вид,  что  советуется  с  дядюшкой
Живописцем, который, по обыкновению, восседал в одном из задних  рядов,  и
кое-как сочинил новые шесть строк.
     В довершение всего дядюшке Живописцу репетиция очень нравилась, и  от
то и дело громко зявлял, что все идет превосходно. Старик хохотал до  слез
и совсем забыл, что должен делать вид, будто все это сочинено им самим.
     - Авось зрителям комедия понравится так  же,  как  она  наравится  ее
автору, - язвительно заметил Главк.
     Алексид уже не мог поправлять ошибки, ссылаясь на старика, - ведь все
видели, с каким явным удовольствием тот следил за представлением, не желая
замечать погрешностей. "А что будет завтра, - мрачно твердил себе Алексид,
- когда все  скамьи  заполнит  праздничная  толпа  зрителей!"  Афиняне  не
прощают плохих представлений. Ему оставалось только  молить  богов,  чтобы
публика обошлась с бедным дядюшкой Живописцем снисходительно и не обрушила
на него чего-нибудь пояжелее насмешливых слов.
     Но и последняя репетиция когда-нибудь  кончается,  особенно  если  за
сценой ждут участники другой комедии, представленной на состязание. И  вот
к вечеру Алексид побрел домой и с жадностью съел обед, поджидавший  его  с
полудня.
     - Ночевать я буду у дядюшки, - сказал он матери.
     - Так ли уж это нужно?
     - Конечно. Мы должны быть в театре с самого раннего  утра.  Ведь  его
комедию могут показать первой. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? -
ответил Алексид, с ужасом вспоминая репетицию. - А кроме того,  он  совсем
измучился от этих волнений, и, по-моему, мне следует  быть  рядом  с  ним,
пока все не кончится.
     - Да, милый. Разумеется, это нелегко для человека  его  возраста.  Но
сколько же у  дяди  оказалось  разных  талантов,  о  которых  мы  даже  не
подозревали!
     Алексид уже предупредил  дядюшку,  так  как  действительно  собирался
провести в его доме этоу ночь, а вернее  -  предутренние  часы,  когда  он
вернется, выследив Гиппия. Дома же его исчезновение могли заметить.  Он  и
так чуть не попался в ночь  пира:  проводив  Коринну  до  харчевни,  он  с
помощью Теона пробрался к себе, но тут залаяла собака,  отец  проснулся  и
вышел посмотреть, в чем дело... Нет, Алексиду не хотелось, чтобы  все  это
повторилось еще раз.
     Он ломал голову и над двумя другими задачами: как не упустить Гиппия,
когда тот выйдет из дома, и как остаться неузнанным.  К  счастью,  молодой
эвпатрид жил на оживленной улице, и за его дверью  можно  было  наблюдать,
укрывшись за колоннами соседнего  портика.  Спросив  у  спешившей  куда-то
рабыни, дома  ли  ее  хозяин,  и  получив  утвердительный  ответ,  Алексид
устроился в своей засаде. Чтобы не привлекать к себе внидмания и в  то  же
время изменить свою внешность, он вымазал  лицо  и  руки  грязью  и  надел
пастушескую одежду  -  рваную,  засаленную  овчину,  неуклюжие  деревянные
сандалии и широкополую шляпу; рядом он положил небольшой узелок, в котором
было завязано всякое ненужное тряпье. "Полезно иметь  доступ  к  актерским
костюмам", - подумал он с усмешкой.
     Он сидел так до самой темноты, исподтишка поглядывая на дверь Гиппия,
но прохожие видели только усталого пастуха, который отдыхает перед дальней
обратной  дорогой.  Если  бы  с  ним  заговорили,  но,  к   его   большому
разочарованию, ему так и не пришлось пустить в ход эту уловку.
     Отблески последних солнечных лучей скользили по стене все выше и выше
- вот они перестали озарять даже кровли, и улица погрузилась во мглу. Небо
из  голубого  и  розового  стало  заленым.  В  верхних   окнах   замерцали
светильники. На улице заколыхались факелы. Сумерки заливали Афины  легкими
лиловыми волнами.
     Из дома Гиппия кто-то вышел. Это был сам Гиппий. Его сопровождали два
раба.  Один  из  них  нес  факел,  и  у  обоих  были  посохи  с  железными
наконечниками. Когда Гиппий проходил мимо  портика,  на  Алексида  пахнуло
благовониями. Рабы следовали за хозяином на почтительном расстоянии. Забыв
усталость, Алексид вскочил, вскинул узелок на плечо и пошел за ними.
     Первые двадцать стадиев он мог идти, ничего не  опасаясь.  Обсаженная
деревьями дорога, которая вела от городских ворот к восточным  предгорьям,
кишела людьми. Гиппий важно шагал вперед,  словно  направляясь  на  пир  в
загородный дом какого-нибудь приятеля,  и,  конечно,  он  не  мог  зметить
пастушка, который брел позади среди множества таких же смутных фигур.
     Но  постепенно  людской  поток  начал  редеть.  Над   черной   глыбой
Гиметтского кряжа показался лимонно-желтый краешек луны,  а  вскоре  из-за
горы выплыл и весь ее диск. Темнота перестала  сгущаться,  когда  же  луна
поднялась еще выше и стала серебрянной, ее свет оказался куда более ярким,
чем этого хотелось бы Алексиду. Он отстал, как мог дальше,  и  старательно
держался в густой тени кипарисов и оголенных платанов.  Было  так  светло,
что Алексид мог любовоться мерцанием снежных вершин Гиметта и Пентеликона,
высоко уходящих в безоблачное небо над уступами предгорий.
     Вдруг раб Гиппия погасил факел. Алексид услышал, как смолистое дерево
зашипело в воде придорожной канавы. Три закутанные в плащи фигуры свернули
с дороги в поля по направлению к Илиссу. Его вздувшиеся от  зимних  дождей
воды ревели на камнях где-то совсем близко.
     Алексид последовал за ними, бросив  свой  узелок,  -  теперь  он  был
только помехой. Надо во что бы то ни  стало  остаться  незамеченным.  Если
Гиппий обнаружит, что его выслеживают, так или иначе все пропало.
     - Ну конечно! - с торжеством пробормотал Алексид.
     Деревья и скалы вокруг были ему знакомы. Хотя обычно они  с  Коринной
ходили другим путем, он все же не сомневался,  что  Гиппий  пробирается  к
заброшенной каменоломне. Да и не трудно было догадаться,  что  заговорщики
условились встретиться в пещере, где была найдена полоска  со  спартанской
тайнописью. Теперь же Алексид был в этом уверен.
     "Если бы только знать заранее, - подумал он, - можно было  бы  прийти
сюда еще днем и спрятаться где-нибудь в глубине  пещеры".  Но  он  тут  же
отбросил эту мысль. А была ли  пещера  днем  пуста?  Сообщник  Гиппия  мог
поджидать его там с предыдущей ночи, и тогда Алексид угодил бы в  ловушку.
Он вздрогнул. Вряд ли рвущиеся к власти заговорщики  пощадят  попавшего  к
ним в руки соглядатая.
     Теперь, поняв, куда они направляются, он свернул и пошел через  кусты
привычным, давно знакомым путем. Гиппий же и его рабы знали дорогу гораздо
хуже, и впереди слышался треск сухих ветвей, а молодой щеголь  то  и  дело
испускал  визгливые  возгласы  досады.  Кравшийся  в  стороне  Алексид  не
сомневался, что среди такого шума никто не услышит его шагов.
     Когда они достигли входа в каменоломню, их кто-то окликнул, и  Гиппий
назвал себя.
     - Так мы и думали, - произнес грубый голос со спартанским акцентом. -
Этот шум давно возвестил о твоем приближении.
     - О боги! Ну, даже если мы и наступили на сухую ветку, что  за  беда?
На много стадиев вокруг нет ни единой живой души.
     - И все-таки шуметь незачем. Твои рабы пусть останутся тут и  помогут
нашим людям нести дозор. Магнет в пещере. Он спит - всю  прошлую  ночь  мы
плутали в горах.
     Гиппий и его  собеседник  направился  к  пещере.  По  шепоту  впереди
Алексид догодался, что,  кроме  рабов  Гиппия,  там  стоят  еще  несколько
человек. Какая удача, что он знает каменоломню как свои пять пальцев! Тут,
к  счастью,  было  темно  -  мраморные  утесы  отбрасывали  черные   тени.
Каменоломня была похожа на  огромную  каменную  чашу,  наполненную  густым
вином.
     Вход в пещеру был озарен колеблющимся светом костра. Алексид  увидел,
как две темные фигуры - Гиппий и его спутник  -  вскарабкались  на  уступ.
Чей-то незнакомый голос  произнес  приветствие,  и  Алексид  услышал,  что
Гиппий с той же почтительностью, как и тогда, не скачках, ответил:
     - Мне прискорбно видеть, на каком жалком ложе ты отдыхал! Но  обещаю,
что завтра твоя постель будет куда удобнее.
     - Не думаю, чтобы завтра кому-нибудь из нас понадобились  постели,  -
резко поправил его Магнет. - Но вот в следующую ночь,  если  все  кончится
благополучно, нас ждет приятный отдых.
     - Я это и хотел сказать. Глупая оговорка.
     - Ну, так садись. Ты уже  познакомился  с  моим  достойнейшим  другом
спартанцем Каллибием?
     - Встретились у входа, - буркнул спартанец.
     - Тогда перейдем к делу. Каллибий, разумеется, посланец  Спарты.  Наш
успех во многом зависит от помощи, которую нам окажут его город и он  сам.
Но об этом не следует  говорить.  Наши  свободолюбивые  сограждане  весьма
щепетильны, Каллибий, и очень не любят  чувствовать,  что  чем-то  обязаны
чужеземцам.
     - Знаю. Я помню, что мне приказано.
     Трое собеседников ушли в пещеру.  Теперь  Алексид,  притаившийся  под
уступом, слышал лишь глухое бормотание, которое  к  тому  же  сливалось  с
шумом маленького водопада. Ему оставалось только пренебречь  опасностью  и
взобраться по сиреневому кусту к самой  расселине.  И  снова  ему  помогла
привычка. Он столько раз взбирался на этот куст, что его руки и ноги сразу
нашли обычную опору. Ни один сучок не треснул, ни один прутик не зашуршал,
когда он устроился среди веток так, что мог видеть заговорщиков,  сидевших
у маленького костра, и слышать каждое их слово.
     - Да, - горячо говорил  Гиппий  Магнету,  -  к  завтрашней  ночи  все
подготовлено. Нельзя же упускать подобный случай.
     - Лучше бы вам выждать еще месяц, - проворчал спартанец. -  Нам  было
бы сподручнее... А впрочем... - Он пожал плечами.
     -  Видишь  ли,  -  вкрадчиво   объяснил   Гиппий,   -   нам   следует
воспользоваться Дионисиями. Ты, наверно, не  видел,  как  их  празднуют  в
нашем городе?
     - Нет.
     - Так  вот:  после  окончания  представления,  когда  стемнеет,  люди
высыпают на улицу - это, право же, отличный праздник,  -  одетые  в  самые
разные маски: тут ты увидишь и сатиров, и вакханок, и нимф, и граций... И,
значит, Магнету легко будет войти в город неузнанным.
     Алексид недоумевал, почему Гиппий так долго внушал ему страх.  Прежде
в нем, правда, чудилось что-то значительное, но теперь, рядом  с  суровым,
умным Магнетом и угрюмым спартанцем он казался  просто  ничтожеством.  Да,
Магнет куда опаснее: красные блики костра  освещали  его  жесткое  лицо  с
крючковатым носом и торчащим подбдородком, похожим на таран боевой триеры,
- такой человек действительно способен захватить власть в городе,  который
его изгнал.
     - Я уже объяснил все это Каллибию, - перебил он холодно, но не грубо.
     "Он мирится с глупостью Гиппия, - сказал себе Алексид, -  потому  что
тот хоть и дурак, но не во всем. И может быть очень полезным.  И  пока  он
полезен Магнету, тот будет пользоваться его услугами, ну, а потом -  потом
не хотел бы я очутиться на месте Гиппия... А Магнет не только жесток,  но,
очевидно, и очень умен. Он умеет ладить  и  с  такими,  как  Гиппий,  и  с
такими, как этот спартанец, и, уж наверное, сумеет произвести  впечатление
ни собрание граждан..."
     - Понятно, - пробурчал спартанец. - Из-за праздника люди  забудут  об
осторожности. Будут пить вино и веселиться.
     - Значит, Магнет войдет в город неузнанным, - как ни в чем не  бывало
продолжал Гиппий. - А кроме того, мы все сможем спрятать оружие  под  свои
наряды и ждать сигнала.
     - Вот это дело! - одобрительно сказал Каллибий, оживившись при  слове
"оружие". - А хватит его на всех вас? То есть для первого нападения,  пока
вы не захватите государственный склад оружия?
     Гиппий сново засмеялся:
     - Я позаботился об этом. У меня есть двести мечей, столько же  щитов,
пятьдесят копий и много  длинных  кинжалов,  которые  удобно  прятать  под
одеждой...
     - Где они?
     - Надежно заперты в главной опочивальне моего  дома,  куда  никто  не
заходит со дня смерти моих родителей.
     Алексид сильнее вцепился в гибкую ветку. Так вот  ответ  на  загадку,
доставившую столько страданий  Коринне!  Теперь  все  стало  ясно,  и  его
охватил страх. Еще день - и  на  улицах  Афин  будет  литься  не  вино,  а
кровь...
     Забыв про усталость, накопившуюся за этот долгий и утомительный день,
не замечая судороги в ноге, зажатой в развилке, он напрягал слух, чтобы не
пропустить на одной подробности плана, о котором  теперь  рассказывал  сам
Магнет.
     План этот предусматривал все. Магнет не упустил ни одной мелочи.
     Стойких поборников демократии решено было убить во  время  праздника,
но некотоых должностных лиц, не отличающихся особым мужеством, заговорщики
собирались пощадить, чтобы превратить их в свое послушное орудие.
     В городе  будут  распущены  зловещие  слухи,  чтобы  народ  в  панике
поверил, будто заговорщики гораздо многочиленнее, чем это  есть  на  самом
деле. Так что, когда на заре соберутся  уцелевшие  члены  Совета  Пятисот,
никто не будет знать, кому можно довериться и кто падет следующей  жертвой
предательских кинжалов. И вот в эту минуту, когда демократия останется без
вождей, а заговорщики захватят важнейшие здания города и запугают жителей,
кто-нибудь из друзей Магнета в Совете предложит, чтобы Магнета вернули  из
изгнания "ради спасения отечества", Мало кто осмелится  голосовать  против
такого предложения.
     - А если такие и найдутся,  -  закончил  Магнет,  презрительно  кривя
губы, - мы с ними разделаемся прежде, чем они успеют повредить нам.
     Но Магнет не забыл и о том, что Афины - не только  город.  Отряды  на
границах, сказал он, будут застигнуты врасплох и  разоружены  прежде,  чем
сумеют прийти на помощь демократии. Что же касается войск, находящихся  за
морем, "мы напомним им, что их семьи в наших руках, - сказал Магнет.  -  И
напомним об этом не  только  полководцам,  но  и  каждому  воину,  который
вздумает упрямиться!" Ну, а уж если заговорщики наткнутся на  какое-нибудь
непредвиденное препятствиве, их выручит спартанское войско.
     У Алексида кровь застыла в жилах: как хитро все это задумано!
     Надо  скорее  бежать   в   Афины,   разбудить   архонта-басилевса   и
предупредить его о грозящей городу гибели. А если  он  не  поверит,  пусть
заставит открыть спальню в доме Гиппия и увидит, что там хранится,  прежде
чем Гиппий вернется и успеет раздать оружие своим друзьям.
     Он уже готовился соскользнуть на землю, когда Гиппий снова заговорил:
     - Ах да! Я хотел бы прибавить еще одно имя к списку тех,  кого  мы...
уберем... завтра ночью.
     - Кого же?
     - Сократа. Его опасно оставлять в живых. Он не  из  тех,  кого  можно
подкупить или запугать. Он будет говорить, что думает... и  задавать  свои
возмутительные вопросы... и кое-кто будет его слушать. Нам в  такое  время
это ни к чему.
     Магнет на мгновение задумался, а потом ответил:
     - Согласен. Пригодиться Сократ  мне  не  может,  а  он  действительно
опасен. Пожалуй, ему пора отправляться задавать свои вопросы  в  подземный
мир.
     Алексид не стал больше слушать. Он беззвучно скользнул вниз по стволу
- прямо в объятия чьих-то сильных рук.



                           17. ЗАРЯ РОКОВОГО ДНЯ

     - Кто это? - резко  спросил  Магнет,  выходя  на  уступ.  -  Кого  ты
схватил?
     - Пастушонка, господин. Одежда на нем пастушья.
     - Дай-ка я не него погляжу. Эй ты, почему ты бродишь тут ночью?
     Алексид перестал вырываться - раб крепко держал его, скрутив ему руки
за спиной. Быстро приняв решение, он захныкал:
     - Прости, господин. Я без всякого умысла. Прости. Я не знал, кто тут,
- думал, может, воры подбираются к нашим овечкам...
     - А почему ты догадался, что тут кто-то есть?
     - Увидел костер, господин.
     - И давно ты подслушиваешь?
     - Я только сейчас подошел, господин, вот сейчас...
     - Он врет, господин, - вмешался раб. - Он сидел  на  дереве.  Мы  его
потому и увидели. Его голову  осветил  костер.  Он  глядел  в  пещеру.  И,
наверно, долго тут сидел.
     Тем временем к Магнету подошли Каллибий и Гиппий. Спартанец, выхватив
из костра горящую  головню,  нагнулся  и  осветил  стоящих  внизу.  Гиппий
вскрикнул:
     - Это не пастух! Я его знаю. Это Алексид, сын Леонта. Он  одно  время
болтался около Сократа. Наглый бездельник...
     - Понимаю, - тихо и грозно перебил его Магнет.  -  Ну,  Алексид,  кто
послал тебя подглядыват за нами?
     - Никто, - угрюмо ответил Алексид.
     - И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Так ли уж часто  афинские  юноши
из хороших семей бродят ночью по горам? Почему ты не дома, не в городе?
     Алексиду пришла в голову спасительная мысль.
     - Тут неподалеку загородный дом  моего  отца,  -  ответил  он  чистую
правду. - Я часто остаюсь здесь на несколько дней. И я люблю бродить ночью
в темноте. Так я готовлюсь к воинской службе. Неужели  только  спартанским
юношам позволено учиться выслеживать врага?..
     - И ты для этого всегда так одеваешься? - спросил Магнет.
     - Ну... - не сразу нешелся Алексид. - Я не хотел пачкать свою  лучшую
одежду, завтра ведь праздник...
     - Он лжет, - сказал Каллибий. - Он опасен. Наверно, слышал все, о чем
мы говорили. Его следует...
     - Нет, - ответил Магнет. - Мы не варвары. Когда надо, мы убиваем  без
колебаний, но мы не проливаем кровь напрасно. Да и к тому же он еще совсем
мальчик. И красивый, - добавил он с усмешкой, - если его хорошенько умыть.
Свяжи ему руки, Карион, и подними сюда.
     - Значит, ты готов подвергнуть опасности все дело... - сердито  начал
спартанец.
     - Никакой опасности нет.  Он  останется  здесь,  пока  все  не  будет
кончено, и не причинит нам никакого вреда. - Магнет повернулся к Алексиду,
которого тем временем уже подняли на уступ. - Тебя хватятся сегодня ночью?
     Алексид решил, что полезнее будет сказать правду.
     - Нет.
     - Тем лучше для тебя. Если рабы из вашего имения начнут рыскать тут с
факелами, это может кончиться плохо. Нам, пожалуй, придется  позволить  им
найти тебя... со сломанной шеей.  Запомни  это,  Алексид.  Я  не  потерплю
никаких помех моему замыслу.  Быть  может,  я  не  так  склонен  проливать
афинскую кровь, как мой спартанский друг, но, если ты попробуешь  сбежить,
я тебя не пощажу. Ты понял?
     - Да.
     - Ты пробудешь здесь два дня. - Магнет вошел в  пещеру  и  указал  на
темный угол в глубине. - Ложись тут. Свяжи ему ноги, Карион.
     Алексиду очень мешали связанные руки. Он с трудом опустился на колени
и перекатился на бок, как больной теленок. Раб связал ему ноги.
     - Лежи смирно, - сказал Магнет, - и мы тебя будем  кормить,  а  когда
все кончится, отпустим домой. Но попробуй только крикнуть, и я выдам  тебя
Каллибию. Мне некогда возиться с неблагодарными мальчишками.
     Он и его друзья вернулись к выходу и продолжали совещаться, но теперь
уже шепотом. Вскоре Гиппий попрощался и ушел. Каллибий и  Магнет  улеглись
поперек узкого входа в пещеру. Даже не будь Алексид связан, он не смог  бы
выбраться наружу незамеченным.
     Он лежал, и его томило отчаяние. Но к утру усталость и  духота  взяли
верх над душевной и телесной болью. Он погрузился в тревожную дремоту, и в
его снах странно мешались театральные состязания и  заговор.  Вот  он  сам
выступает в своей комедии,  скамьи  битком  набиты  зрителями,  но  только
почему-то это не театр, а каменоломня. Он хочет предостеречь зрителей,  но
может  говорить  только  стихами.  И  вот  он   начинает   облекать   свое
предостережение в стихи: очевидно, в его памяти были свежи усилия, которых
ему стоили измениния в монологе Главка, - во всяком случае, еще не  совсем
проснувшись, он успел сочинить несколько строк в том же размере:

                 Афиняне! Защитники свободы, берегитесь!
                 Вооружитесь и на страже будьте!
                 Вам враг грозит с горы, как коршун кривоклювый.
                 Сегодня маски прячут заговор.
                 Ждет Гиппия в опочивальне не супруга,
                 Но бронза острая, которая мила