ла в Рим,
готовый принять и Листа, который в августе 1861 года прощался с Веймаром,
чтобы последовать за Каролиной, и вот что он говорил ей потом:

- Ах, какие чувства испытал я, прощаясь с Альтенбургом! Каждая комната,
каждая вещь и даже тропинки парка - все напоминало мне о вашей Любви, без
которой я не мог бы существовать. Со слезами оставил я дом, в котором много
лет подряд вы неустанно творили добро, указывая мне на самое прекрасное...

Ференц Лист поспешил за нею. Но именно здесь, именно в Риме, открывалась
новая полоса жизни для нее и для него тоже, но - трагическая! Им, столь
возвышенным в своей любви, теперь предстояло падать и падать - перед
алтарями...

Сначала все складывалось хорошо. Кардинал Антонелли, статс-секретарь папы,
сообщил Каролине, что Пий IX исполнен самых благих надежд на услуги Ференца
Листа в сочинении церковной музыки, при этом папа желает лично видеть
спутницу его жизни. По словам М. Пинелли, они оба, и папа и кардинал, "были
поражены глубокими богословскими познаниями княгини".

Все, повторяю, складывалось хорошо. Алтарь в римской церкви Сан-Карло на
улице Корес был заранее украшен живыми цветами. Бракосочетание Листа с
Каролиной было назначено на 22 октября 1861 года, но... "молодых" внезапно
навестил Антонелли:

- Союз ваших сердец откладывается, а его святейшеcтво просит вернуть акты о
разводе с князем Витгенштейном.

- В чем дело?- удивились и Лист и Каролина. Дело было опять-таки в происках
Витгенштейнов. Что им, супостатам, понадобилось теперь от Каролины - это я,
читатель, не знаю, но кардинал Антонелли почему-то упорно настаивал, чтобы
Каролина дала церковную присягу в том, будто бы она стала женою князя
Витгенштейна только по принуждению.

- Тогда все образуется,- убеждал ее Антонелли. Но в женщине заговорила
женская гордость.

- Подобной присягой позориться не стану,- ответила Каролина.- Когда я шла
под венец с Витгенштейном, я не была похожа на деревенскую дурочку и потому
отказываюсь раздавать лживые присяги перед престолом всевышнего. А что
касается актов о моем разводе, так я вам их никогда не верну... Чувствую,
будь я в России, и там сразу же стала бы госпожою Лист!

Казалось бы, после такого скандала Лист с Каролиной должны были велеть
закладывать лошадей, чтобы вернуться в Веймар. Но случилось невероятное -
такое, что не в силах объяснить даже те люди, которые лично знали Листа и
Каролину. Манфредо Пинелли писал по этому поводу: "Каролина не только
решила посвятить остаток своей жизни... церкви, которая помешала ее земному
счастью, но убедила и Листа пойти по пути того же непоколебимого решения то
есть облачиться в рясу монаха и сочинять только духовную музыку...!"

Церковь не соединяла их - церковь их разлучала! Лист и раньше, еще в
Веймаре, разочарованный в людях, почасту впадал в жестокую меланхолию, от
которой его не спасали философские принципы Сен-Симона, которым он следовал
смолоду, а теперь... Что теперь ему, ступившему на порог старости? 25
апреля 1865 года Ференц Лист был "рукоположен" в сан аббата.

После веймарского Альтенбурга он обрел новое пристанище - близ церкви
дель-Розарио, где его навещали папа Пий IX и римская аристократия, алчная
до удовольствий. Вряд ли композитор был доволен новым своим положением, тем
более что папа не слишком-то верил в искренность его религиозных порывов.
Лист не читал даже "Оссерваторе Романа", главную газету римской курни,
говоря, что он ерундою не занимается, а газету Ватикана пусть читают лакеи.
Наконец, Лист в присутствии самого Пия IX мог подойти к роялю, чтобы
сыграть и пропеть для его святейшества бесшабашную тарантеллу Россини:

И с брюнеткой и с блондинкой
Стану, папа, танцевать...

Иное дело - Каролина! С детства воспитанная в фанатизме глубокого
верования, она сомнений не ведала и в своем выборе между гением и церковью
предпочла все-таки церковь. Вот ей папа верил, наградив женщину небывалым
отличием - ярко-красной мантией кардинала, что, по-русски говоря, наводило
тень на плетень. В самом деле, Пий IX вделал из нее "князя церкви", и эта
метаморфоза вызвала некоторое смятение, ибо такого в Ватикане еще не
бывало. А я, автор, иногда думаю - не желал ли папа таким странным нарядом
отблагодарить женщину за то, что она ввела в лоно церкви великого
композитора?

Каролина снимала квартиру на углу Виа-Бабуина и Алиберт, где круглый год
была окружена живыми цветами, а в комнатах ее было душно, словно в
теплицах. Гости поневоле склоняли головы, и даже не потому, что впервые
видели женщину в мантии кардинала, - нет, над ними нависали тесные ряды
золоченых клеток с воркующими голубями, которых регулярно поставлял для
Каролины сам папа Пни IX, ибо голуби считались олицетворением святого духа.
В таких вот условиях Каролина Петровна - уже не женщина, но и не мужчина!-
мучительно и настойчиво, почти с сатанинским долготерпением писала книги.
Книги, книги, книги...

Где они, эти книги? Кто читал их? Никто! Но страшно не это - другое: ОНА
ЕЩЕ ЛЮБИЛА. Не станем швырять в нее жесточайших упреков, а лучше осмелимся
рассудить, что она сделала? Впрочем, не мы, читатель, а сама Каролина давно
рассудила за нас. Настал судный день, когда она словно прозрела, и вот тут
на нее обрушились такие адские муки раскаяния, что женщину можно пожалеть.
Руками, скрюченными от подагры, она, уже некрасивая старуха, раскачивала
над собою клетки с перепуганными голубями и при этом болезненно стонала...
Стонала от угрызений совести:

- Боже праведный, что я сделала? Почему не отвратил ты меня от позора
жалких намерений? И кто простит меня, грешную?..

Каролина вдруг поняла, что Ференц Лист принадлежит не ей и даже не церкви -
нет, он достояние всего мира, а она, именно она, любящая, принесла его в
жертву своим религиозным иллюзиям. Пусть об этом поведает сама Каролина,
писавшая Листу через два года после того, как он стал аббатом:

"Клянусь,- заклинала она,- ежечасно думаю, что не сделала ничего хорошего,
когда способствовала тому, чтобы Вы вступили в духовное сословие. Больше
того, не пожертвовала ли я Вами, потому что в Риме, где ценили мои
теологические фантазии, я чувствовала себя хорошо. И не было ли в этом
чего-то такого, что с моей стороны напоминало Иуду Искариота! Господь
наградил Вас особым гением. Этот гений я поняла, я любила его, и я хвалила
себя за свое желание жить ради славы Вашего гения. Что делаю я теперь,
когда побуждаю Вас быть прикованным к Риму?.."

Она раскаялась в содеянном - да! Но прежде нее раскаялся и сам Ференц Лист.
Нет страшнее трагедии, нежели раскаяние...

Правда, она еще питала надежду, что папа сделает Листа управляющим
Сикстинской капеллой и Лист раскроет свой гений в обновлении канонов
церковной музыки. Но в 1869 году композитор порвал с Ватиканом,
разругавшись с папой. Тогда же его дочь Козима оставила дирижера фон
Бюлова, став женою Рихарда Вагнера, который принял ее вместе с детьми. Пий
IХ заподозрил Листа в том, что именно он способствовал этому разрыву, чтобы
Козима, сделавшись женою Вагнера, перешла в лютеранскую веру. Прощай, Рим!
Листа снова закружило в том самом вихре, в каком прошла его буйная
младость. На перепутье дорог ему как-то встретилась русская писательница
Толиверова.

- Вы из той страны,- сказал Лист женщине,- которую я страстно люблю и в
которой еще надеюсь побывать. В вашей дивной стране я пережил так много
счастливых дней, которые, увы, более уже никогда не вернутся...

Толиверова запомнила облик композитора и карету его, в которой даже ночью
горел фонарь, а перед Листом была устроена портативная клавиатура, по
которой бегали его длинные костлявые пальцы, что-то наигрывая. Лист снова
оказался в Веймаре, но теперь к его услугам не три этажа в замке
Альтенбурга, а лишь две комнатенки в скромном доме герцогского садовника.
Отсюда он часто навещал Байрейт, где проживали Вагнер с Козимой; Листа в
Веймаре окружали русские поклонники и ученицы, он верно и толково судил о
тогдашней русской литературе, вкус к которой ему привила Каролина. Лист еще
помнил Михаила Глинку, а теперь он принимал в Веймаре наследников его
музыкальной славы. Из многих русских композиторов, навещавших его, Лист
недолюбливал только Серова, которому от души советовал:

- Знаете, как следует поступить с вашей оперой "Юдифь"? Точно так же, как
поступила и сама Юдифь с Олоферном...

А жизнь клонилась к закату, и великий маэстро, словно желая вернуть себе
молодость, опять скитался по свету, и всюду - триумф за триумфом! Его
преследовали молодые красавицы, влюбленные в него. Лист не отказывался от
вина, пьянившего его. Наконец-то, уже на исходе жизни, композитор
примирился с родиной: венгерская столица поднесла ему старую мадьярскую
саблю, украшенную драгоценными камнями. Чего желать еще и какой ветер
наполнит его дряхлевшие паруса? Острым ударом в сердце отозвалась смерть
Рихарда Вагнера, над его могилой в Байрейте осталась рыдать Козима. Летом
1884 года Ференц Лист последний раз дирижировал концертом в опостылевшем
Веймаре... Осталось сказать своим пенатам последнее "прощай"! Из своей
римской обители Каролина умаляла его в письмах, чтобы подумал о своем
здоровье. Да, у Листа стали опухать ноги, его мучили частые рвоты, он уже
едва видел, полуослепший, почти не мог читать и писать. В таком состоянии
композитор навестил Рим, где его давно устала ждать Каролина. Лист бывал
перед нею тих и покорен, как ребенок, много нашаливший, а теперь приникший
к матери, чтобы она простила его.

Этот безбожный аббат, еще вчера вникавший в программы Бакунина и Лассаля,
он, которому так близки революционные идеалы Виктора Гюго, теперь
выслушивал от Каролины ее мистические откровения, которые старуха черпала
из времен давно ушедших. Композитор терпеливо дремал в кресле, утомленный
нескончаемым чтением древних буддийских молитв, из вежливости он кивал
головою, когда Каролина насыщала его стихами китайских мудрецов, о которых
забыли даже сами китайцы. Тихо ворковали голуби в клетках, и тихо дремал
маэстро в келье старухи, окружившей себя его портретами, его бюстами.

-...и не надо пить коньяк,- услышал он над собой, пробуждаясь,- не надо
выкуривать более шести сигар в один день.

- Да, да, да,- очнулся Лист,- вы правы, моя дорогая. Нам давно пора
подумать о возрасте и не делать глупостей...

Казалось, все уже кончено. Но как бы еще хотелось повторить всю жизнь
сначала! Каролина тщетно пыталась удержать его в Риме, но Лист, как всегда,
спешил - его ждут концерты, ему необходимо быть в Байрейте на свадьбе
внучки.

- Наконец,- произносит он на прощанье,- я хотел бы снова побывать в
Петербурге, где так много друзей, любящих меня... Близятся и вагнеровские
торжества в Байрейте! Что скажет бедная Козима, если я пренебрегу ими?

Его соседями в купе поезда оказались молодожены. Наверное, он мешал им
целоваться. Да, они, конечно же, очень любят друг друга. Их глаза сияют, им
жарко от страсти, они даже просят, чтобы он позволил им открыть окно.

- Ради Бога, дети мои,- согласился Лист.- Делайте что хотите и... будьте
счастливы! Всегда, всегда... всю жизнь.

Из открытого окна пришла смерть, и она свалила его в жесточайшей простуде:
Лист с большим трудом добрался до праздничного Байрейта. Вагнеровские громы
и молнии потрясали театр, но он уже плохо их слышал. Начинался бред:

- Петербург... я обещал... Тристан, меня ждет Козима... передайте Каролине,
что я... Кто же поймет меня?

Когда его не стало, он был понят всем миром! ...Каролина спешила за ним, но
только не в бессмертие, как Лист, а в мрачное небытие, уготованное ей на
великом погосте безымянного человечества. Можно лишь удивляться этой
женщине: чем больше угасали ее силы, тем большие нагрузки она выдерживала,
с каждым днем увеличивая количество написанных страниц. Она торопилась
завершить свою последнюю книгу - книгу, состоявшую из ДВАДЦАТИ ЧЕТЫРЕХ
томов. По-прежнему ворковали над нею голуби, приманные из Ватикана,
по-прежнему увядали яркие цветы, которыми Каролина украшала бюсты человека,
одарившего ее своей яркой любовью. Наконец двадцать четвертый том был ею
завершен. Каролина выпустила голубей на волю:

- Летите! Теперь мне можно и умереть...

Это случилось в феврале 1887 года, а 12 марта того же года ее уже отпевали
в церкви Санта-Мария дель-Попало. Согласно завещанию Каролины над нею,
мертвой, яростно прогремел грандиозный реквием Листа, мелодию которого она
так любила при жизни. Этот же реквием сопроводил ее до кладбища, что
притихло возле базилики святого Петра - там все и закончилось.

Нет, не все! После Каролины осталась жить дочь Мария, в браке княгиня
Гогенлоэ. Вот именно она и стала хранительницей музея Листа в Веймаре, где
когда-то были счастливы Лист нее мать, этот музей основавшая. Теперь и она,
печальная старуха, доживала свой век возле давно угасшего очага не всегда
понятной любви. Княгиня Мария Николаевна Гогенлоэ - русская "Манечка"! -
скончалась в 1918 году, когда Германию потрясали бури военных поражений и
революций. В том, что музей останется для мира, она свято верила. Но
старуха не могла знать, что вскоре близ тишайшего Веймара - именно там, где
звучала музыка Листа и где бродила загробная тень ее матери,- там скоро
возникнет по рождение новой эпохи - концлагерь уничтожения Бухенвальа!

Не знала, не знала, не знала... как не знали все. Но зато она знала другое:
надо сохранить для людей светлую память о большой и несказанной любви! Вот,
кажется, и все, что я хотел сказать вам.



    Валентин Пикуль.
    Славное имя - "Берегиня".

OCR Василий Ештокин

Пусть не свирепеют наши гордые мужчины, если я скажу, что женское здоровье
гораздо важнее мужского. У древних славян, наших предков, женщину почитали
славным именем - "берегиня". В самом деле, кто бережет семейный очаг, кто
перевяжет раны, кто накормит, кто сошьет одежду, кто наведет порядок в
доме, кто примирит ссору в семье? Ко всему этому издревле приспособлена
женщина, и, когда она заболевает, дом рушится, мужчина, выпавший из-под
женского контроля, превращается в "тряпку", а семья теряет то главное, что
скрепляло ее воедино. Следовательно, "берегиня" хранит всех нас, а мы
обязаны беречь свою "берегиню". Если же рассуждать о женском равноправии,
то оно возможно только в том случае, когда женщина в обществе будет стоять
выше мужчины - на пьедестале! А мы, зазнавшиеся охламоны, проходя мимо,
должны снимать шляпы и кланяться ей. Вот тогда и будет подлинное
равноправие....

Много лет погруженный в боевое и политическое прошлое России, я, конечно,
не раз сталкивался с болезнями давнего времени, какими страдали
литературные герои. Мое внимание не задерживалось на недугах аристократов
вроде загадочной "хирагры", я не вникал в простонародные, малопонятные для
меня "прострелы", - зато я приходил в ужас от стихийных бедствий нации,
приносимых эпидемиями чумы, холеры и оспы. Но так уж получилось, что мое
внимание в истории народного здравия не заметило женских болезней,
выделенных в особые разделы медицины, - гинекологию и акушерство. Конечно,
не было на Руси города или деревни, где не нашлось бы "повивальной бабки",
умеющей принять ребенка из лона роженицы, но... Но тут возникает вопрос:
когда же от этих примитивных "повитух" наша держава обрела подлинно научные
методы акушерства?

Поставив женщину на высокий пьедестал, я в своем рассказе не собираюсь
сажать ее в гинекологическое кресло. Это уж не мое дело! Но в завершение
своей преамбулы приведу лишь один, очень выразительный пример: уже сто лет
назад русская гинекология стояла на уровне лучших европейских образцов этой
науки. А в Европе XVIII века Страсбург готовил лучших акушеров в мире.

* * *

История давняя! После виктории под Полтавой русская армия неожиданно имела
тайного союзника - господаря молдавского, князя Дмитрия Кантемира,
обещавшего царю помочь своим ополчением и провиантом. Но русская армия
(вместе с императором, с Екатериной, его женою, и ее статс-дамами) попала в
нерасторжимый капкан янычарской орды, и только богатый выкуп спас нашу
армию от позорной капитуляции. Кантемир бежал в русский лагерь - вместе с
женой и детьми, людей истомил изнуряющий зной, а гигантские тучи саранчи
пожрали всю траву, и русская кавалерия пала от бескормицы...

Петр I вывел армию из кольца окружения, в ее обозе выехала на Русь и семья
молдавского господаря. Сам же князь Дмитрий Кантемир - ему сейчас в Румынии
ставят памятники!- был человеком умным, владел многими языками, писал
книги... Женатый на Кассандре Кантакузиной, он уже имел немалое потомство;
среди его сыновей обретал для себя новую родину князь Антиох Кантемир, в
будущем знаменитый русский поэт, а тогда трехлетний мальчик. Петр I щедро
наградил своего неудачливого молдавского союзника имениями; Кантемиры жили
в подмосковной усадьбе Черная Грязь, где был хороший барский особняк. Но
испытания судьбы слишком отразились на жене господаря - Кассандра вскоре
умерла. Изрядно погоревав, Дмитрий Кантемир в возрасте 55 лет влюбился в
княжну Анастасию Ивановну Трубецкую.

Короткая справка: отец невесты попал в плен к шведам еще в битве при Нарве,
и семья его поселилась в Стокгольме, чтобы разделить с ним все тяготы
чужеземного плена. Юная Анастасия Трубецкая привлекла вдовца молодостью и
европейским лоском, приобретенным ею в Стокгольме. Его свадьба с княжной
была отпразднована в январе 1717 года; при этом замечу, что жених
принадлежал к редким трезвенникам, и даже император не мог заставить его
испить горькую чашу на свадьбе. Сам не пил и не позволял участвовать в
ассамблеях ни молодой жене, ни подрастающим детям. Но семейная идиллия
бывшего господаря была недолгой: в августе 1723 года Анастасия Ивановна
овдовела, от брака с Дмитрием Кантемиром у нее осталась дочь, нареченная
двойным именем - Смарагда-Екатерина.

Вот эта женщина и будет достойна нашего внимания.

Она родилась в 1719 году, была образованна и красива, почему гневная
императрица Анна Иоанновна, весьма ревнивая к чужой красоте, запретила ей
носить локоны в прическе и сверкать при дворе фамильными драгоценностями. В
музее подмосковного города Петры сохранился ее портрет в молодости: я
согласен, что в такую женщину - да!- можно влюбиться до безумия. Сочетание
русской породы от матери с кровью отца - молдаванина подарило девушке
чудесную внешность. Но женихов что-то не было. Вернее, их было великое
множество, словно карасей в пруду, но кавалеров отпугивала, холодная
неприступность Смаравды, ее начитанность в философии и даже четкая латынь,
к которой она не раз прибегала в разговоре с неотесанными женихами,
зарившимися на ее приданое...

Минула мрачная "бироновщина", на престоле воцарилась "дщерь Петрова" -
императрица Елизавета Петровна, и в жизни многие изменилось. Смарагде уже
не приходилось скрывать свои локоны, она смело накидывала на себя
горностаевую мантию, скрепляя ее возле плеча алмазным аграфом, доставшимся
ей по наследству из шкатулки турецкой султанши. Наверное, молодая женщина
делилась перед зеркалом потаенными мыслями:

- Ах, красота! Но... кому нужна ты? Если бы ищущие моей руки и моего сердца
знали мою беду, мое непоправимое горе!

На ее столе появились книги по медицине. Смарагду привлекали "материи"
женского здоровья. По секрету от других она пыталась распознать причины
своего недуга. В 1744 году княжна Кантемир была назначена в камер-фрейлины.
Наверное, своей придворной карьерой она была обязана матери: Анастасия
Ивановна, близкая подруга императрицы Елизаветы, конечно, порадела о
дочери, мечтая составить ей выгодную партию.

- Но я, маменька, еще не влюблена,- отвечала дочь... Смарагда влюбилась
слишком поздно, когда ей исполнилось уже тридцать лет, а по тем временам,
когда девочки в 13 или в 14 лет бывали уже замужними, такая невеста
считалась "перестарком". Предметом ее увлечения стал бравый капитан
Измайловского палка - князь Дмитрий Михайлович Голицын, который латыни не
испугался, а в знании Вольтера мог бы еще поспорить и