ов --  мой  хороший
знакомый.  Если не ошибаюсь, сейчас он в Венеции. Ты  можешь поехать  с ним,
ничего не опасаясь, -- Пьетро умеет держать язык за зубами.
     -- Но Морелли  наверняка установил слежку за твоим домом, так  что я не
могу просто взять дорожную сумку и отправиться на корабль.
     -- Ты  прав. -- Альд задумчиво  погладил бритый подбородок. -- Нам надо
как-то сбить их со следа.
     Алан сосредоточенно нахмурился.
     --  Нашел!  Мою сумку можно отправить на корабль  с носильщиком -- ведь
весь  день напролет в дом приносят и из него выносят всякие ящики и свертки.
А я пойду погулять с Антонио, как мы ходим каждый день.
     -- Ну, а потом?
     -- Такие корабли обычно отплывают на рассвете?
     -- Да, кажется.
     Алан на минуту задумался, а потом сказал:
     -- Я знаю,  что  делать,  синьор.  Если ты договоришься  с  капитаном и
сообщишь мне день отплытия, я, пожалуй, сумею сбить Морелли со следа.

     Оказалось,  что капитан Пьетро Монтано намеревается  отплыть из Венеции
утром  во  вторник  (его корабль носил  название "Дельфин", и  Алан счел это
добрым предзнаменованием). И вот вечером в понедельник, попрощавшись  только
с Альдом и его женой, Алан вышел из дома, словно  собираясь погулять. С  ним
пошел Антонио, посвященный в тайну. Они пригласили  на прогулку Анджелу и ее
сестру,  ни о чем их,  однако,  не предупредив.  Юноши не  сомневались,  что
общество девушек рассеет всякие подозрения соглядатаев Морелли.
     Алан,  впрочем,  решил  действовать  наверняка  и  придумал  план,  как
избавиться от возможной слежки. Когда они вышли на  набережную, он высмотрел
пристань, около которой стояла только одна гондола, и начал действовать.
     -- Пойдем, -- сказал он быстро, беря Анджелу за локоть.
     -- Но...
     -- Мы немножко прокатимся, -- вмешался Антонио, и растерявшиеся девушки
не  успели  оглянуться, как уже  сидели в лодке. Антонио отдал  распоряжение
гребцам, и гондола вскоре свернула в боковой канал.
     Алан то и  дело  оглядывался и  через несколько минут убедился, что  за
ними  никто не  следует. Он отдал  новое  приказание, и  гондола  повернула,
подняв легкую рябь. Они скользнули под мостом и очутились в другом канале.
     -- Но все-таки куда мы едем? -- спросила Беатриса д`Азола.
     --  Погоди и  сама увидишь,  -- бесцеремонно посоветовал Антонио  своей
двоюродной сестре.
     Анджела же  все это  время хранила молчание, что было совсем на  нее не
похоже.
     Они расплатились с гребцами и вышли на берег.
     -- Мы только посетим мастерскую мессера Ринальдо, -- сказал Антонио. --
Вы же знаете, что он недавно звал Алана прийти посмотреть его картины.
     --  Солнце вот-вот зайдет, -- язвительно  заметила  Анджела.  --  Самое
подходящее время любоваться  картинами! Впрочем, картины эти писал Ринальдо,
так что, пожалуй, чем темнее, тем лучше.
     Ответить на это было нечего.
     Ринальдо, толстый чернобородый  художник,  пытался  во  всем  подражать
своему  другу Тициану -- большая ошибка с  его  стороны, потому  что таланта
Тициана у него не было. Подобно Тициану, он писал фрески, портреты, сцены из
античных легенд, но что-то в  них было не  так. Как и Тициан,  он  отказался
служить  прихотям одного  богатого мецената и завел  собственную мастерскую,
где  писал картины  для всех,  кто выражал  желание их купить.  К несчастью,
таких желающих находилось немного.
     Тем  не менее  Ринальдо неизменно пребывал в  превосходном расположении
духа -- возможно, потому,  что то и дело пропускал стаканчик-другой дешевого
местного  вина, которое  он очень любил. Своих молодых  гостей он встретил с
распростертыми объятиями.  В мастерской было уже почти темно.  К стенам были
прислонены недописанные холсты,  на полу валялись  этюды и наброски.  Острый
запах  лука, которым  Ринальдо заедал  хлеб  с сыром, совсем заглушил  запах
красок.
     -- Добро пожаловать, добро  пожаловать!  -- загремел он. -- Это большая
честь для меня. Нет-нет, не садитесь на эту скамью, синьорины, я клал на нее
свою  кисть,  и можно прилипнуть. Выпейте винца! Скушайте  луковичку! Ну, не
угодно -- как угодно.
     Прошло несколько минут,  прежде чем Алану и Антонио удалось отвести его
в  сторону  и шепотом  объяснить,  о какой  услуге  они его просят. Художник
пришел в восторг:
     -- Можно ли  Алану переночевать здесь? Поспать до рассвета? Ну конечно.
Мы отыщем ему удобный уголок...
     -- Говори,  пожалуйста, потише, -- умоляюще шепнул Алан.  -- Девушки об
этом ничего не знают.
     --  Ты так  думаешь?  --  Запрокинув  черную  курчавую голову, Ринальдо
разразился  веселым  хохотом,  больше  всего напоминавшим рев  рассерженного
быка. -- Уж поверь мне, от женщин ничего не укроется.
     Он не сомневался, что тайный отъезд Алана из Венеции связан  с какой-то
неблаговидной  проделкой,  и  ничто  не могло  его переубедить. Сам по уши в
долгах,  он  был  уверен, что молодой англичанин  задумал  удрать  от  своих
кредиторов. Басисто  похохатывая,  он  то  и дело тыкал  Алана  указательным
пальцем в бок, что юноше очень не нравилось.
     На улице уже совсем стемнело, и остальным пора было возвращаться домой.
Когда  они  встали, собираясь уходить,  Беатриса  вопросительно поглядела на
Алана.
     -- Так, значит, ты не возвращаешься с нами? Нам, вероятно, следовало бы
проститься?
     Алан смутился и  почувствовал  себя  неотесанным мужланом. Его  утешила
только  мысль, что, когда он благополучно  покинет Венецию, Антонио объяснит
им, в чем дело.
     -- Да, -- пробормотал он, -- всего хорошего.
     Он повернулся к Анджеле, но она уже сбежала по лестнице, не простившись
с ним.

     -- Пора вставать, мой юный шалопай!
     Ночь была такой тихой, что даже Ринальдо приглушил свой громовой голос.
     Алан заворочался на лавке, мигая от желтого света воскового огарка.
     -- Который час? -- спросил он зевнув.
     -- Уже скоро рассветет. За тобой, как ты и говорил, пришел  корабельный
юнга.
     -- А ты уверен, что  это  не самозванец? -- Алан спустил ноги с  лавки,
нащупывая башмаки.
     -- Он передал мне для  тебя вот это.  -- И  Ринальдо протянул Алану его
собственный перстень с фамильным гербом, который  он накануне передал Альду,
чтобы узнать вестника с "Дельфина".
     Надев кольцо на палец, юноша встал.
     -- Не выпьешь ли винца? --  с надеждой предложил художник. -- Ну что ж,
не угодно -- как угодно!
     Выйдя  на улицу, Алан  вздрогнул от  холода.  С Альп  дул пронизывающий
северо-западный ветер. Юнга плотно закутался в плащ и натянул свой шерстяной
колпак  на  самые  уши. Они  почти не  разговаривали,  потому  что  Алан еще
недостаточно  хорошо  выучил  итальянский  язык, чтобы понимать  деревенский
диалект немногословного юнги, совсем не похожий на речь венецианцев.

     Заря  еще не занялась, а факелов  у  них не было,  но юнга тем не менее
уверенно шел по темным улицам, громко стуча по мостовой тяжелыми деревянными
башмаками.  Вскоре  они  уже  оказались  на пристани,  возле  которой  стоял
"Дельфин".  На  корабле, готовясь к  отплытию, суетились  матросы.  У сходен
стоял какой-то тощий  человек и тревожно постукивал пальцем  по  украшенному
резьбой борту.
     Алан ни за что не догадался бы,  что перед ним капитан корабля, если бы
юнга, прежде чем удалиться на корму, не ткнул в ту сторону пальцем.
     -- Капитан Монтано? -- вполголоса спросил Алан.
     Тот оглядел его в неверном свете фонаря.
     -- От мессера Мануция? -- спросил он унылым голосом. -- Ладно. Я тебя и
жду.  Твои вещи уже здесь.  Завтракать  будем,  когда отплывем. Я спущусь  к
тебе, как только мы выйдем из гавани,
     Алан считал, что оставаться на палубе до  отплытия  опасно, и  поспешил
спуститься  в  каюту.  "Дельфин" показался  ему  старой  лоханью  (днем  это
впечатление  вполне подтвердилось), и он  мысленно поздравил себя с тем, что
плыть  им  предстоит по тихому  Адриатическому морю,  а  не по бурным  водам
Ла-Манша.
     В  каюте было душно, стоял  тяжелый запах,  и  Алан  с большой радостью
услышал шум на  палубе: значит, они  отчалили  и  теперь медленно выходят на
веслах в открытое море. Надвинув шляпу на глаза, чтобы остаться неузнанным в
случае, если на берегу вдруг окажется соглядатай, он поднялся на палубу.
     Он  на всю  жизнь  запомнил  этот  час перед завтраком,  когда небо  на
востоке  над  морем  побледнело,  а  потом стало золотым, и из  отступающего
сумрака стали постепенно возникать купола и башни Венеции. Опершись  о борт,
Алан  смотрел  на  великолепный  город, теснившийся  среди  лагун на  сотнях
островов,  и следил, как первые лучи  солнца, словно стрелы, падали на крыши
самых высоких зданий. Богатейший порт мира, думал он, не имеющий соперников;
Алан и не подозревал, что расцвет Венеции уже позади, что он сам еще доживет
до  того дня, когда  ее затмят западные  города, стоящие на  новых океанских
путях в Америку и Индию.
     Капитан  Монтано  уныло  следил,  как его  матросы  подымают  латинский
парус[1].  По-прежнему прямо им  в  корму  дул северозападный  ветер,  самый
попутный  из всех  возможных. Но даже и  это как  будто не радовало  хмурого
моряка.
     [1]Треугольные  паруса  особого типа, появившиеся  в  средние  века  на
судах,  плававших по Средиземному морю  между "латинскими странами" (Италия,
Франция и другие).
     Они  уже  вышли  в море,  и город, расположенный  на  низких  островах,
скрылся из виду.
     -- Пожалуй, пойдем позавтракаем, -- сказал капитан мрачно. -- Хоть  мне
от еды никакой радости нет.
     -- Ну так я могу съесть твою долю,  -- раздался веселый голос, и  вслед
за ними по трапу скользнул темно-рыжий юнга.
     Но Алан, вздрогнув, понял, что перед ним не юноша. Несмотря на сапоги и
панталоны, он узнал Анджелу д'Азола.

        "Глава седьмая. ЧЕРНАЯ ГАЛЕРА"


     Монтано, вероятно, догадался об  истине  одновременно с ним;  во всяком
случае, он, не проявив особого удивления, сказал коротко:
     -- Идем в мою каюту, пока никто из моих бродяг тебя не разглядел. А там
обсудим все дело.
     --  Обсуждать тут нечего, -- небрежно  сообщила ему  Анджела, когда они
сели за скромный завтрак, состоявший из хлеба и фруктов. -- Я сполна заплачу
тебе за проезд. Эту  одежду я надела,  потому что так удобнее. Тяготы пути я
готова переносить наравне с  мужчинами,  а если бы я явилась  сюда в женском
платье, это могло бы вызвать всякие затруднения.
     -- Да, конечно, -- угрюмо согласился Алан.
     Она бросила на него предостерегающий взгляд.
     -- О  нашем деле мы поговорим потом, --  заметила она многозначительно,
-- а капитану Монтано докучать им незачем.
     Алану  вовсе  не хотелось говорить про Варну в присутствии посторонних,
поэтому он смирился и  промолчал. Капитан, хотя он, несомненно, не знал, что
подумать,  не  стал,  однако, возражать против присутствия Анджелы,  которая
поспешила вытащить кошелек и тут же вручила ему плату за проезд.
     -- Если  это бегство  влюбленных, -- проговорил он, обращаясь скорее  к
низкому потолку, чем к ним, -- то  о таком мне даже  слышать не приходилось.
Дама платит  за  себя, а кавалер  как будто  даже  и не предполагал, что она
явится на корабль. Ну-ну...
     -- По-моему, он вообразил, будто  я  убежала  с тобой из  родительского
дома, -- засмеялась  Анджела, когда они вышли из душной каюты и устроились в
укромном уголке на корме.
     -- Ну, а могу ли я спросить, что ты здесь делаешь?
     -- Еду с тобой в Варну, -- невозмутимо ответила она.
     Алан  вздрогнул и  уставился  на Анджелу,  которая, съежившись,  сидела
рядом с ним; ее рыжие волосы были аккуратно убраны под шерстяной колпак.
     -- А что ты знаешь про Варну? -- спросил он шепотом.
     -- Примерно столько же, сколько и ты. У меня хороший слух.
     -- Но  тебе  нельзя  ехать  со мной! Это  опасно. Чтобы  такая  молодая
девушка... нет, это безумие!
     -- Вот что! -- Голос Анджелы  стал еще более низким, как бывало всегда,
когда  она на чем-нибудь решительно настаивала. -- Я, конечно,  не знаю, как
ведут себя девушки в Англии, но ты иногда говоришь такие вещи, что я начинаю
думать, уж не держите ли вы их под замком, как турки.
     -- Не говори глупостей!
     -- Ну,  во всяком случае, у нас в Италии  другие обычаи. Девочки учатся
тому же, что и  мальчики, и, став взрослыми,  бывают способны подвизаться на
любом поприще, открытом  для мужчин.  И дело не только в том, что мы не хуже
вас знаем греческий или латынь... Кстати, ты когда-нибудь слышал про Олимпию
Морато,  которая  шестнадцати  лет  от  роду  читала  в  Ферраре  лекции  по
философии?
     -- Ну, с помощью одной философии ты до Варны не доберешься, -- возразил
Алан.
     -- Как  я хотела сказать, когда  ты меня  перебил, итальянские  женщины
способны  и  на  многое  другое.  Они  водили  армии,  они управляли  целыми
провинциями, они...
     -- И ничего в этом нет хорошего, -- упрямо стоял на своем  Алан. -- Бог
сотворил женщин совсем для другого: их дело -- присматривать за домом. А так
они  совсем  превратятся в мужчин  --  еще  немного,  и вы  начнете щеголять
бородами!
     -- Свинья!  Невежда! Эти же самые женщины выращивали целую кучу детей и
любили  все  то,  что  любят обычные  женщины:  танцевать, петь,  шить  себе
наряды...
     -- Да, конечно, они несравненны, -- насмешливо согласился он. -- Вы все
тут  до  того изумительны,  что  только диву  даешься,  как  это итальянские
мужчины еще  ухитряются  найти себе какое-нибудь занятие!  Ну, да  дело не в
этом. Со мной ты все равно не поедешь.
     -- А я говорю -- поеду!
     -- А я говорю -- нет!
     -- А почему нет?
     Алану   уже  надоела  эта  перепалка.  Он  далеко  уступал   Анджеле  в
красноречии,  да к  тому же  "Дельфин" стал тяжело  раскачиваться на  серых,
зловещего вида волнах, и ему было не до разговоров.
     -- Ты  мне  будешь  только мешать, -- огрызнулся он. --  Устанешь,  или
голова у тебя разболится,  или еще  что-нибудь придумаешь.  Ты  недостаточно
сильна для такой поездки.
     Он почувствовал, что его собственная голова  словно налилась свинцом, и
испугался, что  не сумеет  продержаться до тех пор,  пока эта отвратительная
девчонка не уйдет куда-нибудь с кормы.
     -- "Недостаточно сильна"! -- вспылила Анджела. -- Ведь ты же, по-моему,
видел, как я гребла на лодочных гонках!
     -- Прошу  прощения, --  буркнул Алан и, плотно  сжав  губы, поспешил  к
противоположному борту.
     В этот день  они больше не спорили. Алан почти все время лежал  пластом
на  палубе,  от души желая,  чтобы "Дельфин" нырнул, наконец, в волны, раз и
навсегда прекратив его мучения. Время от времени Анджела подходила к нему и,
опустившись на  колени, давала ему напиться или пососать  апельсин. А  потом
опять принималась расхаживать  по  палубе в своем мужском наряде  и тихонько
напевать с беззаботностью, которая доводила Алана до исступления.
     На следующее утро волнение улеглось. Море вокруг расстилалось блестящим
синим шелком. Слева были видны голубовато-серые горы Далмации и бесчисленные
прибрежные островки.
     --  Ну, как ты  сегодня --  достаточно силен?  --  лукаво  осведомилась
Анджела за завтраком. -- Надеюсь, я тебе вчера не очень мешала?
     Алану оставалось только промолчать.
     Позже, когда они вышли на  палубу, Алан наконец сдался и  они заключили
мир. Другого  выхода у него все равно не  было. Капитан Монтано собирался из
Рагузы плыть дальше, и Алан знал, что не сможет заставить Анджелу не плавать
на "Дельфине", пока корабль не вернется в Венецию, или отправиться из Рагузы
домой с каким-нибудь  другим надежным  капитаном.  Кроме  того,  он  отлично
понимал, что раз Анджела умудрилась разведать тайну его путешествия, а затем
с помощью сложной цепи подкупов и интриг (каких  именно, она  отказалась ему
сообщить)  сумела  поменяться  местами  с корабельным юнгой, ее  обратно  не
отошлешь.  Значит, она едет с ним, и приходится с этим примириться. А к тому
же  ей  известна  почти  вся его тайна,  и,  пожалуй, будет лучше,  если она
останется под его  надзором, а не  отправится странствовать  в  одиночестве,
храня в своей памяти столь опасные сведения.
     -- Называй меня теперь Анджело, -- сказала она так  невозмутимо, словно
вопрос о ее имени был единственным затруднением.
     Во всяком случае, им повезло, что на корабле не было других пассажиров,
и они ни с  кем не разговаривали, кроме Монтано,  в каюте которого обедали и
ужинали. Если матросы и подозревали, что Анджела -- девушка, они этого никак
не показывали в ее присутствии,  хотя у себя в кубрике, возможно,  и строили
всяческие догадки.
     Пьетро Монтано оказался  куда более интересным человеком, чем  позволял
надеяться его унылый вид. Собственно говоря, у него  в жизни было только две
беды: скверное пищеварение и романтическая любовь к приключениям, которую не
могли удовлетворить однообразные плавания по узкому Адриатическому морю.
     Услышав как-то, что его молодые пассажиры рассуждают о книгах, он гордо
заявил:
     -- У меня тоже есть книга.
     И когда  они  кончили обедать, он  достал единственный том, из которого
состояла  вся  его библиотека,  --  "Путешествия" Америго Веспуччи,  который
несколько лет назад продвинулся  на юго-запад от земель, найденных Колумбом,
и открыл новый тропический материк, названный в его честь.
     -- Вот  что следовало  бы  делать и мне, --  заявил  Монтано, на минуту
оживляясь.  --  Плавать  по океанам,  находить  новые  материки,  давать  им
названия. -- Он величественно взмахнул рукой. -- Именем бога и  Венецианской
республики я вступаю  во  владение всеми этими  странами  и областями  с  их
золотом и серебром, с их богатствами, и на поверхности земли, и в ее недрах!
И  я объявляю,  что  город,  который  я основываю  здесь, будет  именоваться
Сан-Пьетро в честь моего святого, а вся страна будет зваться Монтаной!
     Алан  взглянул  на  Анджелу  и тотчас  отвел глаза:  оба  они  с трудом
удержались от смеха.
     --  А  вместо этого, -- добавил Монтано,  впадая в обычное уныние, -- я
продолжаю командовать  этой  дырявой  лоханкой, из года  в  год  перевозя из
одного паршивого порта в другой хлеб и вино, изюм и лук.
     -- Но что тебя здесь держит? -- спросила Анджела.
     --  Венеция  не снаряжает  экспедиций  в далекие  страны.  И  остальные
итальянские города  тоже. Их это не интересует -- они  не  видят,  где лежит
будущее, и без спора уступают  его испанцам и португальцам.  Ведь  и Америго
Веспуччи, и Христофор Колумб -- оба они были родом из Италии, а должны  были
пойти на службу к чужеземцам. А вот на это я никогда не соглашусь! --  Он  с
комичной  решимостью  задрал  подбородок. -- Я  согласен плавать  только под
венецианским флагом!  И все же  это  тягостный жребий для человека,  который
томится по приключениям, -- добавил он с тоской.
     Приключения... Открытия...
     Алан  и  Анджела говорили  о  них под  мягкое  хлопанье  паруса,  когда
выходили подышать прохладой звездного вечера.
     Старики  без  конца  ворчат,  что  нынешний  мир  совсем  помешался  на
приключениях и  открытиях.  То ли дело пятьдесят лет назад, когда  все  было
таким привычным и  установленным  раз навсегда! Все верили  в одно и то  же:
Земля стояла  неподвижно,  а  небесные светила  услужливо ходили вокруг нее,
чтобы разгонять мрак ночью  и  днем;  это  был  плоский  мир,  аккуратненько
окруженный  океаном, и любая страна была известна всем хотя бы  по названию.
Человек старался жить благочестиво и после смерти отправлялся в рай или в ад
в  зависимости  от  того,  насколько  это   ему  удавалось.  Столетия  текли
однообразно, не  принося почти никаких перемен ни  к лучшему,  ни к худшему.
Стремление   к  знанию  почиталось  греховным,  а  уж  наука  и  вовсе  была
дьявольским соблазном.
     И вот теперь все это полетело вверх тормашками.
     Мореплаватели доказали, что Земля вовсе не плоская, что она несравненно
больше, чем