нная деревушка вдали от генеральных трактов  империи
повидала немало гостей, имена которых ныне  принадлежат  русской  науке:
Лепехин и Паллас, астрономы Ловиц, Крафт и Христофор Эйлер,  был  тут  и
меланхолик профессор Фальк, ученик Линнея. А в марте  1767  года  Рычков
сам навестил Москву,  где  повидался  с  императрицей  Екатериной  II  и
"удостоился из уст ея величества услышать следующие слова:
   "Я известна, что вы довольно трудитесь в пользу отечества, за  что  я
вам благодарна..." Петр Иванович поднес ей свою  книгу  "Опыт  казанской
истории", императрица звала его в  опочивальню,  где  "разговаривала  со
мной, расспрашивая меня о городе Оренбурге, о ситуации тамошних мест,  о
хлебопашестве и  коммерции  тамошней".  Рычков  пожаловался,  что  после
пожара да воровства домашнего никак оправиться  не  может  и  желает  из
отставки вернуться на службу казенную... Екатерина ответила ему:
   - Да ведь шестьсот рублев в год невелико  жалованье,  и  боюсь  -  не
поладишь с оренбургским губернатором Рейнсдорпом.
   - А чего же не полажу с ним?
   - Ты, Петр Иваныч, умный, а Рейнсдорп - дурак.
   - Ежели он дурак, ваше величество, - сказал Рычков, - так в вашей  же
власти заменить дурака на умника.
   - А где я теперь сыщу умного,  чтобы  согласился  в  Оренбург  ехать,
ежели слухи по Руси ходят, что Яицкое войско опять буянит, и от  казаков
тамошних любой беды жди...
   Очевидно, "приватная" беседа с  императрицей  все  же  возымела  свое
действие, ибо Рейнсдорп звал его в Оренбург.
   - Ныне вся Украина волнуется, в  народе  соли  не  стало,  -  сообщил
губернатор. - От канцелярии своей стану отпущать  вам  тысячу  рублев  в
год, ежели возьмете на себя и  управление  соляными  копями  в  крепости
здешней - Илецкая Защита...
   Выбирать не приходилось. Илецкая же Защита  (ныне  город  Соль-Илецк)
южнее Оренбурга, жарища там адовая, а тоска лютейшая.  Форт  отгородился
от степи и разбойников деревянным  забором,  внутри  его  -  мазанки  да
казармы,  церковь  да  магазины;  вот  и  все;  двести  беглых   мужиков
выламывали из недр пласты соли, а больные садились в грязь по самую шею,
и та грязь их исцеляла. Даже на каторге люди жили лучше и веселее, чем в
этой Илецкой Защите, солью сытые и пьяные, но Рычков отбыл  "наказание",
в результате чего явилась в  свет  его  новая  книга  "Описание  Илецкой
соли"... Именно здесь,  среди  беглых  и  ссыльных,  Петр  Иванович  уже
явственно ощутил в народе признаки той грозы, которая  разверзла  небеса
сначала над казацким Яиком, где вдруг явился некий Емелька Пугачев...
   Но прежде "возмущения яицкого" калмыцкая орда - со всеми кибитками  и
верблюдами - вдруг стронулась  со  своих  кочевий,  напролом  повалив  в
сторону далекой Джунгарии, и с этого времени началась вражда  Рычкова  с
губернатором. Петр Иванович как историк почел своим  гражданским  долгом
пояснить  это  событие  своим  современникам.  В  письменах  ученым   он
доказывал, что бежать калмыков вынудили не только  злостные  наговоры  и
клевета  фанатиков-лам,  но  и  притеснения  со   стороны   оренбургских
хапуг-чиновников... Рейнсдорп об этом узнал.
   - Жалкий Тартюф! - закричал он. - Я уже прозрел вашу низкую натуру, и
в канцелярии видят, что ваши злословия  о  чиновниках  происходят  едино
лишь от зависти. Да, -  сказал  Рейнсдорп,  -  я  воздаю  должное  вашим
способностям, но... Кто вам  право  давал  излагать  историю  губернских
событий, прежде не советуясь со мною, с начальником всей губернии?
   Петр Иванович с достоинством поклонился:
   - Трудясь над историей, я меньше всего думал  о  советах  начальства,
ибо история существует сама по себе, и  никакой  Атилла  не  сделает  ее
лучше, ежели она плохая...
   5 октября 1773 года Емельян Пугачев, подступив под  стены  Оренбурга,
замкнул город в кольцо осады. Окрестные фортеции и деревни были выжжены,
все офицеры в гарнизонах перевешаны, ни один обоз с  провиантом  не  мог
пробиться к осажденным, и, как писал А. С. Пушкин, "положение  Оренбурга
становилось ужасным... Лошадей  давно  уже  кормили  хворостом.  Большая
часть их пала... Произошли болезни. Ропот становился  громче.  Опасались
мятежа". Рычков с семьей остался  в  осажденном  городе,  день  ото  дня
ожидая, что ворота будут взломаны восставшими. Голод  взвинтил  базарные
цены. Гусь шел за рубль, за соленый огурец  просили  гривенник,  а  фунт
паюсной икры стоил 90 копеек. Конечно, при таких бешеных ценах  неимущие
шатались от голода. Петр Иванович вел  летопись  осады  и,  дабы  помочь
голодающим, делал опыты по  выварке  кож,  искал  способы  замены  хлеба
суррогатом. Он еще не знал о гибели  сына-офицера,  но  выведал  другое:
"Село мое Спасское и еще две деревни.., злодеями совсем разорены... Пуще
всего я сожалею об моей библиотеке, коя от злодеев сожжена и  разорена".
Только весною 1774 года с Оренбурга была снята осада,  и  Петр  Иванович
отъехал в Симбирск, где повидал сидящего на цепи Пугачева:
   - За что ж ты, вор, моего сыночка сгубил?
   Рычков стал плакать. Пугачев тоже заплакал.  Об  этом  Петр  Иванович
тоже не забыл помянуть в "летописи", признавая, что "нашел я  в  нем  (в
Пугачеве) самого отважного  и  предприимчивого  казака...".  Но  поездка
Рычкова в Симбирск вызвала очередной скандал с оренбургским губернатором
Рейнсдорпом:
   - Вы зачем таскались туда без моего понуждения?
   - Меня звал в Симбирск граф Панин, чтобы  я  изложил  "экстракцию"  о
событиях в Оренбурге во время осады.
   - Почему об осаде  Оренбурга  не  меня,  губернатора,  а  вас,  моего
чиновника, сиятельный граф изволил спрашивать?
   - Значит, - отвечал Рычков, - историкам и писателям  больше  доверия,
нежели персонам вышестоящим...
   Петр Иванович отказал Рейнсдорпу в цензуровании своей рукописи "Осада
Оренбурга", не  пожелал  восхвалять  деяния  начальников,  как  не  стал
порочить и восставших. Советский историк Ф. Н.  Мильков  писал:  "Рычков
отличался большой принципиальностью в научной  работе.  Он  не  побоялся
пойти  на  открытый  конфликт  с  губернатором,  только  чтобы  в  своих
исторических сочинениях не искажать действительности, не подправлять  ее
в интересах  бездарной  администрации..."  Рейнсдорп  клеветал  на  него
Петербургу: "Для меня его хартия (история осады Оренбурга)  до  сих  пор
остается тайной, из чего я с уверенностью  вывожу,  что  он,  по  своему
обыкновению, наполнил ее сказками и лжами".  Рычков  оправдывался  перед
Петербургом: "Я во всю мою жизнь  ласкателем  и  клеветником  не  бывал,
держусь справедливости..." Рейндорп не уступал.
   - Только в могиле, - бушевал он в канцелярии, -  такой  человек,  как
Рычков, расстанется со своею черной душою...
   Рычков был уже в могиле, когда  его  рукопись  попала  в  руки  поэта
Пушкина. "Я имел случай ею пользоваться, - писал поэт. - Она  отличается
смиренной добросовестностью в развитии  истины,  добродушным  и  дельным
изложением оной, которые составляют неоценимое достоинство ученых  людей
того  времени".  Издавая  свою  "Историю  пугачевского  бунта",   Пушкин
опубликовал в приложении к ней и записки Рычкоза об осаде Оренбурга...
   Так  в  нашей  истории  Петр   Иванович   невольно   совместил   свое
историческое имя с именами Ломоносова и Пушкина!
   Рычкову исполнилось 63 года, а он  давно  чувствовал  себя  стариком:
слишком уж много выпало тревог и волнений в жизни бухгалтера,  историка,
географа, чиновника, писателя, мужа двух жен  и,  наконец,  отца  многих
детей. В феврале 1773 года, выходя  из  канцелярии,  он  на  обледенелом
крыльце неловко оступился и повредил себе ногу. С тех пор превратился  в
инвалида: с одного боку  опирался  на  костыль,  с  другой  стороны  его
поддерживал слуга... "Впрочем, - записал он, - домашнее  мое  упражнение
состояло большею частию в  сочинении  топографического  словаря  на  всю
Оренбургскую губернию":
   -  Оставлю  после  себя  народный  лексикон,  каким  народ   выражает
географические понятия и названия...
   Лексикон занял 512 листов бумаги, и Екатерина II, получив его  копию,
распорядилась выдать из казны 15 000 рублей.
   Петр Иванович от такого подарка не отказался:
   - Но чую, что  смазывают  меня  перед  дальней  дорогой,  яко  старый
шарабан, чтобы не сильно скрипел. Да и то верно - с местной критикой мне
не ужиться...
   В марте 1777 года Рычков указом  императрицы  был  назначен  "главным
командиром" екатеринбургских заводов на Урале.
   Это было видное повышение, но это было и заметное удаление.
   Отказываться нельзя, и он поехал вместе с женою... Приехал  на  новое
место и слег. Елена Денисьевна плакала.
   - Не рыдай, Аленушка! - сказал ей Рычков, - Устал я от  жизни  сей..,
не оставь меня здесь. Отвези на родину.
   - Никак ты обратно в Вологду захотел?
   - Я и забыл про нее.., увези меня.., в Спасское...
   Он закрыл глаза так спокойно, будто уснул. Его отвезли в те края, где
он прославил себя, и похоронили  в  селе  Спасском,  где  журчал  чистый
ключ-родник, где тревожно гудели медовые пчелы.  Многочисленные  потомки
немало гордились славой  своего  предка,  но  сохранить  его  могилу  не
смогли. Уже в 1877 году некий Р. Г.  Игнатьев  не  обнаружил  на  могиле
Рычкова даже надписи... Так она и затерялась для нас, и мы уже не  можем
поставить памятник!



   Валентин ПИКУЛЬ 
   КАЛИОСТРО - ДРУГ БЕДНЫХ 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА p://www.bestlibrary.ru 
 
   Шарлатан, плут и обманщик - эпитеты не первого сорта.  И  сейчас  еще
Калиостро по привычке иногда величают авантюристом. Но серьезные  авторы
пишут о нем спокойно:  талантливый  врач,  замечательный  актер,  король
иллюзионистов, одаренный химик-экспериментатор. В недавно вышедшей у нас
книге по истории медицины  Калиостро  назван  "чудесным  представителем"
лечебной психиатрии: "...он лечил сильным психическим влиянием, отбросив
все ритуалы, пассы и церемонии". Где же правда? Признаюсь,  и  я  долгие
годы  находился  под  впечатлением  рассказа  Алексея   Толстого   "Граф
Калиостро", в котором он выведен каким-то бесом, способным  слукавить  и
тут же исчезнуть, оставляя после себя сатанинский запах серы.
   Впрочем.., часы уже пробили полночь!
   Стены моего кабинета раздвинулись, и предстал он сам  -  широконосый,
толстый, благодушный, черные кружева его манжет были  закапаны  вином  и
воском,  а  парик  был  осыпан  фиолетовой  пудрой  с  примесью  мелкого
алмазного порошка.
   - Я не помешаю? - спросил граф Калиостро.
   - Вы появились кстати, - сказал я, ничему не удивляясь. - Я  как  раз
собирался писать о вашем дьявольском преподобии.
   - Бог мой! - воскликнул Калиостро. - Недавно в Голливуде я  посмотрел
фильм о себе, где  меня  играл  знаменитый  Орсон  Уэллс.  Чего  там  не
накручено! Не повторяйте сплетен обо мне. Не спорю:  бедный  человек,  я
многих обманывал... Но обманывал лишь богатых  дураков.  С  бедняком  же
делился всем, что имел.
   - Я это знаю. Но вас обвиняют и в мистицизме.
   - Какая чушь! Посмотрите на меня: разве я  похож  на  монаха?  Всегда
любил жизнь, любил ее радости и был далек от религии. Наоборот,  у  меня
всегда были скандалы с церковью.
   Не забывайте, что меня погубила папская инквизиция! А мои  оккультные
тайны ныне уже не составляют секрета и даже не  называются  оккультными:
простая физика вещей... Ваш артист Кио работает в таком же стиле, как  и
я когда-то. Однако ж вы на цирковых афишах не пишете: "Скорее к нам!  Вы
увидите знаменитого мистика Кио!"
   - Согласен, - отвечал я. - Но вы сами запутали  свою  судьбу...  Так,
например, сидя в Бастилии, вы дали показания: "Место  моего  рождения  и
родители мне совершенно неизвестны".
   Не правда, граф! Вы родились в Палермо на острове Сицилия.
   Читаю дальше: "Все розыски мои по этому предмету не привели меня ни к
чему,  хотя   и   вселили   в   меня   убеждение   в   знатности   моего
происхождения..." Опять приврали, граф! Вы родились  в  семье  мусорщика
Пиетро Бальзамо, а вашу мать в девичестве звали Феличией Браконьери...
   Я оглянулся, но графа Калиостро уже не было  возле  меня,  лишь  тихо
потрескивали стены, сквозь которые он проходил, - удаляясь, а  откуда-то
сверху послышался его сдавленный голос:
   - Извините, но я терпеть не могу документов...
   Итак, летом 1743 года у бедных итальянцев родился  мальчик,  которого
именовали Джузеппе Бальзамо. Он еще не знал тогда (да и не  мог  знать),
что о нем возникнет необъятная  литература  на  всех  языках  мира,  что
знаменитые Гете и Дюма напишут о нем романы, что Иоганн Штраус создаст о
нем развеселую оперетту, а именем его - именем графа Калиостро! -  будут
украшены театры и цирки Европы, журналы и клубы фокусников Америки.
 
*** 
 
   Отданный на воспитание  в  коллегию  святого  Роха,  мальчик  не  раз
убегал, монахи его ловили, секли, ставили коленями на  горох,  он  снова
убегал. Наконец  был  пойман  в  горах  Сицилии,  где  возглавлял  шайку
малолетних   бродяг...   Джузеппе   сослали   в   отдаленный   монастырь
Картаджироне, где его взял  на  поруки  добрый  старик  аптекарь.  Среди
древних штанглазов  с  лекарствами,  разбирая  пахучие  лечебные  травы,
сорванец охотно постигал химию и медицину. Он даже присмирел! Но однажды
за трапезой ему велели вслух читать  жития  святых.  Монахи  чавкали  за
столами, передавая друг  другу  кувшины  с  вином,  а  Джузеппе  звонким
голосом читал им  с  кафедры  о  подвигах  святой  церкви.  До  монахов,
увлеченных едою, не сразу дошло, что чудеса в этом мире творят одни лишь
фокусники и мошенники, а подвижники церкви способны на одни  дьявольские
козни. Джузеппе обладал  пылкой  фантазией:  глядел-то  он,  конечно,  в
книгу, но читал то, что подсказывало ему его воображение...
   - На костер еретика! - завопили монахи разом.
   Раздался звон  стекла  -  Джузеппе  вылетел  в  окно  трапезной.  Как
обезьяна, уцепился за ветку старой оливы,  и,  перемахнув  через  ограду
монастыря, он быстро исчез в зарослях виноградников. Молодой и загорелый
подросток вернулся в Палермо, где начал учиться музыке и живописи, и  не
было такой драки на улице, в которой бы он не участвовал. Ловкая игра  в
карты с шулерами научила  его  первым  приемам  манипуляций.  Уже  тогда
сплетничали,  что  он  знается  с  нечистой  силой,  а  фокусы  Бальзамо
привлекали людей; один бродячий актер открыл  ему  секрет  чревовещания.
Вскоре юноша узнал, что  в  Палермо  проживает  еврей-ростовщик  Морано,
который ничего не делает, не ест, не пьет - все копит, копит, копит.
   - Бесстыжий! - возмутился Джузеппе. - Золото  дано  человеку  не  для
того, чтобы оно бесцельно тускнело в кошельке...
   Под видом "эмиссара сатаны" он завладел золотом  скряги  и  бежал  из
Палермо - навсегда! Замелькали города и  страны,  корабли  и  гостиницы.
Бальзамо часто менял имена, пока не умерла его тетка Винчента Калиостро,
фамилию которой он и  перенял  (заодно  уже  присвоив  себе  и  графский
титул). А в Мессине Калиостро  встретил  человека,  о  котором  известно
лишь, что его звали Алтотас, но кто он был, откуда родом и когда он умер
- этих тайн не могла позже открыть даже всемогущая  инквизиция.  Алтотас
обладал обширными познаниями в медицине и алхимии, был врачом,  ювелиром
и гипнотизером...
   Для начала мудрец задал вопрос Калиостро:
   - Из чего, мой сын, люди пекут хлеб?
   - Из муки, падре, - учтиво поклонился юноша.
   - А из чего возникает приятное вино?
   - Из винограда, падре.
   - А.., золото?
   - Не знаю этого, падре.
   - Но очевидно, если хлеб делают из муки, а вино - из винограда, то из
чего-то, наверное, можно воспроизвести и золото?
   - Вы смутили мой разум, падре...
   Ночью алжирский корабль, расправив черные косые паруса, уносил  их  с
Алтотасом  к  берегам  Египта,  где  Калиостро  быстро   постиг   секрет
перевоплощения обычной мешковины в  дорогую  парчу.  Скоро  он  погружал
старый гвоздь в жидкость и вынимал  гвоздь..,  золотой!  Брал  маленький
алмаз - возвращал крупный бриллиант.  Калиостро  очерчивал  вокруг  себя
круг, и скоро в кругу бушевало жаркое пламя, из которого  он  выходил  с
улыбкой. На шумных базарах Каира дервиши за  скромную  плату  показывали
ему стеклянные графины с водою, в которых можно видеть все  что  хочешь.
Калиостро и сам научился этому: плеснув на ладонь воды,  он  делал  так,
что зрители видели в его  горсти  лица  своих  близких...  Тайны  жрецов
Древнего Египта еще не умерли в краю сфинксов и пирамид, Калиостро жадно
поглощал их на улицах и  базарах,  от  Алтотаса  вбирал  знания  людской
психологии и опыт врачевания, он осваивал значения драгоценных камней  и
сплавов металлов. Пешком они добрели  до  пустынной  Аравии;  с  острова
Родос бури загнали их на Мальту, где гроссмейстер Пинто,  видный  знаток
химии XVIII века, вручил им ключи от своих грандиозных лабораторий;  тут
Калиостро задержался, работая с зельями и ядами, с хрусталем и  золотом.
На Мальте таинственно исчез, словно его никогда и не было в мире, ученый
бродяга Алтотас, а Калиостро, обогащенный, отплыл в Неаполь...
   Однажды вечером он подыскивал  себе  ночлег  и,  проходя  мимо  лавки
литейщика бронзы, заметил в окне красивую девушку.
   - Как зовут тебя? - спросил он, остановившись.
   - Лоренца, - ответила она, кусая цветок белыми зубами.
   - Ты мне нравишься. Я таких еще не видел.
   - Ты мне тоже нравишься, прохожий. Кто ты?
   - Я сам  не  знаю,  -  сказал  Калиостро.  -  Меня  породили  потомки
фараонов, но где и когда - я не мог выяснить. Сейчас  я  еду  из  Мекки,
чтобы развеяться в бесцельных странствиях...
   Послушай, красавица, как бренчит золото в моем кошельке!
   Лоренца послушала звон монет и бросила вниз цветок.
   - Спроси у отца, его зовут Феличиани, он у себя в лавке...
   Она стала его  женою,  и  дальше  покатили  вдвоем,  испытывая  массу
приключений, как и положено людям, склонным к бродяжьей жизни. Словно во
сне, проплывали города и страны; новый народ -  новый  язык...  И  всюду
заводились  сомнительные  друзья,  которых  в  одном  городе   поджидала
виселица, в другой они не ехали, ибо там их поджидал топор  палача.  Да,
век жестокий! Калиостро тоже сажали в тюрьмы, но юная Лоренца  была  так
прекрасна, что ее мужа не держали никакие затворы. Скоро и жена  угодила
в тюрьму во Франции, которую супруги  тут  же  покинули  ради  Брюсселя,
после чего их видели проездом через  Германию,  они  возникли  опять  на
Мальте и вдруг оказались в Лондоне... Тут с Калиостро  произошла  крутая
перемена. Речь его стала  загадочна,  он  рассуждал  о  тайнах  Востока,
которые приобрел у подножия египетских пирамид,  но  больше  молчал.  На
мизинце его сверкала печатка с  шифром:  змея  держит  в  зубах  яблоко,
пронзенное стрелой (намек,  что  мудрец  должен  хранить  свои  знания).
Современники долго не понимали: отчего  так  сказочно  богат  Калиостро?
Почему у него не переводилось золото? Думали, что  он  и  в  самом  деле
обладает секретом "философского камня". История этот вопрос не выяснила.
Вскоре Калиостро  навестил  Голштинию,  где  проживал  легендарный  граф
Сен-Жермен, о котором позже писал Пушкин в "Пиковой даме" (кто не помнит
трех  карт  -  тройка,  семерка,  туз!).  Загробным  голосом  Сен-Жермен
возвестил Калиостро:
   - Величайшее из таинств мира состоит в  умении  управлять  людьми,  и
единственное  средство  -  никогда  не  открывать   истины;   необходимо
действовать лишь вопреки здравому  смыслу  людей,  смело  проповедуя  им
нелепости, и тогда они всецело тебе поверят!  А  теперь  повернитесь  на
Восток: видите, там  сверкают,  как  чистые  бриллианты,  снега  великой
России. Откройте двери ее!
   Калиостро  с  очаровательной  Лоренцой  появился  в  Митаве,  столице
Курляндского герцогства. Отсюда недалеко и до Петербурга, куда он въехал
под именем графа Феникса, полковника испанской  службы  (Калиостро  имел
какое-то особое пристрастие к чину полковника). Был год 1779-й...
 
*** 
 
   А То