затянули луну.  Беглецов окружала
непроглядная тьма, так что даже воздух и  воду они могли различать только на
ощупь.

     -- Ну, как у тебя дела?
     Они уже  давно не переговаривались, и теперь  голос Анджелы, донесшийся
из темноты, звучал как-то странно.
     -- Ничего. Мы хоть половину проплыли?
     -- Вряд ли. Нас  относило  течением. Вот почему я и  свернул  влево. Ты
заметила? Плыть придется дальше, но зато под обрывами вода неподвижна.
     Несколько минут они отдыхали. Пока они  плыли, они было  согрелись,  но
теперь им снова стало холодно.
     -- Что это? -- спросила Анджела.
     -- Гром.
     Алан  лежал  неподвижно,  опираясь  на  бурдюки  и   радуясь   минутной
передышке. Но тут в разрыве между двумя вершинами, словно какое-то сказочное
растение,  вспыхнула  ветвистая  молния, и на  мгновение  все  вокруг  залил
ослепительный  голубовато-серебристый свет. Затем раздался  гром  -- на этот
раз  не отдаленный  рокот,  а оглушительный  удар,  который  подхватило эхо,
заметавшееся над озером между обрывами.
     -- Поплыли, -- сказал  Алан, когда замер  последний раскат.  --  В этих
горах разражаются внезапные бури. На  озере может подняться волнение.  -- Он
старался говорить спокойно.
     Новый  удар  грома заглушил ответ Анджелы, но по  плеску воды слева  он
понял, что девушка поплыла вперед. Эхо еще не успело умолкнуть, как раздался
новый  звук -- шорох сильного ливня. Над  водой застонал и засвистел  ветер.
Когда они только  пускались в путь, по  небу  бешено неслись  облака,  но  в
долине было  совсем тихо. Теперь  ветер  налетал порывами,  полный  злобного
коварства. В лицо Алана летели  брызги. Впереди, во  мраке, замелькали белые
гребни. Плыть становилось все труднее, надутые бурдюки только мешали, и Алан
с тревогой окликнул Анджелу.
     -- Я ничего, -- отозвалась она, перекрикивая шум ветра и дождя.
     -- Бери левее, к самому обрыву, там будет тише.
     Он надеялся, что там будет тише.  Там должно было быть тише. Но пока он
не  замечал  никакой  разницы.  Озеро,  все  исчерченное  пенными  полосами,
закипало, словно черный котел ведьмы.
     -- Как  страшно!  --  задыхаясь,  пробормотала  Анджела, которая  плыла
теперь совсем рядом с  ним. --  Около тебя мне легче,  а  будь я  одна, я бы
насмерть перепугалась.
     Алан был рад, что его присутствие ободряет Анджелу. Хорошо, что  она не
догадывается, как устал и как  боится он сам.  Правда, ему  не в  первый раз
грозила  опасность утонуть. Дважды он  едва успевал выбраться из разлившихся
йоркширских  речек, а один раз, нырнув в  спокойные  воды Кэм, чуть  было не
остался на дне, запутавшись  в водорослях. Но тогда ведь спасительный  берег
был совсем близко!
     -- Но мы ведь не можем утонуть, правда? -- спросила Анджела.
     Да, утонуть  они не  могли,  пока  в привязанных  к  их поясам бурдюках
оставался воздух.  Однако,  если  волнение разыграется всерьез,  а у них  не
хватит сил держать головы высоко над водой,  они  все равно  захлебнутся. Он
ведь и так уже  успел наглотаться воды.  Если усталость возьмет верх, то  на
заре  по  озеру  будут  плавать  только  их  трупы.  Для  того  чтобы  стать
утопленником, вовсе не обязательно пойти на дно.
     -- Поменьше открывай рот, -- грубо приказал он Анджеле.
     Гром теперь удалялся и глухо  рокотал среди  дальних хребтов. Вой ветра
все чаще спадал. Из расступившихся туч выглянул месяц и осветил серую завесу
дождя,  которая  тут  же  рассеялась.  Однако  по озеру  по-прежнему  бежали
курчавые волны.
     -- Я немножко устала, -- сказала Анджела тихо.
     -- Плыви не останавливаясь, -- умоляюще настаивал Алан. -- Озеро сейчас
успокоится. Не торопись, но не останавливайся. Теперь уже близко.
     Да-да,  наверное,  близко.  Он снова разглядел  вершину  верхнего конца
озера.  Теперь  она  загораживала все  небо  впереди.  Значит, действительно
близко... Но разве можно  правильно оценить  расстояние,  когда твои глаза у
самой воды?
     Они плыли еще четверть часа. Ветер совсем стих,  и  волнение тоже почти
улеглось.
     --  Слушай, -- сказал Алан. Из темноты  доносился новый  звук: журчание
бегущей  по  камням воды. Он почувствовал,  что его усталым ногам приходится
преодолевать силу течения. -- Уже совсем близко, -- подбодрил он Анджелу.
     -- Очень хорошо. Теперь я немножко отдохну и поплыву дальше.
     Однако  отдыхать было нельзя. Вода впадавшей в озеро речки была  совсем
ледяной, и  ее течение чувствовалось уже здесь. Если они  перестанут плыть и
их затянет на стрежень, они будут отброшены далеко назад, потому что бурдюки
окажутся теперь только помехой. Анджела ни за что не проплывет еще раз такое
расстояние, да и он сам тоже.
     -- Ты не смеешь останавливаться! Плыви! -- яростно приказал он. -- Ведь
иначе...
     -- Прости, Алан, я не могу.
     Алан знал, что она говорит правду.  Его  собственные руки и ноги словно
налились  свинцом. Ему  начинало казаться, что он  плывет в полном рыцарском
вооружении.   А   течение   даже   за  те   несколько   секунд,   пока   они
переговаривались, успело отнести их назад ярдов на пятнадцать.
     Оставался только один выход. Алан расстегнул пояс, оттолкнул  бурдюки и
повернул к  Анджеле. Ему сразу  стало легче плыть, и  он словно обрел  новые
силы.  Жаль,  что Анджелу нельзя  освободить  от  бурдюков. Нет,  он  должен
вытащить на берег и ее, и Алексида.
     -- Перевернись на спину! -- скомандовал он. -- Я тебя потащу.
     Ему приходилось бороться отчаянно, потому что Анджела совсем обессилела
и не могла ему помочь. Речка  вздулась от  недавнего дождя, и течение тащило
его назад. Трижды он пытался нащупать дно, но  тщетно. И только на четвертый
раз его нога уперлась в камень.
     Две минуты  спустя, насквозь мокрые,  изнемогая  от холода и усталости,
они упали ничком на шуршащую гальку в устье речки.


        "Глава восемнадцатая. ОБРАТНЫЙ ПУТЬ"


     Как ни странно, первой оправилась и предложила идти дальше Анджела.
     Алану же хотелось только одного -- спать. Все его тело мучительно ныло.
Он так и остался бы лежать у воды, если бы Анджела его не растолкала.
     -- Ты  насмерть простудишься, -- уговаривала она.  -- У тебя уже озноб.
Вставай и пойдем.
     -- Куда же мы пойдем в такой темноте?
     -- Уже начинает светать. А идти нам можно только вверх по речке.
     Она была права. Другого пути,  кроме этой каменистой  расселины, отсюда
не было. А в сероватом свете зари они уже могли различать дорогу.
     -- Только сперва поешь, -- сказала Анджела.
     -- Хлеб, наверное, совсем размок. Ведь из сумок течет вода.
     -- Нет, он цел. Я зашила его вместе с Алексидом.
     Она распорола бурдюк и вытащила его содержимое.
     -- И почему  только я не догадалась уложить в него все наши вещи! -- со
вздохом  продолжала  девушка. --  Мы могли  бы переодеться сейчас  в  сухое.
Правда, тогда пришлось бы очень долго зашивать шов.
     -- Ничего, -- отозвался  Алан, с  удовольствием грызя хлебную корку. --
Скоро взойдет солнце, и мы согреемся...
     Его  била такая дрожь, что зуб на зуб не попадал, и Анджела  посмотрела
на него с тревогой.
     -- Тебя  надо напоить чем-нибудь  горячим  и уложить в  сухую  постель.
Пойдем поищем какого-нибудь крова.
     --  В этих-то  горах?  -- усмехнулся Алан. -- Нам еще повезет,  если мы
хотя  бы  к вечеру доберемся до какого-нибудь  жилья. Но в одном  я  с тобой
согласен -- чем скорее мы тронемся в путь, тем лучше.
     -- Во всяком случае,  --  торжествующе  сказала Анджела, высоко  подняв
рукопись, -- это обратный путь.
     Однако Алан, который, спотыкаясь,  брел за  ней по  расселине, никак не
мог поверить, что поручение,  которое он получил в Кембридже столько месяцев
назад, теперь, наконец, выполнено.  Они отыскали  Варну,  они добыли комедию
Алексида, и теперь остается только вернуться с ней в Венецию. Сколько раз он
мечтал об этой минуте! Каким счастьем, думал он, переполнится его сердце! Но
теперь,  когда она настала, он чувствовал только,  что у него отчаянно болит
голова, а мокрая одежда противно липнет к телу.
     Зато Анджела  была во  власти  радостного возбуждения.  Она удивительно
быстро оправилась  после плавания по озеру и  теперь  взбиралась по склону с
легкостью серны. Алан еле поспевал  за ней, но гордость мешала ему попросить
ее идти помедленнее.
     Взошло  солнце,  но  лучи  его  не  проникали  в  сумрачную  расселину.
Оглядываясь,   молодые  люди  видели  теперь  только  самый   уголок  озера,
спокойного и синего  под утренним  небом. Еще немного,  и  этот уголок  тоже
исчез за гребнем перевала.
     -- Вот мы и простились с Варной, -- сказала Анджела.
     -- И будем надеяться, что навсегда!
     Теперь они  простились  и  с речкой  и пошли через  нагорье по узенькой
тропке, которую заметила Анджела.
     -- Ведь должна же она куда-то вести! -- заявила девушка.
     Алан не стал  спорить.  Если она берет  на себя обязанности проводника,
тем  лучше. Они свободны, и этого с  него  довольно.  Вот только если бы еще
можно было лечь и уснуть!
     Солнце  начинало  припекать,  и  от  их одежды  поднимался пар. Анджела
распустила  кудри  по  плечам,  не опасаясь,  что  в  этой  горной глуши  ее
кто-нибудь увидит. Алан брел за девушкой, с трудом переставляя ноги, и вдруг
заметил,  что темная полоска у корней ее волос стала уже совсем широкой. Как
давно они уехали из Венеции!
     Он с трудом поднял руку и провел ладонью по подбородку.
     До сих пор ему достаточно было бриться раз в неделю -- он начал бриться
всего лишь год назад,  да и то больше  из  мальчишеского  самолюбия,  чем по
необходимости.  Но с тех  пор, как он покинул дом Альда, бритва не  касалась
его подбородка, и теперь его покрывала настоящая щетина.
     Венеция! Дом Альда! Горячая  вода,  чистые простыни...  Сейчас он готов
был отдать за них все сокровища мира. Когда еще ему вновь доведется вымыться
в горячей воде и лечь в чистую постель?
     Голос  Анджелы  заставил  его очнуться, и он с  испугом понял,  что уже
давно идет, словно в бреду, ничего не замечая вокруг.
     -- Впереди  перевал, -- сказала  Анджела. -- Пожалуй,  эта тропинка и в
самом деле куда-то ведет.
     -- А... э... Извини. Я, наверное, спал на ходу.
     --  Вот  именно,  -- заметила Анджела  с упреком. Взглянув  туда,  куда
указывал ее палец, Алан увидел глубокую зазубрину в стене гор, преграждавших
им путь на север.
     -- Может быть, отдохнем несколько минут? -- робко сказал он.
     --  Нет, уж лучше пойдем дальше. -- И Анджела засмеялась. -- Ты ведь не
дал мне отдохнуть на озере.
     --  И правильно, что не дал, -- ворчал он себе под нос,  устало плетясь
за ней.
     Но  ведь  тогда им грозила смерть,  а теперь совсем  другое дело. Ей-то
хорошо! Шагает как ни в чем не бывало. А он совсем болен.
     -- Ну ладно, -- буркнул он. -- До твоего перевала я дойду, но дальше ни
шагу не сделаю, пока не отдохну хорошенько.
     Никогда еще он не испытывал к Анджеле такой жгучей ненависти, как в эту
минуту.
     До перевала они шли полчаса, но Алану они показались целым днем. К тому
же  сбылись  и его мрачные предсказания: местность, которую  они  увидели  с
перевала, ничем не отличалась от той, которая лежала  за их спиной, -- точно
такое  же голое  холмистое  нагорье.  Алан  решительно  опустился на  землю,
разложил сушиться на соседнем камне свою куртку и рубаху и наотрез отказался
сделать еще хоть шаг.
     -- Ну пройдем чуть-чуть дальше, -- умоляла Анджела.
     -- Нет, я сначала отдохну. Да и куда торопиться?
     -- По-моему, вон там хижина.
     -- Чепуха! Откуда в этой глуши возьмется хижина?
     -- Но послушай, неужели ты не слышишь, как звенят овечьи колокольчики?
     -- У меня  в ушах  не только  колокольчики звенят,  а и лютни, и  вино,
льющееся в стакан, и...
     -- Да  нет,  это же правда! -- не  сдавалась Анджела. -- И колокольчики
звенят, и вон там из оврага поднимается дым. Погляди! Вон она -- хижина.
     Она схватила Алана за плечо, но его голова тяжело упала на грудь.
     -- Оставь меня  в покое, -- с досадой проворчал  он.  --  Неужели ты не
видишь, что я болен?
     -- Конечно, вижу, -- совсем другим тоном ответила Анджела. -- Уже давно
вижу.  Прости,  что я  заставляла  тебя идти,  но ведь  если  бы  ты потерял
сознание, у меня не хватило бы сил тебя тащить.
     Алан с  трудом поднялся  на  ноги,  не  забыв,  однако,  подобрать свою
одежду.
     -- Хорошо, попробую, -- сказал он, стуча зубами.
     Все дальнейшее  происходило  словно во  сне. Он смутно  вспоминал,  как
Анджела помогала  ему  спускаться по  тропе. Он  помнил, что на  них,  рыча,
бросились две собаки --  рыжая и черная с белыми пятнами, и Анджела пыталась
отогнать  их  камнями, только у нее  ничего  не получалось. Он помнил темный
вход в хижину и добродушное испуганное лицо старого пастуха, все исчерченное
глубокими морщинами, с белоснежными кустиками бровей.
     А потом  он уже  ничего не помнил,  потому  что  три  дня пролежал  без
сознания в лихорадке.

     ... -- Как ты себя чувствуешь, Алан?
     В хижине было темно и пахло псиной. Он видел только силуэт склонявшейся
над ним Анджелы, но очень обрадовался, услышав ее голос.
     -- Очень есть хочется, -- ответил он, тщетно пытаясь сесть на постели и
удивляясь своей слабости.
     -- Я так и думала. Вот выпей молока. Оно, правда, слишком уж жирное. Но
ведь это козье молоко, а коров здесь нет.
     Пальцы  Алана  сомкнулись  вокруг  деревянной  чашки.  Он  с  жадностью
принялся пить горячее молоко.
     -- А  кто тут  живет?  -- шепнул  он. За последние два месяца он привык
остерегаться любых незнакомых людей. -- А ру... она цела?
     -- Конечно,  -- успокоила  его Анджела. -- А здесь живет только  старик
пастух. Он объяснил мне, что  проводит здесь по нескольку недель подряд,  не
видя ни одной живой души.
     -- А что это за человек?
     -- Немножечко  полоумный, -- ответила Анджела  и  добавила  весело:  --
Наверное, и я бы помешалась, если бы мне пришлось столько  времени проводить
в  одиночестве  среди этих диких гор.  Но он  очень  добрый старик.  Правда,
ухаживать за  больными  он не  умеет  и,  глядя  на тебя, только всплескивал
руками да что-то бормотал. Так что твоей сиделкой пришлось быть мне. Но зато
он щедро делился со мной своими припасами.
     -- А какими? -- с интересом спросил Алан, отдавая ей пустую чашку.
     -- Особых деликатесов здесь,  конечно, нет. Козье молоко и сыр, да  еще
он печет лепешки. Только в них уж очень много золы попадает.
     -- Ну, зола -- это ничего... А мяса у него нет?
     -- Насколько я поняла, он режет козлят и ягнят только в крайнем случае.
Вчера он угощал  меня кроликом, которого поймал в ловушку. Но теперь, раз ты
очнулся, я непременно уговорю его зарезать ягненка.
     -- Мы ведь ему заплатим.
     Анджела засмеялась.
     -- Уж не знаю, видел ли  он когда-нибудь деньги. Мне кажется, в здешних
местах они не в ходу.
     -- Ну, так отблагодари  его чем-нибудь  другим, -- не отступал Алан. --
Предложи ему постирать или починить его одежду.
     -- Вряд ли его и это прельстит. А кроме того, я ведь тут  Анджело -- не
забывай. Но будь спокоен, я что-нибудь придумаю, когда он вернется.
     И только когда пастух, наконец, вернулся, Алан  понял, что, сам того не
зная, довольно горько  пошутил.  Одежда на высохшем  теле старика уже  давно
превратилась в  жалкие  лохмотья,  и достаточно было  одного взгляда,  чтобы
понять, что и одежда, и тело, которое она прикрывала, соприкасается с водой,
только когда идет дождь или валит снег.
     Однако Анджела, которая умела  добиваться своего,  преуспела  и на этот
раз.  За  ужином они  ели барашка,  тушенного  в  горшке вместе  с душистыми
травами, собранными возле хижины на холме.
     -- Наверное,  ты  очень скучала эти  три  дня, -- сказал Алан виновато.
После ужина он почувствовал себя совсем хорошо, хотя по-прежнему был слаб.
     -- Почему ты это вообразил? -- поддразнила его Анджела. --  Конечно,  я
была лишена удовольствия  беседовать с тобой, но зато меня развлекал гораздо
более остроумный молодой человек.
     -- Молодой человек? --  с  недоумением сказал  Алан. -- Но  ведь ты  же
сказала...
     --  Ну, пожалуй,  теперь  он  не так уж молод.  Ведь ему не меньше двух
тысяч лет. Но мне кажется, он был немногим старше тебя в те дни, когда писал
"Овода".
     -- Ах, так ты, значит, читала Алексида!
     -- Разумеется.
     -- Завидую! Ты первая прочла эту комедию после стольких веков.
     -- Вторым будешь ты, Алан. Завтра утром я усажу тебя на солнышке  перед
хижиной и почитаю тебе.
     Она сдержала слово. Они провели в хижине еще несколько дней,  пока Алан
набирался  сил  перед дорогой,  и за это время  успели  прочесть  комедию не
меньше десяти раз.
     И  она  действительно   была  хороша.  Остроумные  шутки,  заставлявшие
вспомнить  лучшие  произведения  Аристофана,   перемежались  строфами  хора,
проникнутыми удивительно тонкой красотой.
     "Оводом",  как  они  и ожидали, оказался  философ Сократ,  ибо  так его
прозвали  в  Афинах. Но  если великий Аристофан  в  своей  комедии "Облака",
написанной,  очевидно,  несколько  раньше,  нападал на  Сократа и  высмеивал
науку, Алексид написал эту комедию, чтобы защитить своего любимого учителя.
     -- Жаль, что мы никогда  не сможем с ним познакомиться,  -- сказал Алан
грустно. -- Видишь ли, Алексид был одним из нас.
     -- Не понимаю.
     -- Он вел  тот же  самый бой во  имя знания против невежества,  во  имя
новых идей против старинных предрассудков и суеверий.
     -- Это  замечательное произведение. Ради него стоило перенести все, что
мы перенесли.
     Когда они покинули хижину, они говорили и думали  только о комедии. Они
цитировали  ее  с утра до  ночи  и,  чтобы скрасить  скучную дорогу, нередко
начинали декламировать подряд все понравившиеся им сцены. Два дня спустя они
миновали перевал и вышли на большую константинопольскую дорогу.

        "Глава девятнадцатая. КОГТИ ЯСТРЕБА"


     -- Я узнала, что в этом городке сейчас остановился Винченте Чентано, --
сказала Анджела. -- Он возвращается через Рагузу в Венецию.
     -- А кто такой этот Винченте Чентано?
     -- Почтенный венецианский купец.  Я слышала о нем от  дяди Альда. С ним
много слуг,  и все они  хорошо  вооружены. Попросим,  чтобы он позволил  нам
ехать с ним?
     Алан  охотно  согласился на  этот план. С  него было  довольно дорожных
приключений.
     -- А вдруг тебя узнают? -- спохватился он.  --  Если же ты поедешь, как
синьорина д'Азола, слуги могут проболтаться. А Морелли, наверное, начеку. Он
же  прекрасно понимает,  что рано или поздно мы  поедем обратно, и следит за
дорогой, особенно около Рагузы.
     -- Мессер Чентано меня  не  знает. Я поеду в мужской  одежде,  и  никто
ничего не заподозрит.
     В   конце   концов,   сочинив  довольно  правдоподобную   историю,  они
отправились в лучшую здешнюю гостиницу, где остановился купец.
     Анджела  стала  теперь  Александром,  школяром  с  греческих  островов,
желающим  найти работу  в Италии. Белокурый  Алан не  мог  бы выдать себя за
грека и превратился в Алариха, странствующего печатника из Страсбурга.
     Мессер Чентано сразу же согласился принять их под свое покровительство,
зная, что его ученые друзья в Венеции всегда рады новым искусным и обученным
помощникам. Он сделал это тем  более охотно, что у  молодых людей оставалось
еще достаточно денег, чтобы платить за еду и кров.
     Сами же  они рассудили,  что  такому  большому  отряду  не  страшны  ни
разбойники,  ни  янычары, а соглядатаи Морелли скорее выследят  их, если они
будут путешествовать вдвоем. К тому же даже если им не повезет  и их узнают,
Морелли не посмеет напасть на них, пока они будут ехать с купцом.
     Мессер Чентано был частым гостем  в здешних местах. Он знал  все лучшие
гостиницы,  и  всюду его  принимали  с большим  уважением.  Д