" (майский цветок),  где  и
представил русским японскую делегацию.
   - Господин Витте, - спросил президент, - не желаете  ли  вы  дружески
позавтракать с господином Комурой?
   За столом Рузвельт произнес бравый и энергичный спич в защиту мира на
земле, но при этом  слишком  выразительно  смотрел  на  русских,  словно
именно они были "поджигателями"  этой  войны.  Витте  шепнул  профессору
Федору Мартенсу:
   - Пока что  мы  наблюдали  только  за  работой  желудков,  но  завтра
предстоит поработать мозгами и поиграть на нервах .
   Портсмут - курортный городишко  с  лесными  пейзажами,  напоминающими
финское побережье. Русских поместили в отеле "Вентворт", где  было  мало
комфорта,  окна  затягивали  проволочные  сетки  от  обилия  комаров.  В
соседнем пруду купались тощие американки -  все  в  черных  чулках  и  в
черных перчатках.
   Равнодушно глядя на этих пуританок, Витте сказал Розену:
   - На худой конец, если японцы не  согласятся  на  примирение,  Россия
способна вести войну до последней крайности, и мы еще поглядим,  кто  из
нас дольше продержится...
   27 июля - первый день конференции, посвященный процедурным  вопросам.
Дипломаты расселись за  столом,  над  ними,  освежая  воздух,  крутились
электрические пропеллеры. Комура уже  взял  напрокат  несгораемый  шкаф,
чтобы хранить от  шпионов  любую  паршивую  бумажку,  японцы  стремились
засекретить  от  мира  переговоры,  чтобы   сделать   тайну   из   своих
грабительских притязаний. Сергей Юльевич понял это!
   - А почему я не вижу здесь журналистов? - вдруг спросил он японцев. -
Мы же собрались не как разбойники в пещере, чтобы делить добычу, и потом
делегация России желает  вести  переговоры  в  условиях  самой  обширной
гласности...
   Призыв к гласности не пропал даром:  пресса  США  стала  поддерживать
русских, а не японцев.  На  следующий  день  состоялось  первое  деловое
совещание. Чувствовалось, что японцы готовят России  такой  ошеломляющий
удар, от которого она согнется и уже не выпрямится. В наступившей тишине
барон Комура протянул Витте список японских требований из 12 пунктов.
   - Японское правительство, - изрек он при этом, - готово сделать  все,
чтобы достичь мирного соглашения.
   Витте едва глянул  на  пункты  требований,  крайне  унизительных  для
России, и почти равнодушно отложил список  в  сторону,  как  откладывают
вчерашнюю газету. Пункт № 5 гласил: "Сахалин и все прилегающие (к  нему)
острова, все общественные  сооружения  и  все  имущества  (на  Сахалине)
уступаются Японии..."
   На этом заседание 28 июля 1905 года и закрылось.
 
*** 
 
   Японцы хотели очень  многого:  протектората  над  Кореей,  отчуждения
Квантуна и железных дорог, созданных в  Маньчжурии  на  русские  деньги,
требовали разоружения Владивостока, передачи  Японии  русских  кораблей,
интернированных в иностранных портах,  желали  владеть  всем  Сахалином.
Отбиться от самурайских претензий по всем 12  пунктам  было  трудно,  но
особенно болезненно  для  престижа  России  было  требование  о  выплате
контрибуций. В самом же Сахалине  японцы  видели  не  только  "кормушку"
рыбным туком  для  своих  рисовых  полей,  но  и  важный  стратегический
плацдарм, с которого всегда можно  влиять  на  дальневосточную  политику
русского кабинета...
   30 июля японцы снова встретились с русскими, и  Комура  был  удивлен,
что делегация России сразу же отвергла четыре японские претензии, в  том
числе пункт № 5 -  об  уступке  Сахалина,  и  пункт  №  9  -  о  выплате
контрибуций. При этом Витте держал себя столь надменно, что барон Комура
не выдержал:
   - Не ведите себя здесь как победитель!
   - В чем дело? - шутливо  отвечал  Витте.  -  В  этой  войне  не  было
победителей, а значит, не может быть и  побежденных.  Да,  мы  согласны,
чтобы Япония, как и раньше, ловила рыбку у берегов Сахалина, но уступать
Сахалин мы не намерены.
   Состоялся обмен мнениями о контрибуциях.
   - Контрибуцию, - веско заметил  барон  Розен,  -  платят  побежденные
народы, желающие, чтобы неприятель поскорее  убрался  от  них  восвояси.
Даже  на  Парижском  конгрессе,  после  падения  Севастополя,  никто  из
держав-победительниц не осмелился требовать с России возмещения  военных
убытков.
   Витте добавил, что Россия согласна возместить  японские  расходы,  но
только в тех пределах, какие  были  сопряжены  с  содержанием  в  Японии
русских военнопленных:
   - Тут мы не станем спорить! Россия оплатит все издержки, связанные  с
содержанием и лечением наших пленных.
   Переговоры  обострились,  противники  перешли  к  резкостям,  русская
сторона с издевкою запросила японскую:
   - Пусть ваша армия попробует занять Москву, тогда, быть может,  вы  и
получите с нас контрибуции.
   - В таком случае, - парировал Комура, - мы бы не просили у вас денег,
а продиктовали бы вам любые условия.
   - Вряд ли! - смеялся Витте. - Наполеон побывал в Москве,  но  условия
мира продиктовала все же Россия.., в Париже!
   Сидя же в Московском Кремле, Наполеон бог знает до чего додумался, но
ему и в голову не пришло выпрашивать у России денег, чтобы выбраться  из
войны с Россией...
   В присутствии многих журналистов Витте нарочито  громко  распорядился
узнать для него расписание пароходов, отплывающих в Европу. "Дело идет к
разрыву! - писали американские  газеты.  -  Японская  лиса  не  в  силах
бороться с русским медведем". Рузвельт был шокирован! Мнения  публики  и
газет США склонялись на сторону России, он же, поддерживая  Японию,  мог
загубить свою политическую карьеру. В  переговорах  назревал  кризис,  а
президент слишком дорожил славою "христианского миротворца".  Он  вызвал
Комуру и сказал, что само слово "контрибуции"  может  быть  обидным  для
русского самолюбия:
   - Впредь говорите о "возмещении военных издержек"...
   2 августа началось обсуждение сахалинского  вопроса.  Комура  обложил
себя баррикадами документов, в которые  постоянно  заглядывал,  а  перед
Витте лежала пачка папирос, и ничего больше.  Комура  ринулся  в  атаку,
отвоевывая Сахалин.
   - Вы, - сказал он, - смотрите  на  оккупацию  нами  Сахалина  как  на
насильственный акт, а не как на правовое решение.
   Потому и прошу вас привести доводы в пользу этого мнения.
   Федор Федорович Мартене сразу отчеканил ответ:
   - Права русской  нации  на  Сахалин  определились  еще  в  те  давние
времена, когда Япония никаких прав на Сахалин  не  заявляла.  Между  тем
Сахалин является продолжением  материковой  России,  отделенный  от  нее
столь  узким  проливом,  который   наши   беглые   каторжане   рисковали
форсировать даже на плотах из двух  бревен.  Для  нас  Сахалин  остается
часовым, поставленным возле дверей  Дальнего  Востока,  вы  же,  японцы,
стараетесь сменить караул у наших дверей, заменив его японским. Боюсь, -
заключил  Мартене,  -  что  захват  вами  Сахалина  в   будущем   явится
"брандером", таранящим мирные отношения с Японией.
   Комура вдался в нудную лекцию  по  истории,  доказывая,  что  Сахалин
является  географическим  дополнением  Японского  архипелага.  Затем  он
сказал, что - да! - Россия  никогда  не  делала  из  Сахалина  базы  для
нападения на Японию:
   - Но если бы война началась не в Маньчжурии, то вы, русские, могли бы
угрожать нам с берегов Сахалина.
   На это сердито фыркнули и Розен, и Витте:
   - Зачем нам вообще было нападать на Японию?
   - Тем более с Сахалина, где у нас тюрьмы да каторга!
   Комура не мог доказать исторических прав на обладание  Сахалином.  Он
заговорил тоном самурая: если остров уже занят японскими  войсками,  так
чего тут спорить? Витте ответил, что  факт  занятия  Сахалина  японскими
войсками еще не означает того, что Сахалин должен принадлежать Японии!
   -  Не  доказав  своих  притязаний  на  Сахалин,  вы  основываете   их
исключительно на силе военного права! Но при этом,  -  сказал  Витте,  -
напрасно хотели  бы  опираться  на  "народные  чувства"  японцев,  якобы
мечтающих о райской жизни на. Сахалине.
   Ваше "народное чувство" - было записано в протоколе - основано не  на
том, что Россия забрала что-то принадлежащее Японии. Напротив, - логично
рассуждал Витте, - вы просто сожалеете, что Россия  РАНЬШЕ  ВАС  освоила
Сахалин и его богатства. Если же  говорить  о  "народных  чувствах",  то
какие же чувства возникнут в душе русского человека, если он на законных
основаниях много лет уже владел всем Сахалином?!
   Два часа прений  не  дали  результатов.  Переговоры  зашли  в  тупик.
Сахалин нависал над  столом  Портсмута,  как  дамоклов  меч,  и  Комура,
нервничая,  слишком  энергично  стряхивал  пепел  с  папиросы,  а  Витте
закидывал ногу на ногу и крутил ступней, посверкивая ботинком.  Оба  они
напоминали гроссмейстеров за шахматной доской,  действующих  на  психику
один другому. Витте часто просил  чаю  -  Комура  тоже.  Если  бы  Витте
попросил водки, наверное, и все японцы пожелали бы напиться.
   Американские газеты писали, что  сахалинский  вопрос  неразрешим;  от
русских мы чаще всего слышим слова "завтра  будет  видно",  а  на  устах
японцев - "шиката  ганас"  (ничего  не  поделаешь).  Портсмутский  отель
"Вентворт"  вдруг   содрогнулся   от   мощного   грохота:   это   японцы
демонстративно возвращали несгораемый шкаф, взятый ими  напрокат,  чтобы
напугать русских срывом переговоров, а русские дипломаты,  как  заметили
вездесущие репортеры, затребовали свое белье из стирки...
   Рузвельт срочно повидался с Розеном, дав понять барону, что в  случае
срыва переговоров он не засидится на месте посла  в  Вашингтоне,  именно
теперь пришло, кажется, время для его личного вмешательства в дела мира:
   - Я вынужден писать вашему императору...
   Николай II, отвечая  на  телеграммы  Витте,  делал  на  них  пометки:
"Сказано же было - ни пяди земли, ни рубля уплаты.
   На этом я буду стоять до конца". Но  американский  посол  Мейер  стал
убеждать царя, что японцы согласятся уйти с северной части  Сахалина,  а
любая затяжка войны вызовет вторжение  самураев  в  Сибирь.  Николай  II
сначала упорствовал, отвечая Мейеру, что он  дал  "публичное  слово"  не
уступать, но после двух часов бесплодной болтовни он сдался.
   - Хорошо, - сказал царь, - к  югу  от  пятидесятой  параллели  японцы
могут считать себя на Сахалине хозяевами...
 
*** 
 
   Чтобы  поиграть  на  нервах  японцев,  Витте  велел  расплатиться  за
гостиницу, придавая своему лицу  выражение  мрачной  решимости.  Комура,
явно  испуганный,  уже  колебался,  соглашаясь  на  возвращение   России
северного Сахалина, но...
   - Но северную часть Сахалина мы согласны продать!
   Без вознаграждения мы не можем закончить войну.
   На этом он и попался. Витте использовал  промах  Комуры  и  разгласил
журналистам, что для Японии важнее всего деньги,  из-за  которых  она  и
начала эту войну. Американские газеты  сразу  же  поместили  карикатуры:
японский микадо дубасил палкою русского царя, при  этом  спрашивая  его:
"Сколько ты мне заплатишь, чтобы я тебя отпустил живым?.."
   Симпатии рядовых американцев окончательно перешли на русскую сторону.
Никто не смел уже говорить, что Япония начала войну, дабы нести  светочи
цивилизации и культуры в страны Азии. "Барон Комура, стоя лицом к лицу с
мрачной реальностью войны,  продолжение  которой  было  бы,  несомненно,
гибельным для Японии, был вынужден уступить", -  в  таких  словах  писал
японский историк Акаги. Но именно в эти дни  иностранные  наблюдатели  в
Маньчжурии  отмечали  резкий  перелом  в  настроении  японских   солдат,
уставших проливать кровь, - они все чаще сдавались в плен русским...
   Подписывая протокол прошлого совещания, Витте спросил - на  какой  он
писан бумаге? Коростовец объяснил, что русские документы  составлены  на
американской, а японские  -  на  японской.  Розен,  прислушиваясь  к  их
разговору, заметил:
   - Японская бумага прочнее, ее трудно разорвать.
   В беседу вмешался Комура, сказавший:
   - Зато на вашей бумаге нельзя соскоблить слова...
   16 августа Витте удалился с бароном Комурой для беседы наедине, после
чего  появился  красный,  как  вареный  рак,  но  зато  с   улыбкою   на
разгоряченном лице:
   - Господа! Поздравляю - японцы нам уступили...
   Витте зачитал японский отказ о выкупе северного  Сахалина,  а  Комура
признал  перед  журналистами,  что  Япония  отказывается  от   денежного
вознаграждения. Вслед за этим  из  Токио  пришло  сообщение:  на  улицах
японской столицы начались погромы и пожары, масса невинных жертв, и если
Комура осмелится вернуться на родину, он будет убит как предатель.
   Американские  газеты  резко  изменили  фронт.  Теперь  они  писали  о
грядущей "желтой опасности", которая от берегов Японии  накатывается  на
всю Азию, на весь Тихий океан.
   Над крышами Портсмута долго гремели орудийные салюты  в  честь  мира,
звонили колокола храмов, а на всех  заводах  и  фабриках  Америки  разом
застонали гудки...
   Витте удалился к себе в номер, сказав секретарю:
   - Мне уже надоело быть вежливым и постоянно улыбаться.
   Больше никаких журналистов и фотографов ко мне не допускать! Я  желаю
отдохнуть ото всей этой болтовни...
   ...Наш академик В. М. Хвостов,  авторитетный  специалист  в  вопросах
международного права, писал, что отторжение Сахалина от России  в  Токио
даже не считали таким уж обязательным требованием: "Ясно,  что  если  бы
царь и его дипломаты проявили должную выдержку, то можно было бы Сахалин
отстоять!"
   Сахалинский вопрос, не  разрешенный  в  Портсмуте,  был  окончательно
разрешен в августе 1945 года.
   Его в кратчайший срок - и без  лишних  разговоров  -  разрешили  наши
десантники, солдаты Советской  Армии  и  матросы  Тихоокеанского  флота,
которые одним стремительным броском вернули Сахалин  русскому  народу  -
хозяину!



   Валентин ПИКУЛЬ 
   МЯСОЕДОВ, СЫН МЯСОЕДОВА 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА p://www.bestlibrary.ru 
 
   В Московском училище живописи,  ваяния  и  зодчества  ожидали  визита
высокого начальства, когда в кабинет князя  Львова,  директора  училища,
ввалился швейцар и пал в ноги:
   - Ваше сятество, стыда не оберемся.., избавьте!
   - В чем дело, милейший? - удивился князь и только тогда заметил,  что
швейцар перепоясан, словно кушаком, толстою железною кочергой. - Да  кто
ж это тебя так, братец мой?
   - Опять Ванька... Мясоедов, сын Мясоедова! Завязал курям на  смех,  а
мне-то каково в дверях гостям кланяться?..
   Владимир Милашевский  писал:  "Оригиналом  из  оригиналов,  уникумом,
перед которым все меркло, был художник Иван Мясоедов",  сын  знаменитого
передвижника Григория Григорьевича Мясоедова.
   Г. Г. Мясоедов был человеком  сложным,  в  общении  невыносимым;  его
резкий самобытный характер иногда оказывался даже для друзей  и  близких
тяжел не по силам. Не ужившись с первой женой - пианисткой, он сошелся с
молодой художницей Ксенией Ивановой, которая в 1881 году родила ему сына
- Ивана. А далее начинаются  загадки,  которые  можно  истолковать  лишь
причудами  большого  таланта.  Григорий  Григорьевич  не  позволил  жене
проявлять материнские чувства, мальчику же внушал, что его мать - это не
мать, а лишь кормилица. Не отсюда ли, я думаю, не от самой ли колыбели и
начался острейший разлад между отцом и сыном?..
   Наконец Г. Г. Мясоедов безжалостно оторвал ребенка от матери, доверив
его заботам семьи своего друга - пейзажиста А. А.  Киселева  (тогда  еще
москвича). Это случилось, когда Мясоедов позировал  Репину  для  картины
"Иван Грозный и сын его  Иван".  Облик  художника  воплотился  в  облике
царя-убийцы, а позже Мясоедов вспоминал:
   - Илья взял царя с  меня,  потому  что  ни  у  кого  не  было  такого
зверского выражения лица, как у меня...
   А семья  Киселевых  была  талантливая,  веселая,  многодетная.  Софья
Матвеевна, жена художника, решила заменить Ване родную  мать.  Казалось,
этот отверженный подкидыш, попав в общество сверстников, здесь и обретет
счастливое детство. Но этого не произошло... Я позволю себе сослаться на
записки Н. А.  Киселева,  сына  пейзажиста,  который  в  Ване  Мясоедове
встретил ребенка, не желавшего  признавать  слово  "нельзя".  На  каждое
"нельзя" он отвечал гнусным, противным  воем.  В  нем  сразу  же  "стали
выявляться его отрицательные стороны, чего  так  боялась  моя  мать.  Он
оказался абсолютно невоспитанным.
   Ни в малейшей степени ему не были знакомы самые  примитивные  правила
поведения". Сколько ни билась с ним добрейшая Софья Матвеевна, ничего не
получалось, и у нее скоро опустились руки:
   - Исчадье ада! Что из него выйдет - подумать страшно...
   В ту пору передвижники жили  единой  дружной  семьей  (разлады  в  их
Товариществе возникли  позже).  Когда  устраивались  выставки  картин  в
Москве, это событие отмечалось  добрым  застольем  в  доме  Киселевых  -
шумно, весело, празднично. Детей кормили отдельно от взрослых, но  гости
пожелали увидеть сына своего собрата - Ваню Мясоедова. Николай Маковский
больше других упрашивал Софью Матвеевну:
   - Да покажите нам его... Что вы прячете?
   - Прячу, ибо знаю, что добра не будет.
   - А все-таки покажите, - настаивал Маковский.
   Мясоедов, сын Мясоедова, был представлен гостям. Но  глядел  на  всех
волчонком, исподлобья. Убедившись, что смотрины его  закончены,  мальчик
вдруг шагнул к Николаю Маковскому, одетому лучше  всех,  вытер  сопливый
нос об рукав его сюртука... Это была уже не шалость капризного ребенка -
это было умышленное злодейство. Софья Матвеевна при всех расплакалась.
   - Чаша моего терпения переполнилась...
   После этого казуса Мясоедов забрал свое немыслимое чадо от  Киселевых
и в 1891 году пристроил его в полтавское реальное училище, которое  Ваня
и закончил, не блистая аттестацией. Но "искра божия"  уже  была  в  душе
Мясоедова-сына, и юноша, оставив  тихо  дремлющую  Полтаву,  поступил  в
Московское училище живописи, ваяния  и  зодчества.  Киселевы  тогда  уже
перебрались на берега Невы, учителями Ивана стали превосходные мастера -
Н. А. Касаткин и В. Н. Бакшеев.
   Бакшеев говорил Григорию Григорьевичу:
   - Ваш сынок Ваня - ах, какой это талантище!
   - Несчастье мое, - отвечал Мясоедов-отец...
   А ведь Бакшеев не льстил  маститому  передвижнику,  его  сын  получал
высшие оценки в живописи и в рисунке. Бакшеев не  стал  допытываться,  в
чем отец видит "несчастье", но в своих мемуарах отметил: "Он боялся, что
его сын пойдет по пути артистов цирка и бросит живопись..."
   "Дубина!" - отозвался отец о сыне.
   Правда, что Ванечка рос богатырем. Его физическое развитие совпало по
времени с развитием русского спорта,  когда  чемпионаты  силовой  борьбы
становились праздниками для народа. Иван все чаще отрывался от мольберта
- ради цирковой арены. Феноменально могучий от  природы,  он  увеличивал
силу беспощадными тренировками.  Его  внимание  обратилось  к  античному
миру, потому что там царил культ человеческого тела.
   Иван освоил греческий язык,  дабы  легче  проникнуть  в  древний  мир
гармонии и красоты. В цирках он выступал за деньги, как профессиональный
борец, под псевдонимом "де-Красац".
   Отец, узнав об этом, презрительно фыркал:
   - Чемпион мира и окрестностей...
   Иван  Мясоедов  своего  добился,  его  фигура   обрела   удивительную
гармоничность, он походил на Геркулеса. Я вот думаю:  что  это  -  мода,
поветрие? Ведь тогда же портретист Браз ударом кулака разрушал камины  и
печи,  Машков  и  Кончаловский  (еще  молодые  ребята)  изображали  себя
обнаженными, демонстрируя свои мышцы, а наш чудесный  мастер  Мешков  на
своих плечах относил на водопой жеребенка и таскал его  к  реке  до  тех
пор, пока жеребенок не превратился в коня...
   "Художник должен быть сильным!" - утверждал Иван, Летние каникулы  он
проводил в полтавской усадьбе отца, отношения  с  которым  не  были  еще
враждебными, но  становились  все  холоднее.  Гуляя  в  саду,  стареющий
художник постоянно спотыкался о разбросанные гири, которые  даже  нельзя
было