то она зарыдала, обхватив его
грязные тощие ноги.
     - Госпожа, разве можно, я раб, госпожа...
     Ларит что-то говорила о себе, о  своей  по-настоящему  рабской,  хуже
рабской, доле, об Астарте...
     - Господина по имени Астарт обратили  в  рабство.  За  долги,  -  раб
отошел подальше и говорил с опаской.
     Господин по имени Астарт... а?.. Что ты говоришь? Разве можно так?..
     - И девушку по имени Агарь, которой он дал жизнь,  я  хотел  сказать,
свободу... тоже...
     - О жестокие боги!..
     И сразу все стало на место.  Астарт,  ее  мужественный,  благородный,
прекрасный Астарт, ее единственная любовь,  в  такой  беде,  которая  хуже
смерти. Она будет просить богиню помочь юноше, носящему ее имя.  Ларит  не
поскупится на жертву. Она умрет у алтаря Великой Матери...



                              11. НОВЫЙ РАБ

     - Куда вы меня ведете? Я ведь долговой раб, а не...
     Надсмотрщик полоснул Астарта плетью.
     - Теперь ты раб храмовой красильни.
     "Вот  откуда  все!  -  догадался  Астарт.  -  Вот  почему   ростовщик
поторопился с судом! Он в сговоре с  Лопоухим!  Жрецы  не  забыли,  что  я
существую. Это месть! Месть настоятеля. Месть  богини  за  измену.  О  моя
клятва! Зачем язык произнес ее! Покарайте, боги,  тех  мертвецов,  которые
заставили меня отречься от меча!  Что  делать  бойцовому  петуху  в  стаде
шакалов? Жалкий, глупый петух..."
     Ничего нет ужасней в Тире, чем участь  раба  пурпурокрасилен.  Пурпур
для Финикии - это источник дохода едва ли меньший, чем мореходство. Пурпур
- первая статья экспорта и одна из лазеек к  сердцам  монархов  и  вельмож
всего мира  -  от  Иберии  до  Индии.  Повелители  всех  более  или  менее
цивилизованных народов рядились  в  финикийские  пурпурные  ткани.  Именно
финикияне утвердили алый цвет  царственным  цветом,  а  лиловый  -  цветом
служителей религиозных культов. Деловые люди Финикии обставили  дело  так,
что никто до сих пор не знает секретов производства пурпура.  Вся  тяжесть
страшной тайны лежала на рабах, и Астарту предстояло испытать ее на  себе.
Вокруг  пурпурокрасилен  сложилась  непроницаемая  стена   таинственности,
ужаса, смерти. Но  никто,  кроме  заправил  этого  дела,  не  знал  ничего
конкретного.
     Астарта привели на  широкий  двор,  спрятанный  за  высоким  каменным
забором с металлическим остриями по гребню. У больших врытых в землю чанов
возились рабы. К каждому рабу был приставлен  надсмотрщик!  Подозрительная
роскошь.
     Астарт содрогнулся: из-под низкого навеса вышел воющий раб  с  широко
расставленными руками и запрокинутой головой. Свежие раны вместо  глазниц,
кровоточащий обрубок языка...
     Раба бросили в повозку, набитую до отказа такими же слепцами. Возница
тронул вожжи, надсмотрщик еще раз  хлестнул  Астарта  через  всю  спину  и
толкнул к свободному чану.
     - Не получишь еды, пока не научишься делать с завязанными глазами то,
что тебе покажу. - Надсмотрщик отбросил плеть и довольно умело  извлек  из
чана целую гору мокрой шерсти, отжал, растрепал, развесил  на  столбах.  -
Понял? Теперь ты.
     Астарт уронил в лужу перед чаном всю охапку шерсти,  за  что  получил
свирепый удар.
     - Повтори!
     Астарт делал все подозрительно неловко. Поскользнувшись, он  врезался
головой в живот надсмотрщика и,  когда  тот  свалился  в  чан,  долго  его
вылавливал, то и дело сваливая ему на голову целые кипы мокрой шерсти.
     Астарта не успели избить.  Подошел  Беркетэль  в  хитоне  из  дорогой
тонкой ткани, искусно выкрашенной в лиловые и алые пурпурные полосы.
     Мокрый надсмотрщик угрюмо пыхтел за его спиной, взвешивая  в  могучей
руке тяжелую плеть.
     - Хитрый раб опаснее пожара, - процедил жрец, - он все это  умеет  не
хуже тебя. Обработать его сейчас же.
     Двое схватили Астарта под руки  и  повели  к  навесу.  Астарт  обмяк,
изобразив на лице полную отрешенность.
     - Сомлел с перепугу, - сказал третий,  пошевеливая  угли  в  жаровне.
Раскаленные ножи и тавро были уже готовы. Астарта притиснули  к  столбу  и
накинули веревку.
     "Вот он, момент!" От сильного удара ногой надсмотрщик,  возившийся  у
жаровни, врезался головой в пышущие жаром угли. Истошный  крик  никого  во
дворе не всполошил: при процедуре обращения в раба пурпурокрасилен  обычно
орут так, что статуи богов обливаются холодным потом.
     Под навесом недолго  возились,  кто-то  хрипел,  чье-то  тело  звучно
билось о землю, затем все стихло. И вот на  солнечный  свет  вышел  воющий
Астарт, задравший к небу вымазанное в крови лицо и слепо  расставив  руки.
Жрец-настоятель  теребил  свое  большое  ухо  и   с   чувством   охотника,
подстрелившего опасного зверя, любовался пьяными шагами Астарта.  "А  ведь
мог быть жрецом. И каким жрецом..."
     А тот кружил по двору, чуть не свалился  в  чан  с  затхлой  водой  и
оказался у ворот. И вдруг - быстрый, как спущенная тетива, удар кулаком  -
и привратник с проломленной переносицей повис на щеколде. Бухнула калитка.
Астарт исчез.
     - Догна-ать! - Беркетэль задохнулся от крика.
     Астарт несся во весь дух по улице. Только бы добраться  до  пристани,
где в каждом кабачке у него не счесть приятелей!
     Сухопарый надсмотрщик в кожаных  сандалиях  вырвался  вперед.  Астарт
понял: от него не уйти. Он резко свернул  за  первый  попавшийся  угол  и,
зацепившись  за  край  плоской  крыши,  выставил  ногу  на  уровне  головы
преследователя.  Удар!  Короткий  вскрик,  звук  падающего  тела.   Астарт
перемахнул через забор, второй, третий, ушел с головой в бассейн с затхлой
водой, нагретой солнечными лучами, прорвался через плотную стену  душистых
олеандров, и вот портовая набережная,  вот  первый  кабачок  под  открытым
небом.
     Завсегдатаи, в некогда приличных юбках  и  матросских  передниках,  в
париках и без париков, но все навеселе и полные оптимизма, вдруг замолчали
и уставились на беглеца.
     - Аста-арт?
     - Да он же раб?
     - Беглый! Вы слышите, беглый!
     Все сорвались с топчанов и циновок и, опрокидывая  подносы,  кувшины,
обступили позеленевшего от бега Астарта.
     - Это все Лопоухий... подстроил... гонятся, - прохрипел он.
     Но чья-то нетерпеливая рука уже схватила его за  шею,  кто-то  подсек
ему ноги,  кто-то  орал,  чтоб  корчмарь  принес  веревку:  почетный  долг
свободнорожденного - поймать беглого раба.
     Астарт  нечеловеческим  усилием  стряхнул  с  себя   бывших   друзей.
Подпрыгнув, ухватился за балку хлебного амбара и взлетел на  крышу.  Через
мгновение - он на другой крыше.
     Свора пьянчуг с негодующими криками катила вслед  за  ним  по  земле,
размахивая палками и кувшинами.
     Астарт  спрыгнул,  отчаянным  рывком  преодолел   квартал   гончаров,
взобрался на крепостную стену, увитую плющом и виноградными лозами.
     Здесь всегда кто-нибудь да был: отсюда открывался величественный  вид
на море. Один из таких  любителей  природы  неожиданным  ударом  увесистой
клюки сбил беглеца с ног.
     Когда Астарт пришел в себя, веревки опутывали все тело. Далеко  внизу
рокотал прибой и ветер забрасывал на стену редкие  брызги.  Преследователи
переговаривались, шумно отдуваясь после бега. Один предложил сдать Астарта
ополченцам:  беглые  рабы  -  их  забота,  может,  самая  главная.  Другой
возразил: у жреца-настоятеля свои счеты с  беглецом,  поэтому  он  отвалит
хорошую награду за поимку не торгуясь.
     Астарт перекатился к краю  стены  и,  прошептав  молитву,  ринулся  в
бурлящую пучину. Слабый всплеск потонул в шуме прибоя и  тоскливых  криках
чаек.



                                12. ДВОЕ

     В полутемной мрачной келье жрицы словно стало светлей.

                 Раза в четыре быстрее колотится сердце,
                 Когда о любви помышляю.
                 Шагу ступить по-людски не дает,
                 Торопливо на привязи скачет.

     Ларит пела перед бронзовым зеркальцем, прибитым к каменной стене. Она
пела, не в силах сдержать свои  чувства:  Астарт  жив.  Он  свободен,  как
прежде!
     Жрицы в соседних кельях тревожно прислушивались и  недовольно  качали
головами. "Она еще способна любить? Это скоро пройдет..."

                 Ни тебе платье одеть,
                 Ни тебе взять опахало,
                 Ни глаза подвести,
                 Ни душистой смолой умаститься!
                 О милом подумаю - под руку так и толкает:
                 "Не медли, не мешкай! Желанной мечты добивайся!"
                 Ты опрометчиво, сердце мое!
                 Угомонись и не мучай меня сумасбродством.

     Гибкая тень скользнула у слабо светящейся курильницы.  Песня  на  миг
стихла, но тут же вновь взметнулась, еще более торжествующая и счастливая.
Ларит пела, обняв за шею любимого и жадно вглядываясь в его глаза:

                 Любимый придет к тебе сам,
                 А с ним - любопытные взоры.
                 Не допускай, чтоб мне в осужденье сказали:
                 - Женщина эта сама не своя от любви!
                 При мысли о любимом терпеливее будь, мое сердце:
                 Бейся по крайности медленнее раза в четыре!

     Песня кончилась. Жрица прильнула к Астарту и еле слышно прошептала:
     - Мои молитвы помогли, я рада! Нет счастливей женщины во всем Тире. О
Великая Мать! Я боюсь твоей щедрости. Что ты запросишь в ответ?
     - Моя милая, зачем ты позволила разлучить нас?
     Ларит выскользнула из его объятий и, засмеявшись, закружилась  вокруг
него.

                 Твоей любви отвергнуть я не в силах.
                 Будь верен упоенью своему!
                 Не отступлюсь от милого, хоть бейте!
                 Хоть продержите целый день в болоте!
                 Хоть в Сирию меня плетьми гоните!
                 Хоть в Нубию - дубьем,
                 Хоть пальмовыми розгами - в пустыню,
                 Иль тумаками - к устью Нила.
                 На увещеванья ваши не поддамся.
                 Я не хочу противиться любви.

     Мой милый раб, беглец, бунтарь, тебя не возможно не любить. Даже если
бы между нами не было нашего детства, я бы  любила  тебя.  Я  тебя  люблю,
долговой  раб,  мой  возлюбленный  бродяга!  Астарт,  милый...  -   Ларит,
заливаясь слезами, осыпала поцелуями его лицо.
     -  Ибо  крепка,  как  смерть,  любовь...  -  прошептала  она.  Астарт
вздрогнул, по его спине пробежал холодок. - Стрелы ее -  стрелы  огненные.
Большие воды не могут потушить любовь, и реки не зальют ее.
     - Откуда... откуда ты это знаешь?
     - Что с тобой? Это же притча о  царе  Соломоне  и  его  возлюбленной.
Почему волнение на твоем лице?
     - Я слышал это раньше... но совсем по-другому.
     - От женщины?
     - Да.
     И он рассказал о своей жизни наемника штрафной  сотни,  полной  ужаса
перед  завтрашним  днем,  о   попытках   развеять,   утопить,   растоптать
всесильный, изнуряющий и истязающий страх,  о  царском  гареме,  о  смелых
женщинах, плюющих в лицо  фараону.  И  "Песнь  песней",  известная  многим
народам, была их молитвой...
     Жрица смотрела на свои дорогие чаши, многочисленные  пузырьки  разной
формы. Румяна, духи, кремы, хна, мирра, ладан, бальзамовые масла,  порошки
и кипарисовой коры, красная краска для ногтей, лазурь для век... Зачем  ей
это все? Богиня! Дай ей простую человеческую судьбу!..
     Ее щеки почувствовали тепло его ладоней. Астарт повернул к себе  лицо
женщины и заглянул в большие влажные глаза.
     - Сегодня в храме не будет жертв.
     - Что ты еще задумал? О милый, не дразни богиню, мы и так...
     - Утром придешь на базарную площадь. Если ничего не  болтают  о  моей
смерти...
     - Твоей смерти?! О боги!
     - ...значит, мы встретимся в дюнах.
     От его слов повеяло другим миром, жестким и непреклонным.
     - Астарт!
     Он целовал ее шепчущие губы.
     - Астарт... я боюсь...
     В эту ночь из храма Богини Любви исчез  настоятель,  известный  своей
деловитостью,  феноменальными  ушами  и  высоким  положением  в  жреческой
иерархии  государства.  Поднялась  суматоха.  Храм   закрыли.   Посетители
разбежались. Жреческие сановники подняли на ноги патрицианское ополчение и
сообщили  о  происшествии  царю  Итобаалу.  Потом  стало   известно,   что
заговорщики бежали из надежнейшей государственной тюрьмы: их освободили по
приказу исчезнувшего жреца, ибо власть служителя Великой Матери  позволяла
это сделать. "Великий жрец в руках злоумышленников!" - догадался  царь,  и
тотчас последовал высочайший указ: виновных схватить живьем  для  предания
мучительной казни.
     Тир проснулся задолго до  рассвета.  Всех  потрясла  картина  горящих
хором рабби Рахмона. С  быстротой  молнии  распространился  слух  о  бунте
рабов: около сотни невольников бежало из столицы, перебив своих хозяев,  -
небывалое событие в Тире!
     Утром на базарной площади нашли Великого жреца, прибитого  за  уши  к
позорному столбу. К этому столбу по законам Тира выставляли воров, убийц и
кровосмесителей.  Несмотря  на  зловещий  смысл  новой  проделки  Астарта,
матросы хохотали в тавернах и  кабачках,  и  не  одна  амфора  безвременно
иссякла за упокой былого величия лопоухого жреца.



                        13. ДИТЯ БУНТАРСКОЙ МЫСЛИ

     Прекрасны дюны Финикии! Красноватый песок, вечноголубое небо, сияющее
море и снежные вершины близких гор. Сразу же за песками, поросшими  цепким
потериумом,  раскинулись  душистые   рощи   сосен   и   финиковых   пальм.
Удивительное соседство! Где еще на земле встретишь подобное?
     Астарт  сиял  белозубой  улыбкой  и,  зарывшись  в  песок,   упивался
свободой. А рядом море! Его грезы и путеводная звезда! Почему  вид  и  шум
волн так сильно действуют на него? Почему без моря он одинок? Почему тоска
по морю - его неизменный спутник?
     Море!  Символ  очищения!  Только  море   способно   прорвать   пелену
обыденности и подарить то яркое, незабываемое, которое  ищет  человек  всю
жизнь. Только море возносит человеческую душу  на  вершину  вдохновения...
Нет лжи, злобы, коварства, нет грязных устоев бытия - все  позади,  все  -
прах перед бесконечной далью, пронизанной солнцем!..
     - Аста-арт! Иди-и, готово! - пронесся над барханами зычный крик.
     Беглые рабы расселись вокруг зажаренного  на  вертеле  барана.  Здесь
собрались те, кто возглавил бунт: друзья Эреда, сам  Эред,  страдающий  от
плохо  заживающей  раны.  Хромой  извлек  из  прохладного  горного  ручья,
впадающего в море, большой бурдюк с вином. Запах жареного мяса смешался  с
ароматами хвои, вина, морской соли.
     - Мы захватим  островной  Тир,  -  мечтал  Хромой,  обсасывая  кость;
деревяшка, заменяющая ему ногу, была воткнута в  песок,  на  ней  держался
один конец вертела. - Там легче обороняться. Даже ассирийцам  ни  разу  не
удалось взять его.
     - Потом перережем всех  купцов,  -  добавил  юркий  раб  по  прозвищу
Гвоздь, покосившись на жующего Астарта.
     Эред стукнул его бараньей лопаткой по лбу.
     - Тебе все резать.
     - Потом мы обратим  всех  рабов  в  наших  невольников,  -  продолжал
Хромой. - Но простолюдины нам нужны:  наши  враги  -  это  их  враги.  Как
говорил мой друг-привратник, которого вчера убили на пожаре: "Если муравьи
объединятся, они разъяренного льва вытащат из шкуры".
     Рабы  восторженными  криками  одобрили  слова  Хромого.  Мудрый   раб
задумчиво наморщил клейменный лоб:
     - А что дальше? Э, Гвоздь, ты уж помолчи! Как  говорил  мой  друг,  у
кинжала есть лезвие, и язык ему не нужен. Как колодец не наполнить  росой,
так и наши головы твоими речами. Поручи дело ребенку, а сам беги  за  ним,
иначе не увидишь ни дела, ни ребенка.  Выслушай  совет  Гвоздя  и  умойся,
иначе весь будешь в крови.
     - А что тут долго думать, - сказал очень рассудительный раб, которого
все звали Мем-Молитва, так  как  он  знал  назубок  длиннющую  заупокойную
молитву. - Царь Итобаал ведь не захочет оставаться с нами. Поэтому изберем
нового правителя. Из рабов.
     Всем понравилась мысль Мема. Но с неожиданным раздражением вступил  в
разговор молчавший до этого Астарт:
     - А потом этот повелитель будет  пьянствовать  с  друзьями  и  начнет
резать всех, кто ему не по душе.
     - О небо, верные слова! - вдохновенно воскликнул Хромой.  Он  льстил,
мечтая втянуть в общее дело молодого кормчего. - Мы слушаем тебя, Астарт.
     - Народом должен управлять справедливый судья.
     - Как судья? - удивился Гвоздь.
     - Я не слышал о странах, где вместо  царей  на  престолах  бы  сидели
судьи, - изрек Мем.
     - Я не понимаю в  таких  делах,  -  честно  признался  Эред  и  тяжко
вздохнул, - но как без царя?
     - ...Как слеп человек! - гневно воскликнул  Астарт.  -  Даже  пытаясь
смотреть вдаль, он видит что близко. Пусть правит судья, но не царь!
     Астарт обвел всех грозным, почти враждебным взглядом.
     - Пусть, если ты так хочешь, - еще раз вздохнул Эред. Он  пытался  не
думать о своей любимой, оставшейся в Тире.
     - Но и этот твой судья, - сказал Хромой, - что его остановит, если  у
него будет вся власть?
     Астарт на миг растерялся. Но тут же нашелся:
     - Пусть будет двое судей!
     - Сто ударов  паяльщика  не  сравнится  с  одним  ударом  кузнеца!  -
вскричал Хромой. - Сто наших речей жалки перед  одним  твоим  словом,  наш
друг и спаситель Астарт. Я за двух судей, за двух шофетов. А рабами у  нас
будут знатные тиряне.
     - Пусть роют ямы под виноградные лозы, пусть носят  тяжести  и  пасут
скот, пусть делают самую грязную и  трудную  работу!  -  закричал  Гвоздь,
дрожа от восторга.
     В глазах рабов клокотало пламя, и кулаки сжимались сами собой.
     - Да, но как на это посмотрят боги? - произнес рассудительный Мем.
     - Боги любят жертвы,  -  ответил  Астарт,  -  богатой  жертвой  можно
искупить  любое  безумство.  Так  что  пусть  будет  шофет-судья,   а   не
мельк-царь!



                               14. ИДИЛЛИЯ

     Что ты наделал, мой милый, - первое, что произнесла Ларит, когда  они
встретились. На ее лице боролись страх и радость.
     - Мы опять вместе. Ларит...
     Он обнял ее, целуя в испуганные усталые глаза.
     - Как прекрасна моя Ларит! Как прекрасны ее глаза! Все прекрасно, что
принадлежит ей! Слышишь? Даже страх твой - чудо!
     - Богиня между нами! Ты погубил все! Никто не позволит  мне  покинуть
храм ради земной любви.
     - ...Ибо крепка, как смерть... - с горькой иронией проговорил Астарт.
     - Никто не позволит, но я же покинула. - Женщина пылко обняла  его  и
притянула голову к своей груди, шепча: - Мы скоро  погибнем,  обязательно,
оба погибнем, и мне становится не так  страшно...  Нисколько  не  страшно,
если ты со мной. Боги не могут поразить одного из нас, это  безжалостно  и
несправедливо. Они поразят обоих. А это уже не страшно.
     Шумели сосны, дюны курились струйками песка. Рабы разбрелись по всему
пляжу в поисках съедобных моллюсков. Их живописные фигуры, казалось,  были
созданы для этого дикого, неповторимого пейзажа.
     - Мы будем живы назло жрецам... и богам...  И  ты  родишь  мне  много
крепких парней вроде Эреда, - его  рука,  большая,  тяжелая,  ласкала  ее.
Ларит молчала, закрыв глаза, и в мохнатых ресницах  сверкали  слезинки.  -
Богам не за что нас карать: оскорбить жреца - не значит идти против  бога.
"Твой бог - в сердце твоем", - сказал Иеремия. Жрецы  и  храмы  никому  не
нужны - ни богам, ни людям... Велик Иеремия, раскрывающий людям глаза. Его
слова заставили меня думать. Жрецы - паразиты веры,  они  сосут  человека,
творят зло. Это мы видим с рождения. Но как трудно привычному дать оценку!
Но найдется один человек, посмотрит вокруг и скажет: это плохо,  разве  не
видите, а это хорошо. И многие начинают видеть, удивительно...
     Ларит  размышляла.  Слова  Астарта  несли  всегда  столько   пугающей
новизны, что трудно было сразу  справиться.  Очень  трудно  простой  жрице
расстаться вдруг с привычным, освященным богами и веками