из  жизни  богов.
Ахтой  изобретал  средство  против  ливийских  тараканов,  которые   стали
настоящим бедствием. Занесенные с Пунта,  они  стремительно  размножались,
пожирая и загрязняя продукты, одежду, и добрались даже до людей: обгрызали
по ночам кожу вокруг ногтей.
     Мокрые  паруса  были  постоянно  наполнены   ветром,   но   Альбатрос
распорядился  прибавить  скорость,  поэтому  днем  и  ночью  вздымались  и
опускались весла. Старый адмирал  знал,  какую  опасность  несет  безделье
вдали от берегов.
     Астарт греб, как всегда, в паре с Эредом. В ливень грести легче,  чем
в зной, но от воды  у  гребцов  часто  облезает  кожа  с  ладоней.  Рутуб,
нахохлившись, сидел под конусом  из  овечьей  шкуры  и  монотоннно  бил  в
барабан деревянными колотушками.
     Впереди по курсу флотилии постепенно нарастал неясный шум, не похожий
ни на рокот прибоя, ни на  рев  волн.  Шум  становился  все  отчетливей  и
всполошил мореходов на всех кораблях.  Они  высыпали  из  трюмов.  Кормчие
тревожно всматривались в волны. Гребцы бросили весла и хлынули к бортам.
     Вскоре все водное пространство вокруг кораблей  бурлило  и  плевалось
пеной. Множество крупных и мелких рыб носилось у самой поверхности,  то  и
дело выпрыгивая. Казалось, здесь собралось все население океана  и,  забыв
об извечной вражде, предалось буйному веселью. В клочьях пены, не  обращая
внимания на крутую волну и беспощадно хлеставший ливень,  мелькали  темные
спины крупных животных - тюленей,  небольших  китов.  Стремительно  резали
волну плавники акулы и тут  же  исчезали,  уступая  место  бешеной  пляске
серебристой мелочи.
     Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего:  просто
очередная  тайна  океана.  Мореходы  схватились  за  снасти   и   гарпуны:
подвернулся хороший случай пополнить запасы провизии.
     Анад зацепил крючком за извивающееся  щупальце,  усеянное  бугристыми
присосками, и, к удивлению всех, вытащил  на  палубу  огромного  кальмара.
Океанский житель пялил на  всех  больше,  по-человечьи  разумные  глаза  и
выпустил на доски  клейкую  лужу  чернильной  жидкости.  Ораз  с  площадки
Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему
так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в  воду.  Их
быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его  больше  не
видели.
     Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов.  Гребцы  с
энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже  греб,  почти  у
носовой скамьи, в паре с пожилым Абибалом.
     В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и  о
еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.
     - Э-эх! Гре-би! - зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую  строфу,
и вскоре несколько голосов вторило ему: "Э-эх! Греби!"
     Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила
судорогами плечи и спины - в людях проснулись  новые  силы,  их  пробудили
песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все:  и  гребцы,  и
кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был  помехой.  Голоса  с
каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы
обрели упругость. На лицах появились улыбки и воодушевление.
     И  вдруг,  словно  сорвавшись  с  привязи,   забился,   запульсировал
раскатистый голос  Саркатра,  пересыпав  импровизацией  тяжеловесный  ритм
песни гребцов.  Рутуб  встрепенулся,  и  барабанная  дробь  рассыпалась  в
сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в
силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и  орали  во  всю  мощь  легких.
Впередсмотрящий Альбатроса стал  подыгрывать  на  глиняной  флейте,  а  на
галере зазвенели струны арфы.
     Анад взволнованно всхлипнул  и,  бросил  весло,  устремился  в  пляс.
Вскоре   палуба   заполнилась   скачущими,    вихляющимися    финикийцами.
Необыкновенное  зрелище:  океан,  ливень  и  полуголые   загорелые   тела,
выделывающие в бешеном темпе  фантастические  па.  Голос  мореходов,  гром
барабанов и щитов не затихали до тех пор,  пока  не  прозвучал  сигнал  на
полуденную молитву Ваалу.
     Ночью, укладываясь спать, араб долго молился  своим  богам,  и  вдруг
объявил:
     - Штиль будет. "Отметный ветер" идет на  убыль.  Через  месяц  начнет
дуть в разные стороны, не  поймешь  куда,  а  через  два  месяца  начнется
обратный рих ал-мавсим.
     Утром  кончился  дождь,  небо  прояснилось,  и  океан  засиял  яркими
красками. Абсолютное безветрие заставило опустить паруса. Гребцы,  обмотав
ладони тряпьем, вновь взялись за весла.
     В этих водах было много акул, и свободные от  дел  мореходы  били  их
острогами, хватали крючьями и  ловили  на  рыболовные  снасти.  Мясо  акул
съедобно, но не всем оно по вкусу. Однако акула - не только  мясо.  Повара
варили  из  плавников  отличные  студни,  умельцы  делали   из   позвонков
замысловатые трости, из зубов - ожерелья наподобие пунтийских.
     Кроме того, в дело шла и шкура акулы - для полировки  дерева  и  даже
металлов. Из печени вытапливали рыбий жир для светильников.
     Скорпион изобрел новую забаву: выпотрошенную акулу бросали за борт  и
любовались, как она пожирает свои внутренности, плавающие на поверхности.
     Астарт увидел сидящего на воде альбатроса, крупную  светлую  птицу  с
темными крыльями. Вокруг  шныряли  акулы,  а  крылатый  странник  спокойно
смотрел на корабли и пил океанскую воду.
     - Наверное, берег близко, - сказал Астарт.
     - Здесь, кажется, все по-другому, - откликнулся Агенор, - сто  раз  я
наблюдал альбатросов, как они садятся на воду во время штиля. Здесь  же...
Трудно судить, близко берег или нет. Может  быть,  альбатросы  вот  так  и
проводят жизнь свою на воде, а не на берегу.
     Стайка летающих рыбок запуталась в такелаже и  градом  посыпалась  на
головы гребцов.
     - Макрели, - прошептал в сильном волнении Фага, свесившись с борта, -
клянусь чешуей Мелькарта, - золотые макрели!
     Круглоголовые  рыбины  гонялись   за   летающими   рыбками,   сверкая
пурпурными спинами и золотистыми хвостами.
     Но полакомиться макрелями хананеям не пришлось:  вся  живность  вдруг
исчезла, и океан превратился в залитую солнцем пустыню. Матросы недоуменно
смотрели на воду, сжимая бесполезные  остроги  и  снасти.  Болтун  тут  же
уверенно заявил, что в океана макрели - не макрели,  а  обращенные  в  рыб
грешники, которые неплохо соображают, когда их хотят поддеть на крючок.
     - Смотрите! - истошно завопил кто-то, но мало кто успел увидеть  вал,
стремительно накатившийся с востока.
     Сильный удар перевернул галеру  и  две  последние  биремы.  Раскрытые
трюмы остальных кораблей наполнились водой. И снова штиль, солнце, макрели
и летающие рыбки. Хананеи, перепуганные непонятным  явлением,  спешили  на
помощь тонущим.
     - Одиночная волна, - сказал араб, - бывает такое в океане.
     Целый день и последующую лунную ночь исправляли повреждения от  удара
неожиданной волны. Сдавив с двух  сторон  бортами,  поднимали  по  очереди
перевернутые суда, выкачивали из трюмов воду.
     - Представляю, сколько жизней унесет эта волна,  когда  доберется  до
берега, - произнес Альбатрос.
     Араб впервые с уважением посмотрел на адмирала:
     - И вправду, для берега она опасней, но тебе же то неведомо?
     Альбатрос всячески старался расположить к  себе  арабского  кормчего.
Это ему удалось лишь тогда, когда пленник  увидел  магнитную  стрелку.  Он
забыл  обо  всем:  о  гибели  своих  матросов,  о  пытках,  о  собственном
предательстве. Порыжевшая от ржавчины стрелка в виде рыбешки, запаянная  в
стеклянном шаре  со  специальной  прозрачной  жидкостью,  заворожила  его.
Альбатрос торжественно обещал отдать арабу драгоценное  устройство,  тайну
финикиян, если тот честно приведет их в страну зинджей. Муссон муссоном, а
опытный навигатор вдали от  берегов  да  еще  в  незнакомых  водах  просто
необходим.
     Араб не верил.  Финикияне  всегда  хранили  свои  тайны  больше,  чем
собственные жизни. А магнитная стрелка - первая тайна сынов моря.  Никакой
другой народ не имел подобного сосуда с магнитной стрелкой. А если кому из
чужаков  и  приходилось  видеть  компас  древних,  то  устройство  его   и
пользование им все равно оставалось для него загадкой. Финикияне так и  не
раскрыли никому тайну компаса, похоронив ее вместе со многими тайнами  под
руинами своих государств. Однако слухи о магнитной стрелке расползлись  по
всему миру.
     Адмирал поклялся Мелькартом и арабским Илумкугом, что  компас  отдаст
арабу. С этого момента у них установились приятельские отношения.
     Ахтой сидел на палубе и рассматривал тени от вбитых в доску гвоздей.
     - Великий Ра, Сияющий Ра, пощади  мой  жалкий  разум,  -  шептал  он,
измученный и подавленный еще одной тайной природы, - почему твоя  огненная
ладья изменила свой вечный небесный путь?
     Земля в представлении египтян - плоское дно  ящика,  небо  -  сияющая
крышка его. Солнце, бог Ра, совершает свой незыблемый путь по южной  части
небосвода, прячась на ночь в Царстве Мертвых.  Каково  же  было  удивление
Ахтоя, когда при переходе экватора солнце вдруг оказалось  над  головой  и
его собственная тень уместилась между ступнями его ног. Когда же солнечный
зенит и весь пояс эклиптики переместился к северу, Ахтой заболел: его  дух
и плоть не выдержали такого  потрясения.  По  ночам  его  душили  кошмары,
голова разрывалась  от  сверлящей  боли.  "Выходит,  путь  Ра  зависит  от
местонахождения человека? Боги, не карайте меня за сомнения! Может,  Ра  -
совсем на Ра! А творец Хнум создал мир совсем не  таким  образом,  как  мы
думаем?"
     Ахтою вдруг вспомнилось учение о неделимых частицах сидонянина  Моха.
"Неужели этот безбожник древности был прав? Неужели Хнум создал нас не  из
глины на гончарном круге, а из невидимых атомов? А может, вовсе и не  Хнум
нас создал?" И Ахтой совсем пал духом.
     Жрец Ораз сладко потянулся у себя на тюфяке, с удовольствием зевнул и
вылез на  палубу.  На  глаза  попался  Ахтой.  И  Ораз  принялся  обращать
египтянина в истинную веру.
     - Отрекись от своего Имхотепа! - потребовал он решительно и  поставил
перед Ахтоем статуэтку Мелькарта. - Или будешь поклоняться Ваалу хананеев,
или полетишь к акулам.
     Ахтой, не слыша,  не  видя  ничего  перед  собой,  скорбно  покачивал
головой, и мысли его витали в мире атомов и мудрых истин.
     - Слышишь, египтянин?
     Египтянин болезненно скривился: что хотят от него эти люди?
     - Отрекись от своего Имхотепа!
     - Ты невежественный жрец, - сказал Ахтой, - твой мозг  далеко  отстал
от твоих мускулов.
     - Я тебя...
     - Если я отрекусь от Имхотепа, это значит, я  отрекусь  и  от  Ваала.
Непонятно? Сядь и слушай. Каждый народ поклоняется богам. Эти  боги  имеют
разные имена,  потому  что  народы  имеют  разные  языки.  Да  будет  тебе
известно, что  если  я  поклонясь  Имхотепу,  фенеху  -  Эшмуну,  греки  -
Аскалепию, то все мы чтим  одно  божество  -  бога  медицины.  Поклоняться
твоему Ваалу, значит, поклоняться и другу его, Эшмуну, то есть Имхотепу.
     - ?!
     - Не понял. Начнем сначала. Ты, конечно, захочешь, чтобы я чтил  твою
богиню Астарту. Я чту богиню Хатор, этого достаточно.
     - Ты меня не обведешь!
     - Хатор, Астарта, Танит, Иштар, Анат, Афродита - это же разные  имена
единого женского божества.
     - Но Ваал!
     - Твой Мелькарт тоже есть у других народов в таком виде, в  каком  им
открылся: Осирис, Ашшур, Мардук, Зевс.
     - Ты такой  же  безбожник,  как  и  твой  друг,  но  только  говоришь
по-другому.
     Ораз долго еще наставлял жреца истины. Но мысль  о  том,  что  каждый
народ вправе считать свою религию истинной, с тех пор не давала ему покоя.
     Плавание продолжалось. Трудности множились, и им не было видно конца.
Неизвестность, предстоящие беды все более пугали измученных  мореходов.  И
не в одной голове затлела мыслишка: "А не повернуть ли назад?.."
     - Человеческие жертвы нужны, - в сотый раз объяснял Ораз адмиралу,  и
тот в конце концов согласился. Ибо неизвестно, что еще преподнесет  океан,
а Повелителя Кормчих нужно всегда иметь союзником.
     - Знаете, - сказал Болтун, садясь на скамью гребцов, - араб-то  завел
нас в преисподнюю. Мы уже в Царстве Мертвых. Я смотрел в морду одной акуле
и понял, что вокруг нас не рыбы, а рефаимы.
     Болтуна избили, потому что никому не хотелось лишний  раз  слышать  о
Царстве Мертвых.
     Заход солнца  сопровождался  сказочной  игрой  красок.  Расплавленное
золото колыхалось на волнах зыби, переливаясь  всеми  оттенками  багрянца,
пурпура и освещенного светильником  рубина.  Огненная  дорожка  убегала  к
тонущему светилу, прерываясь лазурными блюдцами, там, где рыбы потревожили
поверхность моря. Одинокий фаэтон, выкрашенный  солнцем  в  яркий  розовый
цвет, пролетел высоко над мачтами, сильно и часто махая  крыльями,  словно
копируя голубиный полет.
     - Ночевать он будет на земле, - сказал араб, смотря из-под ладони ему
вслед.
     В  сумерках  матросы  видели   высоко   в   небе   знакомые   фигурки
длиннохвостых фрегатов.
     - Самое большее через пять дней будет земля, верно? - спросил Астарт,
и Агенор кивнул. Оба прекрасно знали, что  полет  фрегатов  в  сумерках  -
лучший указатель направления к суше.
     Несмотря на штиль, крупные  волны  вздымали  и  опускали  в  глубокие
провалы хрупкие суденышки. Ночь была  спокойной.  Гребцы  мерно  работали,
разом вбирая в себя воздух и с шумом выдыхая.
     Скрипели весла, плескались  волны,  потрескивали  факелы  на  носу  и
корме. Анад на посту впередсмотрящего отчаянно боролся со  сном,  стараясь
не выпустить из поля зрения кормовой огонь триремы.
     На свет приплыли рыбы и множество змей. Сон моментально пропал.  Анад
с любопытством разглядывал извивающиеся ленты с плоскими, на манер  весла,
хвостами.  Змеи  старались  не  выходить  из  освещенного  пятна,   глотая
беспечных  рыбешек.  Одной  толстошеей  полосатой  змее  попалась  слишком
крупная, но злодейка смело кинулась и укусила ее за  брюшко.  Остроголовая
охотница вдруг раскрыла необъятную пасть и принялась заглатывать добычу  с
головы. В пятно света попала светящаяся прозрачная медуза.  Змеи  отплыли,
медуза отстала и попала под весло.
     Анад опустил толстую снасть с голым крючком, и шустрая змейка  тотчас
обвилась вокруг, наполовину высунувшись из воды. У нее была красивая яркая
кожа, усеянная поперечными черными и белыми кольцами...
     Через сутки опять вступил в  свои  права  муссон.  Мореходы  задраили
кожами весельные отверстия и предались долгожданному отдыху.
     Арабский кормчий, вытянув руки,  определил  количество  "пальцев"  от
горизонта до  известной  ему  звезды,  едва  угадываемой  на  посветлевшем
небосводе.
     - Почти на месте, приплыли, - сообщил он адмиралу.
     Утро стремительно катило с востока, наполняя светом воздух и море.
     Альбатрос посмотрел на воду.
     - Но зелень моря говорит о глубине, а не о прибрежных мелях.
     - Зелень говорит не только о глубине, -  возразил  араб,  -  но  и  о
жизни. Там, где нет ни рыб, ни ее живой пищи, - вода  синяя,  это  пустыня
морская. Там, где есть жизнь, - вода зеленая. Под нами как раз море жизни.
Так что по зелени трудно судить о береге. Вот когда вода станет белой, тут
не ошибешься - берег рядом.
     - Земля! - крикнул впередсмотрящий триремы.
     Вскоре темная полоска на горизонте приблизилась настолько, что  стали
различимы кроны кокосовых пальм.
     - Страна зинджей, - прошептал араб.
     - Скажи мне, кормчий, - адмирал стоял рядом с арабом и всматривался в
берег, - может ли эта земля родить пшеницу?
     Старик сабей удивленно обернулся:  странно,  что  в  такой  волнующий
момент адмирал хананеев заговорил о пшенице.
     -  Это  мой  последний  вопрос,  -  объяснил  хананей,  -  во   время
продолжительных плаваний  мы  всегда  осенью  пристаем  к  берегу  и  сеем
пшеницу. Хананей не может без хлеба.
     - Если сейчас выращивать пшеницу или ячмень,  соберешь  одну  солому,
потому что слишком много воды с неба.  Через  два  месяца  начнется  сухой
сезон, тогда и сей. Эта земля родит  любое  зерно  и  любой  плод,  данный
богами.
     На палубах выстраивались матросы в  белых,  праздничных  одеждах.  Из
трюма  триремы  торжественно   вышел   Ораз   в   лиловой   мантии.   Араб
забеспокоился.
     - Ты, старик, клялся своими богами и моими... - начал он.
     - Я сдержу клятву.
     В скалистые, усеянные рифами берега бились огромные  валы  океанского
прибоя. Обильная пена металась меду волн, лепясь к камню и  разбрызгиваясь
хлопьями по обширной косе яркого кораллового песка.
     Ораз взмахнул рукой. Слаженный хор грянул древний гимн Мелькарту.
     - Прощай, сабей, ты помог нам. Пусть небо будет тебе домом, - адмирал
склонил перед ним седую голову.
     Когда он поднял глаза на Ораза, пленник был уже  принесен  в  жертву,
исчез в кипящих волнах. Альбатрос сорвал с подставки  компас  и  бросил  в
воду.
     Он выполнил клятву.
     Гимн славил Ваала и  просил  взамен  дорогой  жертвы  покровительство
небожителей, дабы счастье не покинуло сынов моря в их трудном деле.



                            40. СТРАНА ЗИНДЖЕЙ

     Неистово ревели африканские пингвины, рокотал прибой. Низкое, тяжелое
небо грозило обрушить на землю потоки  теплого  ливня.  Лодка  разведчиков
Агенора пробиралась вдоль грозных скал, купаясь в брызгах прибоя.
     - Можно подумать, что Шартар-Дубина прячется в скалах, - сказал Анад,
поражаясь тому, что в Ливии пингвины кричат ослиными голосами.
     В лодке сидело человек десять добровольцев.  Астарт  правил  кормовым
веслом.
     - Навались! - крикнул он и направил лодку в узкий проход, открывшийся
в скалах.
     Среди скал появились купы раскидистых  деревьев  -  мохнатые  стволы,
густой  подлесок  из  кустарников  и  низкорослых  деревцев  с   огромными
перистыми листьями.
     Мореходы пересекли спокойную бухту (океанский вечный  прибой  остался
за грядой скал) и вышли на берег. Рутуб и два матроса  остались  в  лодке,
остальные полезли по крутому откосу.
     С высоты утеса финикиянам открылась лесистая долина. Необозримое море
зелени прерывалось зеркалами озер. Несколько травяных  конусов  приютилось
на опушке пальмовой рощицы совсем неподалеку.
     - Должно быть, хижины, - сказал Астарт.
     - Слава богам, наконец-то люди! - воскликнул растроганный Фага.  -  Я
было решил, что в стране зинджей нет ни одной живой души.
     Разведчикам предстояло подыскать удобное место для  двух-трехдневного
отдыха всех экипажей.
     Астарт поднял на конце копья яркий клочок ткани  -  сигнал  флотилии,
стоявшей под защитой каменистого  островка,  о  том,  что  видит  деревню.
Несмотря на довольно большое расстояние, до них донеслись  крики  радости:
деревня - это свежие овощи, фрукты, пальмовое вино, питьевая вода, мясо.
     Запомнив направление, Астарт и  его  спутники  углубились  в  царство
зелени и сразу же наткнулись на широкую тропу.
     Раскаты грома потрясли небо, хлынул яростный ливень.  Лес  наполнился
густым неумолчным гулом. Хананеи упрямо шли вперед по  щиколотку  в  воде,
используя щиты вместо зонтов.
     Вскоре тропа исчезла - перед мореходами  разлилось  обширное  болото,
оказавшееся деревенской площадью.  Несколько  хижин  смутно  выделялось  в
сером плотном потоке струй. Мореходы бросились к ближайшей, но Фага  вдруг
вскрикнул и, наклонившись, стало что-то искать в мутной воде. Он  медленно
разогнулся, подняв со дна за руку неподвижное тело.
     - Женщина, - прошептал он и боязливо оглянулся.
     Труп был сильно порчен червями и  сыростью,  но  все  же  можно  было
разглядеть груди и сильно вытянутые мочки ушей с раковинками вместо серег.
     Астарт заглянул в черный проем, одновременно служивший дверью и окном
в туземной хиж