виноваты.  Я  просто
объявил вам о своем решении.
     - Ты из-за этой девушки? - тихо спросил Мекал.
     - Нет.
     Как раз Мбита была препятствием для такого решения. Астарт был твердо
уверен, что боги, не в  силах  погубить  его,  обязательно  расправятся  с
девушкой, как расправились они с Ларит...
     - Я не хотел бы встречаться с ней, - сказал он.
     - Попробуй разберись, чего  он  хочет!  -  воскликнул  Ахтой.  -  Так
всегда: навертит, накрутит, что у  меня  вспухает  голова,  когда  пытаюсь
разобраться. А ведь ни один мудрец Египта и Финикии не смог вогнать меня в
головную боль.
     - Она больше своих коров любит тебя, - сказал Рутуб.
     - Она прелестна и не уступит ни одной красавице  Ханаана,  -  добавил
Саркатр.
     - Я приведу ее сюда! - Анад, заметно опьяневший, готов был  сорваться
с места.
     - Она огреет тебя кувшином, и западный  ветер  унесет  твое  красивое
тело в океан, - охладил его Саркатр.
     - Астарт, - Агенор положил ему руку на плечо, - ведь  придет  момент,
когда ты не сможешь жить с дикарями. Ты же понимаешь это.  А  вернуться  к
нам - немыслимое чудо: ты ведь смертный, притом в ссоре с небом, никто  не
придет к тебе на помощь. Тебя изгложет тоска по людям с желтой кожей.
     - Ты как всегда прав, адон,  такое  случится,  если  не  покончить  с
памятью, с прошлым.
     "Мечтатель, - грустно  подумал  Ахтой,  -  с  прошлым  не  покончишь,
прошлое - самый страшный и сладкий груз для  души,  родник,  питающий  все
человеческие радости и страдания".
     Стремительно приближалась ночь, и  финикияне  разожгли  пиршественные
костры. Зазвучали барабаны, арфы, флейты. Началось прощальное празднество,
чтобы с рассветом отправиться путь.
     В сумерках Астарт подошел к  знакомой  хижине.  На  колючей  изгороди
сушились глиняные кувшины и миски из  скорлупы  кокосовых  орехов.  Астарт
новыми глазами смотрел на жилище Мбиты, обнаружив в  туземной  архитектуре
стремление к гармонии и красоте: большая  конусообразная  травяная  крыша,
аккуратно, с любовью обрезанная по кругу, локтя  на  три  не  доходила  до
земли; в ее тени спрятались стены, вернее, одна абсолютно круглая стена из
тростника, слегка замазанная цветными глинами.  Овальный  вход  был  точно
выдержан в пропорции ко всему ансамблю.  Его  чернота  красиво  оттенялась
белыми полосами на откинутых гиппопотамовых шкурах,  которыми  прикрывался
вход во время непогоды и холодных дождей. Большой круг на земле, в  центре
которого стояла хижина, был выложен плоскими камнями, чтобы избежать грязи
во время ливней. На острие травяного конуса был укреплен пучок из жирафьих
хвостов, своеобразная визитная карточка для охотников этого дома, сумевших
поразить столь осторожное и дальнозоркое животное открытых пространств.
     "Не хотел бы встречаться с  ней?  Нет,  я  хочу  ее  видеть!  Я  хочу
глазами, поцелуями прекрасной  зинджины  уменьшить  вечную  боль,  которая
зовется  Ларит...  Ларит,  моя  милая,  несчастная  Ларит,  я  некогда  не
перестану любить твои огромные грустные глаза.  Дни,  проведенные  в  твои
объятиях, лучшие дни мои. Ты моя вечная боль и радость. Песни твои я слышу
в шепоте ливийских пальм, дыхание твое - в теплом вздохе нагретой за  день
земли, ты вся здесь, вокруг меня, всегда со  мной,  всегда  во  мне.  Твои
милые губы снятся мне по ночам, твои ласковые руки  обвивают  мою  шею,  и
голос твой я узнаю в голосах друзей, в смехе чернокожих женщин, в  напевах
западного ветра.  Твоя  нежная  улыбка  -  в  улыбках  Меред  и  Мбиты,  в
искрящихся под солнцем волнах, в блеске  лунного  камня...  Как  горько  и
сладко, что ты есть на свете, как страшно, что мы оба живы  и  никогда  не
будем вместе. Между нами мир, два мира..."
     Подслеповатая негритянка, мать девушки, давно уже  оставила  в  покое
большую деревянную ступу с зерном и приглядывалась к неподвижно  стоявшему
финикийцу. Узнав его, она громко закричала.  Из  хижины  стрелой  вылетела
Мбита с распущенными курчавыми локонами и, охнув,  опустилась  на  низкий,
обмазанный глиной чурбан с прибитым шестом, на котором прыгали привязанные
бородатые мартышки.
     Малыш, ее брат, с  ниткой-пояском  из  белых  бус  на  голом  животе,
взобрался Астарту на руки и, вынув из-за щеки кусочек сердцевины сахарного
тростника, принялся настойчиво угощать.
     Девушка резко вскочила, скрылась в черном провале входа  и  появилась
вновь, держа в руках гладкий череп  без  нижней  челюсти.  Мертвая  голова
полетела в кусты.  Взрослые  братья  Мбиты  вылезли  из  хижины,  и  в  их
неподвижных фигурах угадывалось  недружелюбие.  Один,  наверное,  старший,
окликнул девушку по имени. Она дерзко  рассмеялась,  схватила  Астарта  за
руки и потащила в хижину.


     В жизни Астарта было больше печальных разлук, чем  радостных  встреч.
Намного больше. Вот и теперь он прощается  со  своим  прошлым,  продираясь
сквозь джунгли противоречивых чувств. Люди  пили,  ели,  горланили  песни.
Хананеи перед тем, как взойти на  корабль,  подходили  к  Астарту,  дарили
что-нибудь на память и крепко, по-мужски, обнимали безумца. Для них  он  -
воплощение твердости и безумия. Астарт с трудом сдерживал себя,  чтобы  не
броситься к трапу. Он даже сделал шаг вперед, но одумался и продолжал, как
во сне, обнимать, говорить, не  совсем  соображая,  кого  обнимает  и  что
говорит.
     "Отплывайте скорей! Прекратите эту пытку!" Но мореходы все  подходили
и подходили. Агенор что-то  говорил,  но  его  слова  бесследно  уносились
куда-то прочь. Эред плакал, не стесняясь, и слезинки блестели в его  русой
нехананейской бороде.  Лица,  лица,  лица  хмурые,  радостные,  печальные,
открытые, дружелюбные, милые, бородатые лица. Какая страшная пытка!
     Бирема Агенора отчалила первой: то был  приказ  адмирала,  не  совсем
понятный друзьям Астарта,  хотя  смысл  в  этом  был.  Агенор  должен  был
разведать фарватер среди песчаных и илистых  наносов  устья  Великой  реки
зинджей.
     "Нет, я бы не остался, даже зная истину  истин,  -  размышлял  Ахтой,
вглядываясь в удаляющуюся фигуру друга, стоявшего у самой воды,  -  только
фенеху, порождение странствующего морского племени, способен найти смысл в
проживании среди дикарей, только фенеху может с  легкостью  оторваться  от
высокой культуры, обманувшись изменчивыми  прелестями  первобытной  жизни,
только фенеху может покинуть свой народ, свою родину, только фенеху  может
выжить,  покинув  все,  выжить  в  одиночестве.  Да,  он  здесь  будет   в
одиночестве. Подобных себе можно найти лишь там, в мире  жрецов  и  царей,
где и зло и добро так изощренны. Только там высокие  помыслы  вырастают  в
бунт:  высокая  культура  оттачивает  чувства  и  мысли.  Здесь   же   все
по-другому: и зло примитивно, и добро прямолинейно, как в  среде  отроков,
только вступающих в жизнь.  Астарт  мой,  мужественный  друг,  ты  человек
чувства, и чувство твое на этот раз подвело  тебя,  ты  похоронил  себя  в
Ливии. Мне жаль расставаться с тобой, вдвойне жаль сознавать твою  ошибку.
Но ты и прощаясь толкаешь меня на путь истины: теперь я, как никогда  вижу
преимущества разума перед чувством.  Чувства  в  своем  бунтарском  порыве
опережают разум, но разум и только разум способен постепенно и безошибочно
постичь все тайны бытия. Нам, мудрецам и философам,  не  хватает  чувства,
его убила тишина жреческих  келий,  вскормившая  нас.  Вам,  бунтарям,  не
хватает осмысленного подхода к явлениям жизни, умозаключения ваши стихийны
и часто ошибочны. Нужно быть титаном чувств, чтобы одним чувством заменить
знания и  разум.  И  не  нужно  быть  титаном  разума,  чтобы,  постепенно
распутывая противоречия жизни, рано или  поздно  прийти  к  истине  истин.
Спасибо, Астарт, за щедрость твоей  души.  Ты  сократил,  не  ведая  того,
многие годы моих исканий. Как бы я хотел,  чтоб  мой  разум  помог  твоему
чувству!.. Но не суждено... Прощай..."
     Астарт  очнулся.  Мореходы  оставшихся  кораблей  вязали  подвыпивших
ливийцев и тащили их в трюмы.
     - Что вы делаете? - закричал он.
     Скорпион ухмыльнулся и посоветовал не мешать: то был приказ адмирала.
     - Альбатрос! - Астарт побежал к трапу.
     Старый адмирал стоял у борта и следил за погрузкой живого груза.
     - Астарт, - сказал он, - видишь, теперь  невозможно  здесь  остаться.
Зинджи тебя живьем съедят. Все их лучшие парни у нас в трюмах.  Если  боги
сжалятся и кто-нибудь из них выживет после весел, то в Египте продадим  их
за хорошую цену.
     - Опомнись, старик!
     - Эй, Скорпион, и кто там еще? Свяжите  Астарта  и  бросьте  в  трюм.
Потом он нам скажет спасибо. И девку его  захватите,  чтоб  не  печалился.
Видишь, парень, я добр и люблю тебя.
     Астарта связали, как он ни отбивался, и втащили на палубу.  Но  вдруг
появился Ораз. Он рывком поднял с голых досок тирянина  и  ударом  кинжала
рассек путы.
     - Ты мой враг, - сказал он, - но ты смел. Ты свободен.
     Ухмыляющийся Нос и хмурый  Скорпион  тащили  вырывающуюся,  кричавшую
Мбиту. Астарт вырос у них на пути, и оба хананея благоразумно исчезли.
     Девушка прижалась к Астарту, горько рыдая.
     Корабли отчалили, шевеля ножками-веслами, оставив после себя слезы  и
крики ненависти ливийцев. Астарту никто не помышлял мстить. Племя пастухов
приняло его как своего, которого едва не увезли насильно.
     Добрые, неискушенные в пиратстве и разбое хананеев  пастухи  искренне
оплакивали свое несчастье: самые  молодые  мужчины,  опора  племени,  были
навсегда потеряны. Братья Мбиты тоже оказались на палубе  Альбатроса.  Так
неожиданно Астарт оказался главой чернокожего семейства.



                                 48. ОДИН

     ...Вслед за тоской пришла лихорадка. Астарт лежал на спине в  грубой,
выдолбленной из древесного ствола  лодке  и  смотрел  на  дырявый  грязный
парус, наспех скроенный из его собственной  туники.  Когда  нос  долбленки
зарывался в ил или утопал в тростниковой стене, он  со  стоном  брался  за
весло. Потом лодка вновь неслась  против  течения  с  закрепленным  рулем,
чтобы через какое-то время опять врезаться в  противоположный  берег...  и
так, пока дул ветер с океана.
     Боль в спине, костях, голове... о боги!.. но  хуже  всего  -  память,
светлая яркая память на все, что нужно забыть. Нет, нет,  нет!  Только  не
Ларит, только не та штормовая ночь... Лучше Мбита...  Пусть  ее  блестящие
страдальческие глаза жгут укором, немым криком... А  все-таки  он  дал  ей
счастье, хоть короткое, мимолетное, но счастье...
     Берег приближался размытыми, словно во время дождя, очертаниями голых
ветвей. Голые ветви, голые ветви... Почему голые?  Ах  да:  сухой  период,
ливийская зима, а там сейчас лето...
     Астарт дрожащей рукой отвязал  рукоять  кормового  весла  и  направил
лодку к середине реки. Потому упал прямо на разбросанные по дну вещи, не в
силах отодвинуть их в сторону. Усилием воли представил  себе  лицо  Мбиты,
каким оно было в тот счастливый момент. Она улыбалась. Вокруг  -  примятые
травы, утро, песни птиц и звон цикад. Несколько коршунов плавно кружили  в
поднебесье, не боясь обжечься о солнце.  По  прямой,  как  мачта,  былинке
ползла оранжевая гусеница. Крохотный паук повис на  серебряной  нити...  И
еще Астарт  подарил  ей  свою  серьгу  кормчего,  что  привело  девушку  в
восторг...
     Лодка вдруг подскочила, едва не перевернувшись, затем закрутилась  на
месте, подгоняемая  неуклюжими  толчками.  Громко  хлопнул  парус.  Астарт
услышал  нечто  похожее  на  хрюканье.  Он  приподнялся  на  локте:  серые
упитанные туши плескались в прозрачной воде, и брызги  разлетались  далеко
вокруг.
     Стадо бегемотов отстало.
     Что потом? Ах да, столица "леопардов". Почему? Астарт был  диковинкой
среди племени  пастухов.  А  господа  джунглей  все  лучшее  тащили  себе.
"Леопарды" вдели обоим по медному  кольцу  в  нос,  поселили  в  пустующей
хижине. Все! Астарт - воин племени  "леопардов",  Мбита  -  жена  молодого
"леопарда".  Вечером  их  пригласили  на  пиршество.  Колдуны   магическим
способом  зажарили  десятка  два  пленников  из  чужого   племени.   Вождю
"леопардов"  преподнесли  на  деревянном  блюде  дымящиеся  сердца.  Вождь
проявил монаршую милость, послал Астарту одно сердце.
     Отказ финикийца очень оскорбил вождя и всех  присутствующих.  Астарту
вручили сосуд с темной жидкостью, пахнущей травой. Мбита вцепилась  в  его
руку и выкрикнула, что можно было понять как "нет".
     Астарт и сам знал, что это такое. В чаше был слабый  раствор  яда  из
внутренностей  травяной  гусеницы.   Провинившемуся   давали   выпить   из
"очищающего" сосуда. Если  тот  выживал,  то  считался  оправданным,  если
умирал - труп выбрасывали гиенам.
     Мбита, оказывается,  тоже  провинилась,  обратившись  к  мужу  не  по
ритуалу "леопардов". Прежде чем вымолвить слово, она должна была пасть ниц
и вывалять себя в пыли. Когда ей посоветовали вести себя "по-человечески",
она  даже  под   угрозой   "чаши   очищения"   не   захотела   подчиниться
непонравившемуся ей обычаю. Тогда и у нее в руках появился точно такой  же
сосуд. Она с гневом отбросила  его,  и  "леопарды"  шарахнулись  в  разные
стороны, боясь брызг.
     Неожиданно Астарт увидел: из норы в небольшом холме  посреди  площади
выползло  странное  существо   в   струпьях   грязи.   То   был   какой-то
привилегированный колдун, живущий среди идолов племени  (холм  был  утыкан
деревянными фигурками богов). Астарт  плеснул  ядом,  расчистив  дорогу  к
холму, схватил девушку за руку и потащил ее в нору. Колдуна они прихватили
на всякий случай с собой. Просидев в норе,  пахнущей  рыбой  и  мочой,  до
глубокой ночи, они сумели бежать. И началась долгая изнурительная  погоня.
Много раз им казалось: все, наступил  конец...  Астарту  удалось  заманить
длинноногих  преследователей  на  лиановый  мост  через   реку,   кишевшую
крокодилами. По сигналу Астарта Мбита перерубила лианы  на  одной  берегу.
"Леопарды" хлынули к  противоположному  концу  моста,  сохраняя  полнейшее
самообладание. Астарт  перерубил  последнюю  нить  жизни,  мост  рухнул  в
воду...
     "Что же потом?" Нет,  вначале  вождь  деревни  пастухов  поспешил  их
прогнать, чтобы гнев "леопардов" не обрушился на племя.  Он  заверил,  что
матери Мбиты и ее маленькому брату помогут. Тем  более,  что  у  них  есть
небольшое стадо и красивый дом. Затем -  двухместная  лодка  под  парусом,
подарок Агенора, и бесконечная река, Великая река зинджей, как ее называли
хананеи. Даже тогда им было хорошо. Они наслаждались жизнью и друг другом.
Вокруг тоже все жило, любило, наслаждалось каждым мигом. Малыши  бегемотов
озорничали, как негритята, бултыхались в воду с  материнских  спин.  Цапли
упорно смотрели в лужи, словно любуясь собственным отражением,  а  толстый
пеликан, расправив огромные крылья, скользил над  самой  водой  в  поисках
добычи. Трудяги-водорезы буравили воду своими клювами  в  надежде  сцапать
зазевавшуюся рыбешку. Жирные цесарки обламывали тяжестью своих тел  тонкие
ветви прибрежных акаций. В небесно-чистых водах отражались  яркие  вьюнки,
опутавшие густо-зеленую стену тростника.
     Астарт учил Мбиту стрелять из лука, управлять парусом, грести. Копьем
она владела не хуже его. Девушка объясняла финикийцу, какие плоды,  травы,
ягоды съедобные, какие ядовитые. Однажды, приготовив  на  костре  странное
кушанье, она с коварным видом наблюдала, как Астарт уписывает за обе щеки.
Затем объяснила, что он ел жареную саранчу, и долго смеялась над гримасами
отвращения на лице финикийца. Она доказала, что привычки его мира в  Ливии
не нужны и даже вредны. Заставила сменить  матросскую  тунику  на  кожаный
узкий передник. Впрочем, Астарт и сам  догадывался,  что  зинджи  щеголяют
нагишом не из-за своего пристрастия к голым ягодицам: любая одежда в  этом
климате была лишней. Полчища клещей, паучков, колючек набивались в  каждую
складку, вызывая зуд. Уподобившись Мбите во  всем,  он  почувствовал  себя
намного свободней и здоровее. Правда, по ночам пронизывал  холод,  поэтому
приходилось кутаться в одеяло и греть бока у костра.
     Вначале  ночевали  на  берегу.  Но  несколько  раз  были  потревожены
слонами, которые так и лезли на свет костра, угрожая раздавить  спящих.  К
тому же досаждали пятнистые гиены, которым ничего не стоило подкрасться  и
отхватить кусок тела помягче. Поэтому решили на  ночь  останавливаться  на
островках; низкий уровень воды в это время года обнажил множество мелей.
     ...Громкие крики береговых стрижей заставили Астарта очнуться.  Вновь
перед ним вырастал берег,  на  этот  раз  обрывистый,  изрытый  стрижиными
норами. Птицы стремительными молниями носились у самого паруса.
     Он было взялся за весло, но сильная боль  в  спине  отняла  последние
силы. Финикиец упал на дно, ударившись затылком о рукоять меча.  В  глазах
перевернулись и небо, и обрыв, и близкие деревья,  на  этот  раз  покрытые
плотной броней листвы. Парус туго надул  свою  единственную  и  израненную
щеку, пригвоздив лодку к берегу.
     Журчала вода, перекатываясь через лопатку весла. Изредка плюхались  в
воду куски подмытого берега.
     "А парень тот хорош! Где мы его встретили?  Кажется,  он  удил  рыбу.
Мбита поразила его с первого взгляда. На меня боялся смотреть,  зная,  что
его восхищение невозможно скрыть. Он тоже был одинок... Интересно, за  что
его изгнали из племени? Оскорбил вождя? Старейшин? Убил негодяя? Но только
не украл. У вора не может быть такого лица, таких глаз".
     У одинокого ливийца была лодка. Они втроем поднялись выше цепи мелей,
образующих нечто вроде порогов. Они втроем искали деревню, где можно  было
остановиться. И тут случилось несчастье, заставившее Астарта  вспомнить  о
богах, Мбиту укусила водяная змея.
     Девушка металась в беспамятстве, царапая пальцами землю. Двое мужчин,
не двигаясь, сидели у ее ложа из травы и мягких ветвей. Они оба признались
в  своем  бессилии  перед  таинственной  карающей  силой,  и  оба  глубоко
страдали.
     Астарт просидел ночь,  не  шелохнувшись,  придавленный,  растоптанный
неумолимым роком. И вдруг он закричал, подняв лицо к еще спящему небу:
     - Боги! Я отрекаюсь от нее, только пусть она будет жива! Я никогда ее
не увижу, но пусть она живет! Разлучить с любимой - вот на что  вы  только
способны! Почему вы терпите мою ненависть,  но  губите  невинные  души,  с
которыми меня сталкивает судьба?  Дайте  ей  исцеление,  и  я  покину  ее!
Проклятое небо!
     После этого Астарт не сомневался, что Мбита  выздоровеет,  и  она  на
самом деле вернулась к жизни, и первым  ее  осмысленным  словом  было  имя
тирянина.
     Финикиец покинул  Мбиту,  оставив  ей  лодку  с  парусом,  рыболовные
снасти, копья и остроги с железными наконечниками  -  величайшая  ценность
для ливийцев, знакомых лишь с медью.  Не  рискнул  он  остаться  лишь  без
топора и меча. Он ушел, и наивная детская радость не  покидала  его  лица:
прекрасная зинджина будет жить!
     Но им было суждено встретиться еще раз. Астарт обогнул берегом  мели,
а затем и гряду настоящих  порогов  и,  облюбовав  подходящее  дерево  для
лодки, взялся за топор.  Он  не  мыслил  своего  существования  здесь,  на
берегах  широкой  ливийской  реки  без  лодки  и  паруса.  "Конечно,   так
хананейская лодка - хороша, но им будет нужнее: их двое. Он ей понравится,
а время сгладит боль. Пусть у меня будет выдолбленная  из  дерева  пирога.
Ведь я теперь зиндж. Зиндж с желтой кожей".
     Мбита с шумом вырвалась из зарослей и застыла,  похудевшая,  гневная.
Астарт обнаружил, что и коричневое лицо  может  быть  бледным.  "Нашли  по
следам", - подумал финикиец.
     Ее спутник бесшумно подошел и сел у дерева.
     И хотя Астарт еще не выстрогал весла и не проверил лодку на плаву, он
поспешно натянул на рей парус из своей старой  туники.  Финикиец  трусливо
столкнул пирогу в воду. Не выдержав, оглянулся, твердя про себя, что  дает
ей жизнь.
     - Прощай, М