а, вперед! - шепотом подбадривал он свою лошадь.
     Подчиняясь прикосновению его колен,  она  ускорила  бег.  Серебристый
хвост струился уже прямо  перед  ним.  Он  взял  левее  и  стал  понемногу
обходить серую кобылу.  Вот  уже  лошади  идут  голова  в  голову.  Факелы
рассыпают искры, и из-под копыт вместе с градом мелких камешков тоже летят
искры.  Вдруг  убегающие  назад  черные  стволы  высоких  тополей   словно
покачнулись - поворот, возникающие  из  тьмы  и  вновь  пропадающие  лица,
крики, обрывающиеся на полуслове...
     - Пандионида!
     - Леонтида!
     Внезапно Алексид понял, что его соперник тоже кричит, отвечая  толпе.
Впереди чернеет людская стена - да ведь это же подстава! Он еле-еле  успел
выкрикнуть название своей филы, Звезда сделала отчаянный рывок и опередила
серую кобылу. Только тут Алексид заметил, что они  почти  нагнали  первого
всадника - тот только еще передавал факел в тридцати шагах от него.
     - Леонтида тут! - Лукиан чуть не визжал от нетерпения.
     Алексид поравнялся с ним, почти на два корпуса опередив соперника, но
передал факел так неловко, что это небольшое преимущество  было  потеряно.
Когда Лукиан поскакал, он уже отставал от Пандиониды на корпус.
     - Не повезло! - сказал Леонт, хватая Звезду за уздечку и помогая сыну
остановить лошадь.
     -  Это  я  виноват!  -  воскликнул  Алексид.  -  А  мы  еще   столько
упражнялись! Но я до того волновался...
     Из темноты вышел раб. Алексид узнал в  нем  фессалийского  конюха  из
усальбы дяди Лукиана. Он спрыгнул со Звезды, ласково похлопал ее по  холке
и предал уздечку рабу. Он решил поскорее отыскать Лукиана и извиниться  за
то, что так  неудачно  передал  ему  факел.  Как  только  десятый  всадник
проскакал мимо, Алексид зашагал вслед на ним по темной дороге.  Вскоре  он
услышал  крики  -  зрители  сообщали  друг  другу  результаты  состязаний.
Пандионида достигла святилища первой, а Леонтида - почти вслед за  ней.  В
темноте навстречу Алексиду шли зрители, возвращавшиеся в город. Он услышал
знакомые голоса и спросил, где Лукиан. Кто-то смущенно ответил:
     - Кажется, он пошел другой дорогой.
     - Ах, вот как! Спасибо, - ответил Алексид.
     Он продолжал брести к Фалеру. Теперь это уже не имело смысла, но  ему
не хотелось возвращаться сместе с товарищами. Нет,  лучше  идти  одному  в
теплом бархатном мраке и слушать, как  по  обеим  сторонам  дороги  весело
трещат кузнечики. "Впрочем, мне-то сейчас не до  веселья",  -  подумал  он
тоскливо.



                       6. СТАТУЯ В МАСТЕРСКОЙ ВАЯТЕЛЯ

     Алексид решил, что сразу же, с утра, повидает Лукиана и извинится  за
свою неуклюжесть. Жаль, конечно, что его друг  принимает  подобные  мелочи
близко к сердцу, но, с другой стороны,  именно  такие  люди  побеждают  на
войне и совершают иные славные деяния. Он подождал на улице, пока  тот  не
вышел из дому, направляясь на занятия. Лукиан учился математике (никто  не
понимал зачем) у старого ученого, недавно приехавшего  в  Афины  из  Малой
Азии.
     - Послушай, - с запинкой начал Алексид, - мне очень жаль,  что  вчера
так получилось.
     - Пустяки, - холодно ответил Лукиан.
     - Я разволновался и...
     - Забудь об этом. Перед такими состязаниями нужно много  упражняться.
Если в будущем году фила опять выставит  меня,  я  буду  упражняться  куда
больше. Мой отец правильно говорит: "Если уж берешься за дело,  так  делай
его хорошо".
     - Да, конечно.
     Алексид хотел помириться с другом и потому  не  произнес  язвительных
слов, которые уже вертелись у него на языке: раз отец  Лукиана  так  любит
пословицы, почему же он забывает излюбленную афинскую поговорку  "Во  всем
нужна мера"?
     - Я хочу сказать вот что, - продолжал Лукиан. -  Каждый  имеет  право
выбирать, что ему нравится. Либо человек относится к состязаниям серьезно,
либо нет. А тот, кто предпочитает бегать за девчонками...
     - Если ты это обо мне, то...
     - В отличие от тебя, я не воображаю себя умником, но  все-таки  я  не
совсем дурак.
     - Уверяю тебя...
     - Лучше не стоит. Можешь не рассказывать мне о своих делах,  я  этого
теперь и не могу, ни лгать мне тоже незачем. Видишь ли, они меня просто не
интересуют.
     И Лукиан ушел, торопясь скорее  погрузиться  в  дебри  математики,  а
Алексид остался стоять на углу, багровый от злости.
     Если  с  человеком  обходятся  несправедливо,  он   начинает   искать
сочувствия. Много лет они с Лукианом всегда  были  готвы  поддержать  друг
друга в трудную минуту. Когда с одним из них  случалась  неприятность,  то
оба ворчали где-нибудь в углу: "Это нечестно... Просто подлость! Он к тебе
придирается...". Сколько у них было таких  разговоров!  И  теперь  Алексид
растерялся, не зная, кому излить свою обиду.
     Вдруг его осенило: Коринна... С ней как будто можно разговаривать,  и
она умеет слушать. А кроме того, он поквитается с Лукианом.  Раз  он  вбил
себе в голову, что Алексид с ней видится, пусть так и будет.
     Конечно,  надо  бы  пойти  к  Милону  и  выслушать  очередную  порцию
наставлений о ораторском искусстве... Алексид сердито фыркнул. Если уж  он
не сумел доказать своему лучшему  другу,  что  говорит  правду,  то  разве
сумеет он когда-нибудь найти слова, которые убедили бы  Народное  собрание
или присяжных?  Другие  ученики  иногда  пропускают  занятия.  Сегодня  он
последует их примеру.
     Однако теперь, когда оставалось  только  найти  Корину,  им  овладела
робость. Он несколько раз прошел  мимо  знакомой  харчевни,  надеясь,  что
Коринна увидит его  из  окна.  Харчевня,  выкрашенная  розовой  и  голубой
краской, казалась чистенькой и нарядной. Алексид вспомнил разговоры о там,
что в харчевнях всегда  полно  клопов,  и  теперь  усомнился  в  этом.  Он
отправился к общественному источнику и долго слонялся около него, надеясь,
что Коринна придет за водой. Но в конце концов он не  выдержал  шуточек  и
хихиканья  женщин  и  девушек,  которые  наполняли  кувшины  под   струей,
вырывающейся из львиной пасти. Кгда его в третий раз спросили, кого он тут
поджидает, он решил, что лучше будет, если он соберется с  духом  и  прямо
спросит Коринну в харчевне.
     Для этого и вправду требовалось собраться  с  духом.  Приличные  люди
редко заходили в харчевни.  Во  время  дальних  поездок  они  предпочитали
останавливаться у знакомых. Если отец узнает, что он был в  харчевне,  ему
не избежать хорошей нахлобучки. Размышляя об этом, Алексид не подумал, что
его приход может поставить  в  неловкое  положение  и  Коринну.  Испуганно
оглядевшись по  сторонам,  он  юркнул  в  открытую  дверь  и  оказался  во
внутреннем дворике. Там пахло чем-то очень  вкусным.  Вот  такие  ароматы,
подумал он, наверно, вдыхают олимпийские боги в ожидании пиршества.
     В дверях кухни появилась великанша с большой ложкой в руке. Она  была
высока и невероятно толста. Пылающее от кухонного жара лицо казалось очень
добродушным, а заплывшие глазки посмеивались.
     - Что скажешь, душечка? - спросила  она  голосом,  который,  наверно,
разом усмирил бы бунт на корабле.
     - Я ищу Коринну, - запинаясь, пробормотал он.
     - Я сама только это  и  делаю  все  дни  напролет.  За  девченкой  не
уследишь - то она тут, то там, что твоя ящерица. Правда, сегодня  я  знаю,
что она пошла к Кефалу.
     - К ваятелю?
     - Ну да, к нему. На  улицу  Каменщиков.  Погоди-ка,  -  сказала  она,
исчезая в кухне и возвращаясь с лепешкой. - На-ка, попробуй, душечка.
     - Спасибо.
     Лепушка была прямо с жару -  медовая  лепешка  с  изюмом  и  толченым
орехом. Уписывая ее за обе щеки, он спросил:
     - Скажи, пожалуйста, а ты мать Коринны?
     - А то кто же? Звать меня Горго. И как ты догодался? -  Она  залилась
кудахтающим смехом. - Дочка вся в меня, а?
     - Нет, что ты! - сказал  Алексид  с  невежливой  поспешностью:  между
тоненькой девушкой и этой веселой толстухой не было ни малейшего сходства.
- Я из-за лепешки. Коринна говорила, что ты удивительно хорошо стряпаешь.
     Горго, очень довольная, закивала седой головой.
     - Меня  называли  лучшей  поварихой  в  Сиракузах.  А  там  это  дело
понимают, уж поверь мне. Тут у вас и есть-то  толком  не  умеют...  Хочешь
еще?
     - Нет, спасибо, мне пора идти.
     - Ну, как хочешь. - Горго задержалась на пороге кухни. - Есть хорошая
старая поговорка: "Не задавай вопросов, и ты не услышишь лжи". Вот и я так
думаю. - И, снова весело закудахтав, она исчезла в полумраке.
     "Интересно, употребляет ли эту поговорку  отец  Лукиана?"  -  подумал
Алексид и решил, что если и употребляет,  то,  уж  во  всяком  случае,  не
смеется при этом таким плутовским смехом и не подмигивает.


     Он перешел рыночную площадь, это  удивительное  место,  где  (если  у
тебя, конечно, достаточно денег) можно купить все, что угодно, -  от  рыбы
до  флейты  или  даже  рабыни-флейтистки.  Хотя  кому  нужна   собственная
флейтистка? Для пира ее  можно  нанять  вместе  с  танцовщицами.  Впрочем,
Алексида интересовали не товары, ему просто нпавилось  деловое  и  веселое
оживление рынка. Ему нравилось смотреть,  как  торговцы  рыбой  шлепают  о
камень сверкающих рыб и как покупатели, толкая друг друга, бегут  на  звон
колокола, возвещающего,  что  привезли  свежий  улов.  Он  с  наслаждением
прислушивался к спорам между торговками хлебом,  которые  то  ругали  друг
друга на чем свет стоит, то начинали от души хохотать. Он любовлся товаром
зеленщиков: большими  золотыми  тыквами,  пупырчатыми  зелеными  огурцами,
морковью с перистыми хвостиками, лиловыми виноградными гороздьями,  горами
глянцевитых яблок и цветами - лилиями, розами,  фиалками,  нарциссами  или
гиацинтами, в зависимости от времени года. Алексид любил рынок, потому что
он любил жизнь во всей ее полноте.
     Но в это утро, опасаясь встречи с отцом или с каким-нибудь  знакомым,
который мог бы сообщить отцу, что он не пошел к Милону, Алексид постарался
пройти через рынок как можно быстрее, держась в  тени  портика  [портик  -
крытая колоннада], который окружал прощадь с четырех сторон. Вскоре он уже
стучался в дверь ваятеля.
     - Тут к вам должна была прийти девушка. Она еще здесь? -  спросил  он
раба-привратника. - Ее зовут Коринна. Она дочь Горго, из харчевни...
     - Ты, наверно,  говоришь  о  натурщице,  господин?  Иди  прямо  через
дворик. Она с хозяином в мастерской.
     Отступать было поздно. А он ведь просто хотел узнать, здесь ли она, и
подождать, пока она освободится. Но раб, кланяясь, уже ввел его во двор  и
закрыл входную дверь. Очевидно, Кефал принимал посетителей даже  во  время
работы. "Да не съест же он меня, какой он там  ни  знаменитый",  -  сказал
себе Алексид. И вот,  раправив  плечи  и  вспомнив,  что  он  сын  Леонта,
известного атлета и славного воина, он вошел в мастерскую.
     Она была очень невелика, и в ней царил величайший беспорядок  -  весь
пол был усеян осколками  мрамора  и  растоптанными  комьями  глины.  Кефал
работал и с камнем и с металлом, о чем свидетельствовали стоявшие  у  стен
неоконченные статуи - одни из мрамора, другие из бронзы. В эту  минуту  он
лепил. Это был невысокий лысый человек с седеющей бородой; его мускулистые
руки были обнажены по самые плечи, а удивительные пальцы,  казалось,  жили
сами по себе и обладали собственным умом - так уверенно и умело  мяли  они
глину, придавая ей требуемую форму. Время от времени он останавливался  и,
наклонив голову набок,  прищурившись,  смотрел  на  девушку,  стоявшую  на
возвышении.
     На ней был короткий хитон с поясом, какие носят спартанские  девушки.
Она словно бежала, ее рука сжимала лук, а голова была откинута, как  будто
Коринна что-то высматривала вдали.
     - Артемида! - невольно воскликнул Алексид.
     Коринна чуть вздрогнула, услышав его голос,  но  не  обернулась.  Она
стояла как каменная.
     Но Кефал оглянулся.
     - Ничего, голубушка, - сказал он тонким щебечущим голосом. - Отдохни.
Долго в таком положении никто не выстоит. - Наклонив голову  к  плечу,  он
прищурился и поглядел на Алексида. - Ну-ка, повернись боком.  Гм!..  Да...
Я, правда, не помню, чтобы я тебя звал. Но ты можешь пригодиться.
     - Пригодиться? - растерянно переспросил Алексид.
     - Как натурщик для Пана, если я захочу его изваять.  А  ты  разве  не
потому пришел?
     - Нет, нет! - Смеясь, Алексид объяснил причину своего прихода.  -  Но
для меня будет большой честью, если ты когда-нибудь захочешь  сделать  мою
статую. И мой отец, я думаю, скажет то же.
     - Но это будет не твоя статуя, - поправил его Кефал. - Так же, как  я
сейчас леплю не Коринну, а, как ты отгадал, Артемиду-охотницу. Коринну  же
я избрал моделью, так как она больше  остальных  похожа  на  то,  что  мне
нужно. Я это понял, едва увидел ее на улице. Но ты  вовсе  не  совершенна,
голубушка, - добавил он и погрозил пальцем девушке, которая,  посмеиваясь,
сидела на возвышении, - а богиня дожна быть  совершенной.  У  тебя  не  ее
подбородок, но это не страшно - я знаю, у какой девушки взять  нужный  мне
подбородок. А твои уши и вовсе не  подходят  для  Артемиды.  Мне  придется
взять уши у Лисиллы или у Гилы.
     Коринна засмеялась своим беззвучным смехом и притворилась обиженной:
     - Если мое  лицо  никуда  не  годится,  так  почему  ты  не  попросил
кого-нибудь из них позировать для всей статуи?
     - Посмотрела  бы  ты  на  них,  голубушка!  Попробовала  бы  ты  себе
представить, как они бегут по горам со сворой гончих! Нет, несмотря на все
твои недостатки, ты именно то, что мне нужно.
     - И на этом спасибо, - с насмешливым смирением откликнулась она.
     - Ну, на сегодня достаточно. Ты, наверно, устала, да и  мне  пора  на
рынок. Да, да, юноша, - продолжал он, поворачиваясь  к  Алексиду,  который
рассматривал статуи у стен, - это одно из моих лучших творений. Ее  должны
были поставить на городской площади, но, как видишь, она  так  и  стоит  в
моей мастерской с тех самых пор, как я много лет назад ее кончил.
     - А кого она изображает? - В голосе Алексида  было  волнение,  но  он
разглядывал статую, и они не видели выражения его глаз.
     - Эвпатрида Магнета.  Его  изгнали,  как  ты,  может  быть,  помнишь.
Говорят, он тайно просил помощи у спартанцев, чтобы уничтожить  демократию
и установить тиранию.
     - Тиранию? В Афинах?
     - После этого, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы  почтить
его статуей. Да и глупо, конечно, - какая уж там статуя, когда он  сам  не
может сюда носа показать под страхом смерти.
     - Он мне не нравится, - откровенно сказала Коринна, разглядывая  лицо
статуи. - А почему ты хранишь ее?
     -  Никто  не  знает  будущего,  голубушка.  У  Магнета  есть   немало
могущественных друзей  среди  эвпатридов.  В  политике  всякое  случается.
Сегодня тебя свалили, а завтра, глядишь,  ты  опять  наверху.  Кто  знает,
Магнет еще может стать тираном в Афинах, и каково тогда придется мне, если
она узнает, что я выбросил его статую, как негодный мусор?
     Алексид вышел из мастерской молча. Он напряженно думал. Этот  тяжелый
подбородок, крючковатый нос и высокие скулы  он  видел  вчера  под  полями
пастушеской шляпы. Лицо статуи было лицом  человека,  который  шептался  с
Гиппием.



                                 7. ОВОД

     - А я-то думала, что ты пришел поговорить  со  мной!  -  пожаловалась
Коринна, но уголки ее рта лукаво задергались.
     Ведь мы уже прошли всю улицу, а ты  еще  не  сказал  ни  слова.  Куда
веселее болтать со статуей!
     - Извени. Меня словно оглушило... -  Алексид  заколебался,  но  потом
сказал решительно: - Дело вот в чем. Этот Магнет... ну, тот, который хотел
стать тираном...
     - Ах, тот! С таким ужасным лицом!
     - Да. Так я готов поклясться, что видел его вчера вечером у  Итонских
ворот во время скачек.
     - Ну и что?
     - Да разве ты не понимаешь? Ты ведь слышала, что говорил  Кефал:  его
же много лет назад изгнали из Афин.
     - Разве? - Коринна, очевидно, не слишком внимательно слушала разговор
в мастерской, но  тут  и  она  сообразила,  в  чем  дело,  и  взволнованно
возкликнула: - А! Так что же он здесь делал?
     - Я сам хотел бы это знать, - угрюмо отозвался Алексид. -  Просто  не
представляю, как мне быть.
     - Посоветуйся с отцом.
     - Гм!.. А как  я  объясню  ему,  зачем  мне  пнадобилось  заходить  в
мастерскую Кефала?
     - Да, отец не похвалит тебя за знакомство со мной.
     - Видишь ли...
     - Не оправдывайся. Афинским юношам не положено водиться с  девушками.
Вот почему я чуть не свалилась с возвышения, когда ты вошел в  мастерскую.
По правде говоря, я очень обрадовалась, услышав твой голос, - я ведь ни  с
кем не разговаривала по-настооящему с того дня в пещере. Да,  кстати,  как
поживает твой красивый друг?
     - Он не очень-то  мной  доволен,  -  с  принужденным  смехом  ответил
Алексид. - Ему наступили на его красивую ногу - во всяком случае,  так  он
думает.
     - Кто же?
     - Ты.
     - Я?!
     - Да.  Видишь  ли,  мы  очень  давно  дружим.  Но  только...  ну,  ты
понимаешь... нельзя же все время быть с человеком,  даже  если  очень  его
любишь. Иногда хочется побыть одному... Ты ведь знаешь,  как  это  бывает,
правда?
     Она кивнула:
     - Ты видел, куда я ухожу в таких случаях.
     - Так  вот,  Лукиан  этого  не  понимает.  Он  не  любит   читать   и
размышлять...  всему  предпочитает  атлетические   упражнения,   прогулки,
верховую езду и обижается, если другие хотят чего-то другого.
     - Но при чем тут я?
     - При том, что стоит мне заняться своими делами, как  он  воображает,
будто я провожу это время с тобой, будто мне приятнее быть с тобой, чем  с
ним...
     - Какая глупость! - кротко поддакнула она.
     - Чистейшая нелепость! - подхватил Алексид с большим жаром, хотя и не
слишком тактично. - Я поклялся ему,  что  не  видел  тебя  с  того  самого
первого дня, но он так озлилися, что не поверил мне. Ну, я и подумал:  раз
так, пусть у него будет причина злиться, и...
     - И пошел ко мне?
     - И пошел к тебе.
     Она остановилась как вкопанная и повернулась к нему. Шеки ее  пылали,
в серых глазах сверкал гнев.
     - Спасибо за откровенность! Я знаю, что афинских девушек и  за  людей
не считают, но над собой я не позволю издеваться. Значит, ты пришел, чтобы
позлить его, а я только так... вот так хватают игрушку,  чтобы  подразнить
ребенка...
     - О боги! - воскликнул Алексид с отчаянием. -  Я  совсем  не  потому.
Никто не хочет ничего понимать!
     - Ну, так постараемся понять друг друга. Если мы станем друзьями,  то
потому, что хотим этого, а не потому, что нам надо кому-то досадить.
     - Конечно...
     - И ты не станешь  задирать  нос  только  потому,  что  я  девушка  и
чужестранка, а мать содержит харчевню?
     - Нет, - твердо сказал Алексид. - Но и ты должна дать обещание.
     - Какое?
     - Не ругать Афины. Раз ты живешь в городе, нечестно  говорить  о  нем
плохо.
     Коринна, помедлив, кивнула. Румянец гнева сбежал с ее щек,  и,  когда
она снова посмотрела на Алексида, в ее взгляде было уважение.
     - Обещаю. Человек должен стоять за свой родной город. Если бы  ты  за
него не заступился, я стала бы думать о тебе хуже. Я не буду ругать Афины,
но, - тут она беззвучно засмеялась, - можно мне  высказывать  справедливые
замечания? Ведь в Афинах превыше всего ценят свободу речи!
     - Ты уже ничинаешь кое-что понимать! - весело  улыбнулся  Алексид.  -
Поживи тут годик-другой, и ты станешь настоящей афинянкой.
     Но, говоря это, он знал, что его предсказание  никогда  не  сбудется.
Хотя Коринна и родилась в Афинах, она чужестранка и навсегда ею останется.
Метеку почти невозможно добиться афинского гражданиства, а ведь она же еще
и женщина! Закон запрещает ей даже брак с афинским гражданином.
     Они  пошли  дальше.  Прохожие  оглядывались  на  них.  На   следующем
перекрестке, где было  гораздо  многолюднее  и  у