Лишь заговорщикам у врат Афин!

     Они звучали в его ушах так живо, словно он вовсе и не спал;  он  даже
услышал, как глашатай объявлял его  победителем  состязаний.  Все  зрители
кричали: "Алексид! Алексид!"
     Он открыл глаза и застонал, так все  его  тело  болело  от  неудобной
позы.
     - Алексид! Алексид!
     Так, значит, это не сон? Кто-то действительно произносил его имя - но
тихим шепотом и у самого его уха.
     Алексид хорошо знал Коринну и мог бы догадаться,  что  она  неспроста
так легко смирилась и позволила ему выслеживать  Гиппия  в  одиночку.  Она
просто не стала тратить время на бесплодные споры, решив про себя, что все
равно потихоньку пойдет за ним. Если она будет держаться поодаль,  Алексид
- а уж тем более Гиппий - ничего не заметит.  Ну,  а  в  случае  беды  она
сможет прийти ему на выручку.
     Так и вышло. Коринна добралась до  самой  каменоломни,  но  побоялась
ползти мимо стражи. Однако и оттуда она услышала крики, когда Алексид  был
обнаружен, и поняла, что его отнесли в пещеру. Но что поизошло  потом,  ей
узнать не удалось. Когда все затихло, она решила, что одна помочь  ему  не
сможет, и помчалась обратно  в  Афины  по  залитым  лунным  светом  полям,
легконогая, словно  сама  охотница  Артемида,  -  только  вряд  ли  богиня
когда-нибудь бывала такой оборванной и препачканной.
     На ее счастье, городские ворота были открыты: из окрестных селений  в
город уже начали стекаться люди, так как театральное представление  должно
было начаться сразу после восхода солнца, а каждому хотелось занять  место
получше.
     Коринна направилась прямо к дому  Лукиана.  Он  все-таки  был  лучшим
другом Алексида. И она не знала, к кому еще обратиться за помощью.
     В доме уже проснулись. После некоторых препирательств Коринне удалось
упросить привратника сходить за  Лукианом,  и  тот  вскоре  вышел  к  ней,
протирая глаза.
     - Это ты? - возмущенно спросил он. - Да как ты...
     - Я знаю, что ты меня не любишь, - решительно сказала Коринна.  -  Но
это неважно. Алексид попал в беду.
     Она шепотом объяснила ему, что Гиппий виделся с Магнетом в  пещере  и
они схватили Алексида, когда он пытался подслушать их разговор.
     Лукиан забыл обо всем, кроме опасности, грозившей его другу.
     - Я сейчас же иду к отцу. Мы соберем вооруженный отряд и...
     - Нет, нет. Это может кончиться плохо... для бедного Алексида, хочу я
сказать. Они... -  Она  вздрогнула  и,  поколебавшись,  докончила:  -  Они
что-нибудь сделают с ним. Или оставят его  заложником,  если  им  придется
силой пробиваться к границе.
     - Ты права, - ответил Лукиан и задумался.
     Коринна вдруг почувствовала, что вся  ее  прежняя  неприязнь  к  нему
исчезла. Как он побледнел! Наверно, он все-таки очень любит Алексида.
     - Надо подумать, - продолжал Лукиан. - Не удастся ли нам одним спасти
его?
     - Можно попробовать, - ответила она и рассказала ему свой план.
     Он удивленно посмотрел на нее:
     - И ты не сказала про это Алексиду?
     - Нет. В первый день я не хотела вам говорить. Я ведь не  знала,  как
все потом обернется, и моя тайна могла мне пригодиться. Так уж учила  меня
мать, - пояснила она с виноватым видом, - не  слишком-то  доверять  людям.
Мне не хотелось, чтобы он знал, что я тогда сказала неправду.
     Лукиан затянул ремни сандалий, и они незаметно выскользнули на улицу,
где было уже почти светло.
     - А почему ты сразу этого не сделала? - спросил Лукиан.
     - Опасно. Кому-нибудь надо отвлечь их от пещеры.
     - Да, конечно... Ну, во всяком случае, я рад, что ты позвала меня.
     Они миновали городские ворота. Небо над Гиметтом медленно краснело, а
на его снега уже лег розовый румянец.


     - Алексид! Алексид! - шептала Коринна ему на ухо.
     Он пошевелился, и она принялась резать ремни, связывавшие  его  руки.
Перед собой он видел неровный клочок серого неба в  рамке  зубчатых  краев
расселины. Костер давно погас. Рядом с  ним  валялись  плащи,  сандалии  и
пустая амфора. Ни Магнета, ни Каллибия не было видно,  но  он  услышал  их
голоса - они о чем-то возбужденно совещались у входа в пещеру.
     - Я же развязала тебе ноги, - сердито шепнула Коринна. - Разве ты  не
чувствуешь? Да ведь они у тебя совсем затекли!  -  Она  обхватила  его  за
плечи и помогла встать. - Нам надо скорее уходить отсюда.
     Только  теперь  он  сообразил,  в  каком  отчаянном   положении   они
находятся.
     - Как ты пробралась мимо них? - хрипло прошептал он. - Теперь и ты  в
ловушке! Ты слышишь их... нам не спастись...
     - Сюда! - И она потащила его в глубину пещеры.
     - Что толку? - пытался спорить он. - Они начнут искать, найдут нас, и
тогда...
     - Они нас не найдут. Иди за мной. Тут мы полезем вверх. Только  здесь
узко. Смотри не ушиби голову.
     Теперь они корабкались  вверх  по  крутому  проходу.  Алексид  слышал
тыжелое дыхание Коринны где-то над своей головой. Потом чуть посветлело, и
он уже мог различить ее спину. Когда же он в следующий раз  поднял  глаза,
то увидел ее  черный  силуэт  на  фоне  светлого  пятна.  Вскоре  они  уже
выбрались на вершину скалы. Морской ветерок трепал  их  волосы,  а  кругом
вздымались горы, одетые блеском солнечного утра.
     - Ты мне не говорила об этом  проходе,  -  сказал  Алексид  обиженно,
вспомнив тот день, когда они с  Лукианом  собирались  осмотреть  пещеру  с
факелами, а она напугала из рассказом об обвале.
     - Это была моя главная тайна.  Я  ведь  тогда  не  знала,  какими  вы
окажетесь - ты и Лукиан. Да, кстати, он сейчас где-нибудь вон там.  -  Она
указала на лесистый склон, круто уходивший от каменоломни туда, где  среди
деревьев белели вспененные волны Илисса.
     - Лукиан?!
     - Да, он шумел там в кустах, чтобы выманить их из пещеры. Мы  решили,
что они неверняка все кинутся туда посмотреть, в чем дело. К счастью,  так
и вышло. А с Лукианом ничего не случится. Им его ни за что не поймать.
     - Конечно. Но и нам лучше уйти отсюда поскорее, - сказал  Алексид.  -
Ведь они могут найти проход и броситься за нами в погоню. - Он внимательно
огляделся. - Я знаю другую дорогу  отсюда,  которая  ведет  в  сторону  от
каменоломни. Побежали?
     -  Побежали!  Знаешь,  я  совсем  забыла,  ведь   сейчас   начинается
представление. Сегодня же Великие Дионисии!
     - Я думаю не об этом, - сказал  он  мрачно,  когда  они  побежали  по
тропке, петлявшей в  лесу.  -  Сегодня  заговорщики  попытаются  захватить
власть! Нам нельзя терять ни минуты.



                           18. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ЧАС

     Когда  они  добрались  до  помещения  для  актеров,  празднество  уже
началось. До них доносился глухой гул,  напоминавший  рокот  моря,  -  это
переговаривались и смеялись зрители. Первым они увидели дядюшку Живописца.
Совсем растерявшийся старик бросился обнимать внука:
     - Слава богам! Наконец-то ты пришел! Хорошо  еще,  что  наша  комедия
самая последняя...
     - Мы уже боялись, не случилось ли с  тобой  чего-нибудь,  -  произнес
спокойный, ласковый голос, и  Алексид  с  удивлением  увидел  перед  собой
улыбающегося Конона с венком на голове.
     Суровый хорег постепенно заинтересовался комедией, которую оплачивал,
но он ни разу не говорил о том,  что  собирается  покинуть  свое  сельское
уединение, чтобы посмотреть ее.
     - Я решил на этот раз нарушить свой обычай и  побывать  в  театре,  -
сказал он, словно чувствуя, что нужны  какие-то  объяснения.  -  Я  пришел
пожелать тебе удачи. - Тут он заметил одеяние  Алексида  и,  нихмурившись,
добавил: - Но почему на тебе эти лохмотья?  Ведь  ты  сам  не  собираешься
выступать? И эта девушка... - Он поглядел на Коринну и вдруг умолк. -  Кто
ты? - спросил он хрипло. - Как... как ты сюда попала?
     - Нет закона, который запрещал  бы  женщинам  бывать  в  театре,  это
только глупый обычай, - ответила Коринна. - И у меня есть к тому же особая
причина, так что не возмущайся этим.
     - Я не возмущаюсь, но благовоспитанным девушкам...
     Тут его перебил Алексид. Разговор о том, почему Коринна  очутилась  в
театре, можно отложить, у них есть более важное дело. Необходимо  сообщить
должностным лицам о заговоре, и лучше всего  это  мог  бы  сделать  Конон.
Отец, дядя Лукиана и все другие его  знакомые  затерялись  в  человеческом
море на скамьях амфитеатра, а от дядюшки Живописца толку будет немного.  Я
должен поговорить с тобой Конон, - сказал он. - Это очень важно.
     И Алексид вполголоса начал  рассказывать  Конону  все,  что  занал  о
заговоре.
     Конон, извинившись, опустился на табурет: он рано ушел из дому, отвык
от людских толп, и теперь у него немного кружится голова.  Он  слушал,  не
перебивая, и лишь изредка кивал. Затем он встал и расправил складки плаща;
его худое лицо стало еще более суровым.
     - Какая грусность! - сказал он.
     - Кому мы должны рассказать об этом? Архонту-басилевсу?
     Конон покачал головой.
     - Это дело коллегии стратегов. Их,  как  ты  знаешь,  десять,  и  они
исполняют свои обязанности по очереди. Я не знаю,  кто  из  них  командует
сегодня, но это и неважно. Они все сидят в первом ряду вместе с архонтами.
     - А можно к ним подойти?
     - Да, я могу это сделать. Мое место неподалеку - я ведь хорег комедии
твоего  деда.  Вот  что,  -  решительно  продолжал  Конон.  -  Я  попробую
поговорить с ним, когда кончится первая комедия. Перерыв будет длинным,  и
я попрошу его прийти сюда. А пока, - закончил он, бросив многозначительный
взгляд на овчину Алексида, - поищи  себе  более  праздничный  наряд.  Надо
выказать Дионису больше почтения, не так ли?
     Взрыв рукоплесканий возвестил об окончании первой  комедии,  и  Конон
ушел. Хор, едва покинув орхестру, тут же нарушил  торжественный  строй,  и
помещение наполнилось множеством людей: хоревты и актеры, занятые во  всех
трех  комедиях,  не  говоря  уж  о  трех  соперниках-поэтах,  их  друзьях,
флейтистах, театральных машинистах и прочих. Понимая, что  Конан  в  любую
минуту может вернуться сюда со стратегом, Алексид шарил повсюду,  пока  не
нашел наконец довольно чистый хитон, пару сандалий на не  слишком  толстой
подошве и свободное местечко  в  уголке  за  дверью,  где  он  мог  быстро
переодеться и навсегда сбросить с себя  овчину.  Она  уже  сослужила  свою
службу.
     - Тебе нужет еще венок, - сказала Коринна, заглядывая в дверь. - Вот,
держи.
     - Где ты его взяла?
     - Нашла, - ответила она лукаво. - Но мне лучше отсюда уйти,  на  меня
все косятся.
     - А куда ты пойдешь? - спросил он, надевая  венок.  -  Где  мне  тебя
искать, когда все кончится?
     - Как  -  где?  У  меня  дома!  Самое  место  для   "благовоспитанной
девушки"!.. А Конон мне очень понравился. Он такой вежливый... Ах, вон  он
идет! Прощай, Алексид... желаю тебе удачи!
     Она  убежала,  а  Алексид  вышел  за  дверь  навстречу  Конону.   Тот
приближался к нему вместе с человеком средних лет, в котором нетрудно было
угадать опытного воина.  Разговаривать  внутри  было  бы  невозможно  -  в
перерыве между комедиями там стоял оглушительный шум.
     - Вот этот юноша, почтенный стратег, - сказал Конон. -  Уверяю  тебя,
на него можно положиться.
     Алексид  расправил  плечи  и   смело   встретил   испытующий   взгляд
проницательных серых глаз.
     - Сын Леонта, атлета, если не ошибаюсь? - отрывисто сказал стратег. -
Что же, юноша, ты оказал Афинам большую услугу. Но времени терять нельзя.
     Он засыпал Алексида  вопросами,  на  которые  тот  отвечал  быстро  и
уверенно. Однако из главных заговорщиков, кроме  Гиппия,  он  мог  назвать
лишь двух-трех, которых Коринна заметила на пиру.
     - Гм! - пожевал губу стратег. - В том-то и трудность.
     - Какая?
     - Ну, предположим, мы после конца представления схватим тех, кого  ты
назвал. А что сделают остальные? Если они достаточно сильны, они  приведут
свой план в исполнение и нанесут удар, не медля, и, значит, на улицах Афин
сегодня начнется братоубдийственная резня, милый  юноша,  а  ее  лучше  бы
избежать,  пусть  даже  мы  и  победим  благодаря  твоему   своевременному
предупреждению.
     - Может быть, они не посмеют, - с надеждой сказал Алексид.
     - Тогда они затаятся, и мы так и не узнаем, кто это. И, значит, резня
начнется не сегодня, а через  полгода  или  через  год,  когда  они  вновь
соберутся с силами. Понимаешь, юноша? Вот если бы мы  могли  захватить  их
всех разом!
     - Надо придумать какую-нибудь хитрость, - сказал Конон, -  чтобы  они
сами себя выдали. Я помню одно старинное предание о  царе,  который  знал,
что среди его приближенных есть заговорщики, но не знал,  кто  именно.  Он
приказал рабу вбежать в пиршественный зал и закричать: "Все открыто!" -  а
сам по выражению их лиц...
     - Да, да, помню, - с досадливым смешком  ответил  стратег.  -  Но  не
хочешь же ты, чтобы мы проделали то же самое в театре? Ведь и Гиппий и его
друзья сейчас здесь - его я видел собственными глазами.  Но  мы  не  можем
наблюдать за выражением тысяч лиц...
     - Конечно, нет, почтенный стратег. Я не говорю, что следует пустить в
ход именно эту хитрость. Надо придумать что-нибудь  более  соответствующее
обстоятельствам, но, признаюсь, мне нечего не приходит в голову.
     - Нашел! - вдруг воскликнул Алексид. - Если Гиппий в театре,  значит,
он не знает, что я спасся. Магнет, может быть, и послал к  нему  вестника,
но тот не сумеет разыскать его в этой толпе -  ему  придется  ждать  конца
предствления.  Но  если  бы  Гиппия  все-таки  предупредили,  что  заговор
раскрыт, стал бы он и дальше смотреть комедию?
     - Вряд ли, -  сухо  заметил  стратег.  -  Думаю,  что  он  немедленно
попробовал бы бежать в Спарту.
     - И все заговорщики последовали бы его примеру, -  особенно  если  бы
они заметили, что он очень торопится?
     - Конечно! Крысы все вместе бегут с тонущей  триеры.  Но  как  же  мы
можем этого достичь? Надо во что бы то ни  стало  избежать  беспорядков  в
театре. Ведь это же праздник в честь бога Диониса!
     - Мы можем предостеречь всех заговорщиков разом  и  так,  что  никто,
кроме них самих, тебя и других стратегов, не поймет, о чем идет речь.
     - Как же это можно сделать, юноша?
     Глаза Алексида заблестели.
     - С орхестры! Ты поставь стражу у всех выходов, и пусть  они  хватают
каждого, кто попробует уйти с моей комедии. А я сочиню такие  строки,  что
все заговорщики кинутся без оглядки улепетывать к границе.
     Когда Главку было приказано  в  последнюю  минуту  выучить  еще  семь
строк, он принялся было ворчать, но стратег быстро его образумил. Он будет
говорить то, что велит ему младший Алексид, и не изменит ни одного  слова.
И чтоб никто ничего не знал об этих новых строках до тех пор, пока они  не
будут произнесены с орхестры!
     - Смотри не бормочи их вслух, пока учишь, - предупредил стратег. - Ни
с кем о них не советуйся и даже не думай о  них.  Только  произнеси  их  в
положенное время, да так, чтобы их хорошо расслышали даже на  самом  верху
амфитеатра. Речь идет о жизни и смерти.  И,  если  из-за  тебя  что-нибудь
выйдет не так, тебя будут судить за государственную  измену,  это  я  тебе
обещаю, - закончил он грозно.
     "Хорошо,  -  подумал  Алексид,  -  что  Главк  уже  давно   выступает
предводителем хора: новичок до  смерти  перепугался  бы  непонятных  угроз
стратега и все перепутал бы". Но актерская гордость Главка была задета,  и
он с достоинством ответил, что, разумеется, признесет любые порученные ему
строки со всем тщанием и четкостью.
     - Ну, смотри же, - сказал стратег и добавил, обращаясь к Алексиду:  -
Из-за тебя, милый  юноша,  мне  не  придется  досматривать  предстваление.
Очдень жаль. Мне было бы любопытно посмотреть последнюю комедию - никак не
могу понять, кто ее сочинил.
     Он ушел,  чтобы  заняться  необходимыми  приготовлениями.  Надо  было
расставить стражу у выходов из театра, закрыть городские ворота, поставить
охрану у всех важнейших зданий  и  захватить  оружие,  спрятанное  в  доме
Гиппия. Вторая комедия уже началась, и в его распоряжении было  не  больше
двух часов.
     Тем временем Алексид торопливо писал на восковой  табличке.  Странно,
как хорошо он помнит строки, сочиненные в полусне!  Правда,  они  довольно
корявы, но зато в них сказано все, что нужно. Заговорщики наверняка поймут
из, узнают крючковатый нос Магнета в "кривоклювом  коршуне"  и  сообразят,
что все  их  замыслы  раскрыты  -  и  захват  государственного  оружия,  и
использование праздничных масок, и тайный склад мечей и кинжалов.  Во  сне
разум способен на странные вещи. Может, Платон был и не таким уж безумцем,
когда утверждал, что дух спящего человека  бродит  по  неведомым  мирам  -
сновидениям?
     - Вот, бери, Главк, - сказал он,  протягивая  дощечку  корифею.  -  И
никому ее не показывай! Помнишь, что говорил стратег?
     - Помню, - укрюмо отозвался предводитель хора.
     Кончилась вторая комедия. А затем настал и миг, который  Алексид  так
часто рисовал в своем воображении.  Зрители  умолкли,  и  глашатай  встал,
чтобы  объявить  последнюю  комедию.  Голосом,  который   достигал   самых
отдаленных рядов амфитеатра, он произнес обычную  формулу:  "Алексид,  сын
Леонта, предлагает свою комедию..."


     Младший  Алексид  был,  пожалуй,  единственным  в  театре  человеком,
которому первая  половина  "Овода"  не  доставила  никакого  удовольствия.
Впоследствии он даже не мог  вспомнить,  что,  собственно,  он  видел.  Он
слишком напряженно ожидал решительной минуты  в  середине  комедии,  когда
актеры покинут орхестру, а Главк, подойдя к  самому  ее  краю,  произнесет
речь, обращенную к зрителям. Пока же его раздражало все, что отдаляло  эту
минуту, - даже взрывы хохота,  которые  вызывали  его  шутки,  потому  что
актеры, выжидая, пока зрители немного стихнут, бездействовали.
     Чтобы  лучше  видеть  и  чтобы   не   слышать   бессвязной   болтовни
взволнованного дядюшки Живописца, он забрался  на  высокую  площадку,  гда
появляются актеры, изображающие богов, вещающих  с  неба,  и,  скорчившись
так, чтобы остаться незамеченным, осторожно поглядел вниз. Узкие подмостки
были почти целиком скрыты от его взгляда, и он не видел актеров,  хотя  их
звучные голоса доносились до него совершенно отчетливо.  Но  зато  большая
круглая орхестра была видна вся, и он мог наблюдать, как Главк  и  хоревты
то застывали, словно статуи, то начинали двигаться  в  сложном  танце.  За
орхестрой он мог разглядеть первый ряд амфитеатра -  удобные  кресла,  гда
посредине, на почетном месте, восседал верховный жрец Диониса, а справа  и
слева от него располагались архонты и другие высокопоставленные лица. Одно
из  кресел  пустовало  -  кресло  стратега,  с  которым  он   только   что
разговпривал. А дальше рядами, восходящими к великолепным храмам  Акрополя
и к синему весеннему небу  над  ним,  сидели  тысячи  и  тысячи  зрителей,
загорелых, украшенных венками, в пестрой праздничной одежде.
     И  где-то  на  этих  переполненных  скамьях  сидят   Гиппий   и   его
сообщники...  Алексид  сжал  кулаки  так,  что  ногти  впились  в  ладони.
Напряжение становилось невыносимым.
     Наконец-то! Главк приблизился к краю орхестры - кто узнал  бы  его  в
этой комической маске и полосатых чулках! Зрители приготовились посмеяться
вволю. В этой речи поэт обращался прямо к ним от собственного имени, а  не
вкладывал ее в уста своих персонажей. Одна за другой острые шутки на злобу
дня заставляли ряды зрителей  колыхаться,  как  ржаное  поле  под  ветром.
Упоминание о Сократе вызвало взрыв добродушного хохота. А, скарик  Сократ!
Не так уж он и плох... Да он полезнее Афинам, чем многие другие,  кого  мы
могли бы назвать...
     Но вот Главк перешел  на  более  серьезный  тон.  Голос  у  него  был
великолепный. Он гремел, заполняя огромную чашу  амфитеатра,  доносясь  до
последнего ряда под самым небом. Главк предупреждал зрителей,  что  Афи