астарта заинтересовали слова египтянина.
     - Так вот почему зинджи смеялись, когда Ораз пытался  обратить  их  в
веру Ханаана! Для них дико поклоняться бронзовой статуе, сделанной  руками
человека.
     - Так и есть! Они хохочут, когда "леопарды" ползают на животах  перед
своими деревянными идолами.
     - Пастухов можно понять. Поклоняться творению своих  рук!  Это  и  на
самом деле глупо. Представь: Фага сварил уху и  так  расчувствовался,  что
начал молиться на нее.
     - Не богохульствуй.
     - Ты сам богохульствуешь.
     - Я?!
     - Ты всю жизнь богохульствовал, но считал, что веровал. Твой  Имхотеп
- первый богоотступник. Все жрецы - богохульники и лицемеры...
     - Что ты плетешь?
     - Не перебивай! Сегодня я мудрец, пророк и рефаим тоже - держу судьбу
и душу в своих когтях. Неужели так трудно  постичь:  кто  крепко  верит  в
богов, тот не изучает звезд и не ищет лечебные травы. Неужели мало  пройти
полсвета, чтобы уяснить эту  истину?  Безбожников  больше,  чем  верующих:
человек, обращаясь к лекарю, признается в бессилии молитв  и  богов,  ведь
только боги могут  насылать  болезни  и  исцелять,  не  правда  ли?  Жрец,
отнимающий от молитв время на размышления, враждует с богами. Ремесленник,
вырезающий из дерева статуэтку бога - бога, которого он выгодно продаст, -
вдвойне богохульник и безбожник. Куда  ни  посмотри  -  везде  безбожники.
Только никто не понимает этого  или  делает  вид,  что  не  понимает,  так
безопаснее.  Все  сознательно  или  несознательно  считают  себя   глубоко
верующими.
     Ахтой долго молчал. Сомнения, не оставляющие его со времени  перехода
через экватор, вновь  проснулись.  Страшные  для  любого  верующего  слова
Астарта на этот раз не устрашили  жреца.  Ахтой  размышлял:  "Ремесленник,
вырезающий статуэтку бога, не олицетворение всего человечества? Может,  мы
так же лепим веками богов из своих помыслов и чувств?"
     - Я знаю куда заведут тебя твои мысли. Я был там же, - сказал Астарт.
Ты начнешь сомневаться, существуют ли вообще боги. Я понял, друг, что  они
существуют. Но они так отвратительны и жалки!..
     После такого заключения Ахтой вообще растерялся.  Непостижима  логика
Астарта. Как связать воедино борьбу с богами и веру в их существование?
     - Ты дал толчок, Астарт, теперь не путайся, я сам доберусь  до  сути.
Возможно, здесь и скрыта истина истин.
     Не только Ахтой  увлекся  богоисканием.  Старый  адмирал  тоже  вдруг
заинтересовался  ливийскими   богами.   В   результате   столь   странного
адмиральского интереса  мореходы  начали  вырезать  из  дерева  в  большом
количестве груболицых идолов и продавать их "леопардам".
     Вскоре амбары финикиян были  доверху  забиты  слоновой  и  носорожьей
костью, пушниной, ценной древесиной,  сушеными  фруктами,  вяленым  мясом,
рыбой. Все финикийское добро, взятое "леопардами", было возвращено.  Гений
Альбатроса развернулся во всю мощь, когда стало известно  о  существовании
большого народа к югу от Великой Реки, знакомого с  золотом.  Его  интриги
привели к тому, что "леопарды" развязали  войну  с  соседями,  с  которыми
раньше предпочитали  жить  в  мире  из-за  их  многочисленности  и  умения
воевать. Впрочем, "леопарды"  всегда  вели  две-три  войны.  Столкнув  две
гигантские империи  чернокожих,  адмирал  втихомолку  пожинал  плоды.  Его
нисколько не смущало  небывалое  кровопролитие,  по  сравнению  с  которым
ассирийские войны - возня мышей. Адмиральский мех с  золотом  прибавлял  в
весе. В деревнях "леопардов" не утихали вопли вдов. Все их данники, в  том
числе и пастушеское племя,  с  тревогой  ожидали,  чем  обернутся  военные
трудности "леопардов".
     Финикияне готовились к жатве и к празднику урожая, мало обеспокоенные
близким гудением военных тамтамов.  Отремонтированные  и  свежевыкрашенные
корабли давно манили в море.
     Ахтой бродил по деревням пастушьего  племени,  измученный  небывалыми
размышлениями. Когда-то он считал,  что  удел  мудреца  -  отшельничество.
Затем, поняв необходимость  наблюдения,  он  сделался  вечным  странником.
Сейчас же  пассивное  созерцание  его  не  удовлетворяло.  Душа  требовала
действий. Он находился на грани двух противоположностей и глубоко страдал,
раздираемый ими. "Если нет богов, то кто создал столь  разумный  мир,  где
каждое творение - верх совершенства и целесообразности? Если боги есть, то
почему ни один человек не видел их, почему богоотступничество наказуемо не
богами, а людьми? Почему самые светлые умы  рано  или  поздно  приходят  к
сомнению, а небо упорно не желает раскрыть свои  тайны,  словно  не  желая
торжества веры?"
     Ахтой рвался в путь. Он торопил Альбатроса с отплытием. Адмирал же не
спешил, прикидывая в уме, сколько золотых колец  в  среднем  ему  приносит
день.
     - Всему свое время, адон лекарь. Ты мне лучше скажи, что случилось  с
Астартом?
     - Что-нибудь серьезное? - насторожился египтянин.
     - Со всеми любезен. Даже со Скорпионом! Не  задумал  ли  он  жестокую
хитрость?
     - Это он умеет, - пробормотал Ахтой. - И с Оразом любезен?
     - Как со мной и с тобой.
     - Странно. Он ненавидит жрецов и однажды чуть не зарубил меня, потому
что я жрец.
     - Может, влюбился? За ним бегает какая-то девчонка.
     - Боги помутили твой разум, адон. Он никогда не забудет то, что имел.
В его сердце не может быть другой женщины, кроме Ларит. Я его хорошо знаю.
Он не забывает несчастную жрицу, а по ночам шепчет ее имя, как молитву.
     - Другой с такими чувствами смешал бы небо с землей, а он...
     - А он смешал, но сам запутался в этой мешанине.
     - Ты поговори с ним, адон Ахтой, по-приятельски.  Не  вздумал  бы  он
мстить за покушение в Пунте. У меня и так не хватает людей.



                           46. ОХОТА НА СЛОНОВ

     У арабов есть обычай в особо торжественных  случаях  подавать  гостям
наряду с другими блюдами целиком зажаренного верблюда. Фага решил потрясти
мореходов и зинджей чем-нибудь подобным. Но в Ливии верблюды не водятся, и
повар потребовал предоставить ему слона. Фагу поддержали  повара  флотилии
(на быка или бегемота они не  соглашались),  и  Альбатрос  решил  устроить
охоту на слонов.
     Финикияне с копьями, луками, бесполезными на охоте щитами двинулись в
саванну, огласив окрестности воплями и  гоготом.  Болтун  был  на  вершине
блаженства. Он сделался здесь заядлым  охотником  и  удивлял  всех  своими
знаниями. Например, он сообщил пару секретных способов, при помощи которых
у живого слона можно отпилить бивни.
     - А изжарить его живьем можно? - подтрунивал Анад.
     - Братцы! Полосатые лошадки! - запрыгал Фага,  увидев  в  пастушечьем
стаде несколько зебр. - Да кто их так вымазал!
     Финикияне только в этих местах впервые увидели зебр.  Даже  Ахтой  не
знал о их существовании, хотя был  осведомлен  о  многих  диковинках  мира
благодаря  своей  начитанности,  любознательности  и  умению   выжать   из
собеседника все  его  знания.  В  египетском  письме  не  было  иероглифа,
означавшего  зебру.  Солнечные   лошади   появились   для   представителей
средиземноморской цивилизации истинным чудом Ливии.  Впоследствии  мудрецы
Саиса сочтут за  бессовестную  фантазию  рассказы  Ахтоя  о  существовании
полосатых, как арабский парус, лошадей.
     - Если посадить пастухов на этих лошадок, никакие  "леопарды"  им  не
будут страшны, - сказал Астарт.
     Анад загорелся желанием прокатиться  на  зебре.  Вручив  Мекалу  свое
копье, он смело вошел в стадо коров. Пастухи предостерегающе закричали, но
Анад лишь отмахнулся. Зебры,  пасущиеся  среди  упитанных  коров,  подняли
головы, прядая ушами. Маленькие птички носились над  стадом,  садились  на
крупы и загривки животных. Одна из зебр протяжно фыркнула, обнажив  мощные
зубы. Анад заколебался, но, чувствуя на себе взгляды  мореходов,  заставил
себя подойти ближе. Полуручные зебры нехотя отошли к термитникам,  похожим
на обломки скал среди травы, и принялись чесаться полосатыми боками  о  их
твердые стены. Прячась за термитниками,  Анад  подкрался  и  запрыгнул  на
спину ближней зебры. Животное с хрипом упало, начало  кататься  по  траве,
едва не раздавив перепуганного Анада,  который  пытался  отползти.  Однако
полосатый мститель решил, видимо, доконать  человека:  зебра  вставала  на
дыбы,  прыгала,  как  пес  на  задних  ногах,  норовя  передними  копытами
размозжить ему голову.
     И если бы не бичи пастухов, пришлось бы хананеям справлять  очередной
заупокойный культ.
     Позже Анад понял безрассудность своего  поступка,  когда  узнал,  что
зебр подмешивают в стада для защиты от гиен. Пастухи не раз  видели,  даже
львы удирали, изуродованные и ослепленные ударами копыт.
     Ахтой смотрел на Анада.
     - Счастливчик, - сказал он, - кости целы, правда, таких кровоподтеков
я в жизни не видал. Если судьбе угодно, будешь на празднике прыгать вместе
с зинджами.
     Анад, морщась от боли, поплелся в крепость.
     На слонов набрели внезапно. Увидев  на  земле  большие  кучи  навоза,
Болтун сунул в серую массу палец и уверенно произнес:
     - Еще вчера они были здесь.
     И в тот же миг  почти  над  головами  финикиян  раздался  громыхающий
горловой звук: в рощице из акаций и мимоз стоял огромный слон и недовольно
разглядывал армию охотников. У Болтуна глаза полезли на лоб.
     Туча копий впилась в хобот, плечи, бока животного. Астарт метнул свое
копье и увидел, как оно прошило насквозь большое плоское ухо  и  расщепило
тонкий ствол  деревца.  Резкий,  трубный  звук  -  и  окровавленная  глыба
обратилась в бегство, проложив через рощицу широкую просеку.
     Полдня  охотники  преследовали  умирающего  от  потери  крови  слона.
Наконец гигант, весь утыканный копьями, как дикобраз колючками, набрел еще
на одно стадо коров  и  свалился,  перепугав  животных.  Галдящие  хананеи
окружили его. При виде мучителей  слон  нашел  в  себе  силы  подняться  и
устремился в атаку. Толстый бивень легко проткнул подвернувшегося матроса.
Обезумевшее стадо разбегалось, оставляя  после  себя  помятых  пастухов  и
мореходов.
     Слон мотал головой, стараясь сбросить с  бивня  обмякшее  тело.  Ораз
хрипло кричал, сзывая всех,  у  кого  остались  копья.  Но  тут  финикияне
увидели коричневую гибкую фигурку пастуха, подбирающегося к  слону  сзади.
Ливиец бесстрашно бросился прямо под ноги гиганта. Слон  завертелся  юлой,
пытаясь стряхнуть человека. Пастух висел, уцепившись за  хвост  и  кромсал
большим ножом слоновую ногу.  Слон  тяжело  осел,  задрал  вверх  хобот  и
тоскливо  затрубил,  совсем  по-человечески  прощаясь  с  жизнью.  Ливиец,
перерезавший ему сухожилие, стремглав бросился прочь.
     - Надо было сразу взять с собой зинджей, - сказал Астарт.
     Он стоял в  толпе  таких  же  безоружных,  не  знающих,  что  делать,
матросов. Непривычное дело для морских волков - бить слонов.
     Животное  все  еще  не  умирало.  У  Ораза  в  руке   появился   меч.
Остановившись  на  расстоянии  вытянутой  руки  от  кончиков  бивней,   он
торопливо выбирал уязвимое место для последнего удара.
     Глаза зверя и человека  встретились.  У  жреца  холодок  пробежал  по
спине, столько было в этом взгляде первобытной ярости  и  страдания.  Слон
поднялся на трех ногах, и  Ораз  едва  избежал  удара  клыков.  Желтоватые
истертые бивни глубоко ушли в землю, взяв в клещи упавшего человека.  Ораз
ящерицей скользнул под головой  гиганта.  Со  зловещим  треском  обломился
бивень. Ораз увидел проступавшее под  сырой  шершавой  кожей  сухожилие  и
ударил мечом, тут же отпрыгнув. И вовремя: слон с глубоким стоном свалился
на бок, чтобы никогда не встать. Набежавшие хананеи добили гиганта мечами.
     Словно  из-под  земли  появились  "леопарды".  Они  некоторое   время
наблюдали, как финикияне собирали оружие, убитых и покалеченных  матросов,
при  этом  их  густо-черные  с  фиолетовым  оттенком  физиономии  выразили
глубокое удовлетворение. Затем, растолкав охотников, они отрезали у  слона
хобот, язык и переднюю ногу и удалились, сгибаясь под тяжестью добычи.
     Повара, чуть не рыдая, призывали громы и молнии на головы наглецов.
     - Значит, все было зря, -  сокрушался  Фага,  -  и  смерти,  и  раны:
божественного блюда нам не видать.
     Но последней жертвой охоты на слонов оказался Астарт.  Возвращаясь  к
лагерю, он неожиданно провалился в яму-ловушку  для  антилоп.  Острый  кол
распорол ему ногу от ступни до бедра.
     Ахтой пришел в ужас при виде раны. Мореходы, вытащившие  тирянина  из
ямы, сокрушенно покачивали головами, думая  каждый  про  себя:  "Еще  один
отгулял на этом свете".
     Кровь обильно текла из раны, Астарт быстро слабел. Впервые  за  много
дней почувствовал страх. "Как глупо попался! Достали все-таки...  но  кто?
Мелькарт? Астарта? Эшмун?"
     - Не трогайте меня, - сказал он. - Подыхать так подыхать.
     Астарт сел, свесив ноги в яму. "И могила готова". Но  Ахтой  заставил
мореходов положить раненого на два  копья,  как  на  носилки,  и  нести  в
крепость.
     От сильной  боли  Астарт  очнулся  и  увидел  перед  собой  бородатые
напряженные лица: мореходы  держали  его,  притиснув  к  земле,  не  давая
шелохнуться. Дряхлая сварливая колдунья трясла пепельно-грязной головой, с
выбритой посредине темени широкой дорожкой, и  выжимала  на  рану  сок  из
свежесрезанных пучков какого-то растения. На ее плоских,  высохших  грудях
металось из стороны в сторону  что-то  вроде  ожерелья  из  крупных  живых
скорпионов. Затем Ахтой зелеными от сока пальцами стягивал  края  раны,  а
колдунья брала муравьев  из  большого  муравейника,  и  челюсти  насекомых
намертво соединяли живую ткань, образуя прерывистый шов. Колдунья  тут  же
отрывала муравьиные тела. Вскоре от бедра до щиколотки протянулась толстая
нить шва с черными точками бусинками муравьиных головок.
     Когда операция была закончена, Ахтой с чувством поцеловал  старческую
ногу колдуньи, но та почему-то перепугалась и долго оттирала место поцелуя
живой летучей мышью. У летучей мыши были собачья  голова,  которая  совсем
по-собачьи рычала и морщила нос,  намереваясь  цапнуть  хозяйку.  Странный
обряд очищения прервался тем, что летучая мышь все-таки  укусила  колдунью
за ногу и, расправив большие кожистые крылья,  взмыла  вверх,  в  верхушке
раскидистого дерева, где на ветках болтались вниз головами тысячи таких же
созданий.
     Тирянина оставили в хижине колдуньи, где он и  провел  последние  дни
перед отплытием флотилии.



                            47. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

     - Нос нашел  в  муравейнике  череп  и  притащил  твоей  красавице,  -
рассказывал Эред, помогая Астарту перебраться  через  ручей,  -  наговорил
ей...
     На фоне приречных буйных зарослей показались крыши деревни  пастухов,
а чуть дальше - частокол крепости.
     - А они?
     - Отобрала твой, э-э, просто... череп и никого не подпускает.  Ревет,
как обыкновенная женщина в Левкосе-Лимене. А Носу я сверну шею, хотя он  и
прячется от меня.
     - Не трогай его.
     - Не узнаю тебя.
     - Я решил здесь остаться.
     - Как? Как ты сказал?!
     Корабли покачивались в прозрачных водах, готовые вновь отправиться  в
плавание. Резные гривы патэков делали их похожими на рысаков,  нетерпеливо
перебирающих копытами. Мореходы бегали по сходням, переругивались,  шумели
- среди хананеев царило оживление, обычное перед уходом в море.
     Астарта  встретили  радостно.  Альбатрос  обнял  его  и  справился  о
самочувствии. Агенор объявил всему экипажу перерыв, и друзья  встретились,
наполнив по обычаю чаши вином.
     - Друзья! - сказал Астарт. - Я решил  остаться  здесь...  Я  в  своем
уме... Все мы - беглецы от страшных воспоминаний... Здесь  -  другой  мир.
Может, это то, что нужно всем нам...
     Все молчали, ошеломленные его словами.
     - Но пастухи далеки от полного счастья, - возразил наконец Агенор,  -
"леопарды" сидят на их шеях.
     -  Потому  что  пастухи  не  умеют  противостоять   злу.   Может,   я
заблуждаюсь, но мне так кажется. Одолеть "леопардов" можно.
     -  Все  совсем  не  так,  Астарт,  -  сказал  Ахтой,  -  конечно,  ты
заблуждаешься. Это все тот же мир.
     - Ты хочешь, чтобы кто-нибудь из нас тоже остался?  -  спросил  Фага,
пряча глаза.
     - Я знаю, не останетесь. Адон Агенор прав. Вы проклинаете тот мир, но
не можете без него. Я знаю, никто из вас не останется в Ливии. Даже  Эред,
даже Ахтой.
     - Астарт, я на пороге истины, только это разлучит  нас,  -  произнес,
страдая, египтянин, - я бы ни  на  мгновение  не  раздумывал,  остался  бы
здесь, но мне... Я еще должен увидеть мудрецов Карфагена и Греции, а  боги
позволят, и Индии.
     - Я помру тут без настоящей музыки,  -  Саркатр  был  смущен,  как  и
остальные, - я не могу питаться только ритмами зинджей.
     - Не оправдывайтесь, друзья, вы  ни  в  чем  не