в  храме  бога
врачевания (колония финикиян имела  свои  храмы  в  Египте),  шествовал  в
окружении пышной свиты из  служителей  всевозможных  культов,  по-хозяйски
рассматривая людей, постройки. Ветер трепал его одежды, обтягивая материей
тугое брюшко, короткие ноги. Ахтой суетился в толпе больных, богомольцев и
музыкантов и всматривался счастливыми глазами в каждую  складку  властного
оплывшего лица.
     - Имхотеп! - шептал он. - Вылитый Имхотеп! Правда, настоящий  Имхотеп
исцелял словом, а этот, наоборот, убивает словом. Но все же бог!
     Астарт, не разделявший всеобщего ликования, привлек  внимание  Нового
Эшмуна. Он раздвинул пухлыми  руками  многочисленную  свиту  и  подошел  к
молодому финикийцу.
     - В твоих глазах - сомнение, - сказал живой бог.
     - Но ведь на все воля неба?
     - Сомнение опасно. Оно ведет в пропасть.
     - На дне всякой пропасти - жизнь, - ответил смертный.
     Живой бог, нахмурившись,  медленно  поднял  ладонь  с  растопыренными
пальцами, унизанными перстнями, и, гипнотизируя взглядом, произнес  жуткое
заклинание. Затем притронулся пальцем к запястью финикийца.
     Астарт вскрикнул от сильной боли и отпрыгнул  и  застыл,  пораженный,
испуганный, раздавленный. "Вот  он,  голос  неба..."  На  запястье  всплыл
волдырь, как от ожога.
     - На память о пропасти, которая тебя ждет, - сказал Новый Эшмун.
     Астарт затравленно смотрел на волдырь  и  вдруг  остро  почувствовал:
всему конец. Ветер злобно выл в снастях судов у причала.
     Вечером за ужином возбужденный Ахтой рассказал о карающей руке Нового
Эшмуна: пьяный египтянин, попавший ему на глаза,  мгновенно  -  от  одного
слова - был парализован навеки. Даже  волдырь  на  руке  друга  несказанно
радовал Ахтоя. После тюрьмы он сильно изменился, восторгался по  малейшему
поводу, словно стараясь  наверстать  упущенное  за  время,  проведенное  в
Бубастисе.
     - Ты велик, Астарт, ибо мечен самим богом!
     - Тот пропойца тоже велик?
     Ларит с тревогой смотрела на хмурое лицо мужа.
     - Завтра праздник во всем Саисе в честь Эшмуна Карфагенского. Фараон,
да продлят боги его век, решил порадовать гостя публичной казнью.
     - Кого казнят? - спросил Эред.
     - Грабителя пирамиды, - Ахтой поднял глаза к потолку, -  и  как  небо
терпит, ведь обесчестили гробницу великого Джосера.
     Астарт чуть не уронил лепешку в соус.
     - Обесчестить святыню! - продолжал, негодуя,  Ахтой.  -  Ведь  она  -
святыня вдвойне: в ней бог, и она сделана богом!
     ...Еще одна  казнь.  Астарт  стоял  в  толпе,  смотрел  на  эшафот  и
рассеянно ловил обрывки фраз.
     - Почему один кол? Грабителей же двое...
     - Один сознался, ему отрубят голову.
     - Повезло негодяю!
     - Другой отпирался, покорчится теперь на колу.
     Темнокожие палачи  в  набедренных  повязках  цвета  лепестков  лотоса
выволокли на возвышение окровавленных преступников, и Астарт с  удивлением
узнал в них крестьян, ограбивших его.
     Палачи, не мешкая, насадили высокого злобного старика на кол. Женщины
заткнули уши, чтобы не слышать ужасного крика.
     - Как же их поймали? - спросил Астарт стоящих впереди.
     Оказалось, что в первой же корчме, где они оставили дорогой  перстень
в уплату за пиво, их связали: корчмарь увидел на печатке  царский  овал  и
понял, что дело нечистое.
     Одутловатый крестьянин стоял на коленях, привязанный за бороду к ноге
палача.
     Неожиданно на эшафот поднялся Новый Эшмун! Все были наслышаны  о  его
зловещем даре и затаили дыхание.
     Палач поднял меч. Крестьянин весь напрягся в ожидании  удара.  Тысячи
глаз засветились азартом, трепетно боясь пропустить тот миг, когда  голова
отделяется от шеи. Но Эшмун Карфагенский остановил  властным  жестом  руку
палача, готовую опуститься. И ударил  толстым  пальцем  по  вытянутой  шее
приговоренного.
     Преступник обмяк, подломившись в поясе. Палач отвязал его  бороду  от
ноги и испуганно попятился: преступник был мертв.
     Астарт долго сидел на берегу Нила, не замечая палящего зноя и  ветра.
И губы его шептали  молитву  отвергнутому  Мелькарту.  Глубокое  раскаяние
терзало душу кормчего. Мыслимо ли в одиночку справиться с бездной, на  что
опереться, если  нет  веры?  Человек  велик  и  слаб,  могуч  и  ничтожен,
ничтожен, потеряв опору. Астарт сдался. Ему грезились обломки Мелькарта, и
он страдал, казнил себя поздними раскаяниями.
     Вернувшись в дом, он застал только Эреда с малышом.
     - Где Ларит? - закричал он так, что Эред перепугался.
     - На празднике... Там пляски жриц карфагенских, и  старшина  квартала
прислал за ней, чтобы...
     Астарт бросился на площадь. Сегодня здесь собрались хананеи  со  всей
Дельты. Большие деревянные и  тростниковые  щиты  предохраняли  от  ветра,
поэтому вовсю пылали факелы и  курился  фимиам.  Музыкантши  в  счастливой
истоме валялись на циновках среди своих инструментов.
     - Астарт! - окликнул его  знакомый  кормчий.  -  Твоя  Ларит...  Куда
пунийцам до финикиянок! Так танцевать!..
     Хор купцов  готовился  к  выступлению,  и  многие  пробовали  голоса.
Публика изнемогала в ожидании дальнейших зрелищ.
     Астарт увидел Ларит. Она стояла в окружении полуголых жриц,  и  Эшмун
Карфагенский говорил ей что-то из своей ложи.
     Астарт хотел схватить Ларит  за  руку,  утащить  подальше  от  толпы,
богов, жрецов. Но он увидел несчастное лицо женщины, ее глаза, полные слез
и немой мольбы. Она смотрела на Эшмуна.
     - ...И муж твой не в силах приковать тебя к  очагу,  ибо  он  прах  и
тлен, ползающий и временно живущий. Ты же жрица. В тебе  -  искра  Великой
Матери. Вернись в храм, несчастная, от судьбы не уйдешь.



                                26. ШКВАЛ

     Первый утренний восход Песьей звезды возвестил о разливе Нила. Египет
праздновал свой Новый год. С севера потянуло влажной прохладой. Скоро этот
слабый ветерок превратится в свирепый северный ураган, который сдует  пыль
со всего Египта, унесет зной, возродит к жизни долину и оазисы.
     Короткий период перед бурей спешили использовать  купцы  и  мореходы.
Гавани вновь ожили, караваны судов потянулись в море.
     Грузовые парусники финикиян, развозившие иберийский металл  по  всему
Средиземноморью, были известны миру под названием "бронзовых  извозчиков".
На первом же "извозчике", отчалившем от саисской пристани,  Астарт  и  его
друзья покинули Страну Большого Хапи.
     Среди пассажиров - пунийцев, финикиян, египтян -  особенно  выделялся
холеный, пропахший благовониями жрец-карфагенянин.  Жрец  был  высокомерно
вежлив со всеми, часто снисходительно  улыбался.  Его  сопровождало  много
рабов, перед ним заискивал кормчий судна, бородатый  сидонянин  с  тяжелой
серьгой в ухе. За ним всюду следовал по пятам нагловатый, бойкий пуниец  в
роскошном  чиновничьем  парике,  всем  видом  своим   выражая   готовность
выполнить любое его желание. Астарту вспомнилось, что видел этого жреца  в
свите Эшмуна.
     В первый же день плавания жрец пустился в путешествие  по  кораблю  и
натолкнулся на Ларит, кормящую грудью ребенка.
     - О небо! Да это сама Исида с младенцем  Гором!  Женщина,  не  ты  ли
танцевала на празднике в честь Эшмуна Карфагенского?
     И еще он сказал что-то смешное - Ларит улыбнулась.
     - Бог дал бобы, когда выпали зубы? - язвительно произнес Астарт, сидя
неподалеку в тени паруса.
     Жрец снисходительно посмотрел на него.
     - Важно не  то,  что  бог  дал,  а  важно,  что  он  вообще  дает,  -
назидательным тоном проговорил он.
     - Что-то ты слишком накрутил, уважаемый, сказал Ахтой, подходя ближе,
- в спорах мудрецов такой прием называется "ослепить ноздрю".
     - О! Я слышу слова образованного человека! - воскликнул карфагенянин.
     Углубившись в спор о приемах пустословия, оба забрались под  тент  на
корме и забыли обо всем на свете.
     Астарт вглядывался в даль.  В  глазах  рябило  от  солнечных  бликов.
Безмятежно плескались волны. На сердце -  гнетущая  смутная  тоска.  Ларит
задумчиво сидела у мачты, прижавшись щекой к  спящему  ребенку.  Ее  мысли
были далеко. Ею  вновь  завладела  богиня,  заставляя  все  ночи  напролет
молиться в слезах.
     За  бортом  взметнулось  веретенообразное  большое  тело  и  с  шумом
шлепнулось в воду.
     - Дельфины собираются в косяки - быть  шторму,  -  произнес  кормчий,
поглядывая на север.
     "Ты прав, кормчий, -  подумал  Астарт.  -  Если  море  в  ясный  день
навевает тоску, значит, быть сильному шторму".
     -  Успеть  бы  до  бухты,  -  вздохнул  кормчий  и  велел   разбудить
надсмотрщиков. Засвистели плети, ударил большой барабан,  отбивающий  ритм
для гребцов. Заскрипели тонкие точеные весла, вспоров поверхность ленивых,
отяжелевших волн.
     Подул холодный ветер. Небо стремительно тяжелело, наливаясь лиловыми,
как жреческий пурпур, тучами. Волны выросли в холмы, дымящиеся  сорванными
гребнями.  Берег  окутался  пылью,  словно  ворохом  растрепанной  овечьей
шерсти. Кормчий направил судно к берегу, чтобы выброситься на песок. Но  в
корму  ударил  сильнейший  шквал.  Матросы,  не  успев   спустить   парус,
распластались на палубе, схватившись за что попало. Косматый вал обрушился
на суденышко. Мачта  рухнула,  смяв  доски  палубы  и  придавив  несколько
человек.
     - Рубите канаты! - заорал  кормчий,  срывая  голос,  мертвой  хваткой
вцепившись в рулевое весло.
     Астарт ударил мечом. Мачту вместе  с  разорванным  в  клочья  парусом
столкнули в бурлящее море. Раздавленных матросов унесли в трюм.
     Яростно хлестали волны.  Море  плевалось  в  пробоину.  Сильно  пахло
водорослями, солью. Астарт и еще  один  матрос,  привязавшись  на  крепких
концах к пеньку мачты, подбирались к пролому.
     Судно  заметно  осело  на  борт.  Кормчий  яростно  звал  на  помощь.
Надсмотрщик-нубиец,  загонявший  рабов  в  трюм,  бросился  на  корму,  но
оглушительный удар грома пригвоздил его к палубе. В море  падали  гирлянды
шаровых молний. Волна величиной с пирамиду Джосера накрыла судно и  унесла
с собой еще одного матроса.
     - Подойдите же к веслу! - орал кормчий.
     Эред вырвался из трюма и, рискуя соскользнуть, по наклонной палубе, в
два прыжка преодолел расстояние до  рулевого  весла.  Гребцы  вцепились  в
грубые сиденья и вскрикивали при каждой вспышке молний.
     Удары   волн   трепали   Астарта,   словно   мокрый    лоскут.    Его
напарнику-матросу удалось закрепиться в разбитом отверстии для весла.  Они
вдвоем пытались зашить  пробоину  кедровыми  досками,  расшибая  пальцы  в
кровь.
     Из трюма вылез мокрый до нитки чиновник. Волна сразу же сбила  парик.
Чиновник вцепился в щетинистый пенек мачты и долго соображал, на каком  из
концов висит Астарт. В чиновничьем усердии он взял на себя то, что  прочел
в глазах жреца-карфагенянина: Астарта не должно быть. Взмах ножом -  канат
перерезан.
     - Астарт!
     Ларит услышала  нечеловеческий  вопль  Эреда,  заметалась  по  трюму.
Карфагенянин взял ее за локоть, уговаривая успокоиться. Женщина  стеганула
безумным взглядом и, прижав ребенка к груди, выбежала на палубу.
     - Астарт! Мой Астарт" - закричала в исступлении Ларит.
     Эред, скользя и падая, гнался за обезумевшим от страха чиновником...
     Ребенок жалобно пищал, захлебываясь...
     - В трюм! Быстро! - орал кормчий.
     - Где мой Астарт?!
     Ее радость, ее опору в жизни, саму жизнь - все в один  миг  поглотила
злобная стихия. Молнии с шипением исчезали в бешеных волнах.
     - Где мой муж?
     Ларит вырвалась из рук кормчего, не видя ничего из-за струившихся  по
лицу волос. "Ваал, ты требуешь жертву?.. Ты всегда берешь самое дорогое!..
Ты не успокоишься, если не возьмешь, если возьмешь не то..."
     Астарту удалось схватиться за  канат,  который  волочится  за  каждым
судном специально для упавших за борт. Взлетая на гребень волны, он увидел
в сверкании молний женскую фигуру с поднятым к небу ребенком.  Весь  ужас,
всю боль Астарт  вложил  в  вопль,  но  было  поздно...  И  снова  молнии,
клокочущая бездна, мрак.



                              27. БОГИ И ЛЮДИ

     Очередная гавань на их пути. Скрип сходней, гром разноязычной  брани,
завывания торговцев.
     Уже нет с ними Эреда - скрывается где-то, боясь кары за  изувеченного
чиновника.  Астарт,  раздавленный  горем,  все  же  нашел  в  себе   силы,
позаботился о нем: послал через знакомых купцов деньги и  добрый  совет  -
добраться до Левкоса-Лимена, где и хананеев много и от  Карфагена  далеко:
карфагенские власти силы не имеют...
     Безучастная ко всему женщина стояла на галечном берегу  с  узелком  в
руках. Астарт, закрыв лицо руками, сидел у ее ног.
     - Меня ждут... - потерянный, леденящий голос.
     Астарт взорвался:
     - Тебе мало?! Мало наших бед? - Он вскочил, сжав  кулаки.  -  Я  тебя
убью, но ты меня не покинешь...
     - Я принесла жертву... Я  вернула  тебе  жизнь...  -  тусклый  голос,
пустой взгляд, - и боги...
     - Не хочу о богах!
     - Меня ждут...
     - Ларит!..
     - Богиня зовет... я рождена в храме...
     - Ларит, о Ларит!..
     - Не может быть жрица женой, не смогла быть матерью...
     Она медленно пошла к причалу.
     - Ларит! -  нечеловеческий  крик  заставил  ее  обернуться.  Лицо  ее
неузнаваемо исказилось, губы дрожали. Астарт никогда не видел ее  такой  -
некрасивой, чужой... Она подавила стон, готовый  сорваться  с  ее  уст,  и
бросилась к поджидающей ее галере. Взбежала по крашеным сходням -  их  тут
же убрали.
     Гребцы, повинуясь сигналу кормчего, навалились на весла.
     Финикиец глухо зарычал и выхватил меч.
     - Ненавижу жрецов! - лезвие рвало песок и галечник, высекая искры.  -
Ненавижу богов! Проклятую жизнь!.. - Он  поднял  лицо  к  небу  и  заорал,
потрясая мечом: - О Мелькарт, баран с рыбьим хвостом! Я плюю в твои жадные
глаза! И ты, злая баба, Великая Мать!.. И  все  вы  небожители  -  Адонис,
Эшмун, все благостные боги и боги зла - слушайте! Я отрекаюсь  от  вас!  Я
буду жечь храмы и убивать жрецов. Нет у меня богов! Я сам себе бог!
     Побледневший Ахтой схватил его за руку.
     - Ты безумствуешь!
     - Ты тоже жрец! Проклятое отродье! - Астарт взмахнул мечом.
     - Да, я жрец, но бога, который был человеком.
     Астарт выронил меч. В ушах стоял ее голос. С  диким  воплем  финикиец
упал лицом в галечник.
     - Был человеком... - Ахтой ссутулился над  неподвижным  телом.  -  На
небесах ему, видно, несладко. Человек рожден страдать.
     Тоскующие крики чаек вторили его мыслям.




                        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АРАБЫ В ЛИВИИ


                            28. ПОДАРОК ИСТОРИИ

     Вершина финикийских мореходов - их плавание вокруг  Африки  в  начале
VI в. до н.э. Но  прежде  времени  они  прошли  долгий  путь  развития  от
кочевников-скотоводов до всеми признанной нации сынов моря.  Истории  была
благосклонна к орде кочевников,  переваливших  через  Ливанский  хребет  и
увидевших море. Шло время. Росли города. Бывшие кочевники познали прелести
оседлой жизни. Горные долины Ливана покрылись пашнями и садами.  Ячмень  и
пшеница, виноград и маслины - вот что стало заботой вчерашних  скотоводов.
Многие из них связали свою жизнь с морем: море обильно рыбой, бухты  полны
тюленей,  а  торговля  с  Израилем,  Иудеей,  Египтом  приносила  огромные
богатства, хотя предметом экспорта  были  пока  только  ливанский  кедр  и
пшеница. На месте  рыболовецких  деревушек  возникли  столицы  княжеств  и
держав. Так вырос Тир, так появились Библ, Сидон, Угарит...
     В дофиникийское время  на  море  владычествовал  Крит.  Критяне  дали
народам Средиземноморья пиренейское  олово,  расчистив  тем  самым  дорогу
бронзовому  веку.  Неизвестно,  как  бы   сложилась   судьба   финикийских
государств, если бы  не  несчастье,  обрушившееся  на  ионические  народы.
Грандиозное переселение северных греческих племен на  юг  буквально  смело
южно-греческие  островные   государства   [по   другим   данным   критская
цивилизация погибла в результате  землетрясения].  Ионические  племена,  в
свою очередь, хлынули в Переднюю  и  Малую  Азию,  докатились  до  Египта,
встретили  сокрушительный  отпор  и  обосновались   на   средиземноморском
побережье  между  Египтом  и   Финикией.   Пришельцы   получили   название
филистимляне, а завоеванным землям дали имя Палестина.
     Эпоха морского владычества Крита завершилась. Зияющую брешь поспешили
заполнить  финикияне.  Они   явились   прямыми   наследниками   критян   и
монополизировали  морскую  торговлю   на   целых   семь   столетий,   пока
развивающийся  гений  эллинизма  не  вытеснил  их  навсегда.  Своеобразным
подарком истории в полной мере воспользовался Тир, позже  -  его  дочерняя
колония Карфаген. Они захватили всю торговлю  с  Иберией.  Сидон  и  Гебал
(Библ) довольствовались Египтом и Эгейским морем.
     Каприз истории вознес финикийского купца на  небывалую  высоту.  Даже
цари Финикии не гнушались торговать. Мало того,  вначале  торговля  вообще
была монополией царей. Цари или кто-нибудь  из  царского  рода  были,  как
правило, верховными жрецами. Таким образом, финикийскими  государствами  и
колониями заправляли цари-купцы, а в храмах прославляли богов жрецы-купцы.
Господином Финикии стал купец, больше похожий на пирата, чем на почтенного
негоцианта.  Финикийский  купец,   прославленный   Гесиодом   и   Гомером,
хитроумный  и  пробивной,   как   Одиссей,   воинственный,   как   викинг,
работоспособный, как мул, бессовестный,  как  сатана,  и  фанатичный,  как
иудейский пророк, - все  в  нем  отвечало  духу  времени.  Он  был  создан
историей, как недостающее звено бесконечной цепи.
     Финикийские корабли бороздили все  известные  древним  моря.  Первыми
после критян они вышли за Гибралтар  в  Атлантику,  проникли  в  Индийский
океан,  освоили   Красное   море,   сумев   договориться   с   арабами   о
сосуществовании на торговых дорогах в Индию, Бахрейн, Цейлон.
     Фараоны Египта пристально следили за красноморскими делами. Они всеми
мерами стремились удержать в своих руках торговлю  с  легендарным  Пунтом,
дорогу к берегам которого проложила царица Хатшепсут  еще  в  те  времена,
когда предки финикиян доили коров и пасли овец. Финикияне,  обосновавшиеся
на юге Аравии и захватившие торговлю Египта с Аденом,  пытались  сокрушить
египетскую навигацию в Красном  море.  Нехо  II  посылал  военный  флот  с
карательными целями против  финикиян  и  против  арабов,  их  компаньонов.
Торговая война закончилась поражением семитов - арабов  и  финикиян.  Пунт
остался монополией фараонов, но не более. Египет так и не  смог  захватить
торговлю с Аденом, этим крупнейшим  транзитным  пунктом  древних  торговых
путей. Индия тем более осталась недосягаемой для египетского купца.
     Потерпев  поражение  в  азиатских  войнах,  Нехо  рьяно   взялся   за
внутренние дела. Расширение  торговли  с  Пунтом  -  вот  что,  по  мнению
Петосириса и прочих вельможных советников, способно было заменить  Аден  с
его индийскими товарами. Может, Ливия прячет за своими рифами  и  манграми
земли побогаче Пунта и  Малабара?  Как  знать,  во  всяком  случае  фараон
пожелал иметь такие земли. Кто же  будет  искать  их?  Конечно  финикияне,
славящиеся своей  неприхотливостью  в  дальних  походах  и  пронырливостью
прирожденных торгашей. Тем более на службе  фараона  -  целый  финикийский
военный флот.
     Так история  еще  раз  улыбнулась  финикийскому  купцу-мореходу,  ибо
Великое Плавание вокруг Африки - улыбка судьбы. Сами финикияне никогда  бы
не додумались до  столь  фантастического  предприятия.  Они  были  слишком
деловыми людьми,  чтобы  не  видеть  всю  сомнительность  задуманного  при
небывалом риске к тому же. Финикияне  никогда  и  нигде  не  плавали  ради
открытий  или  романтики   странствий.   Всюду   их   таскала   за   собой
необходимость, в их паруса дул ветер коммерции или войн, которые  для  них
также явля