удерживая своих лошадей.
     Алан бегом кинулся  вперед и достиг рощи  как раз  в  ту минуту,  когда
оттуда вышла Анджела действительно в мужском костюме.
     -- Давно пора!  -- весело  приветствовала  она Алана, сбрасывая с плеча
его сумку. -- Неси ее теперь сам!
     И они  бок о бок зашагали по дороге. Прямо впереди, на  востоке, словно
зубчатые крепостные стены, вздымались горные отроги и пики.

     Лето выдалось сырое.  Уже  лет  десять  в здешних местах  не было таких
дождей, говорили им крестьяне.
     В первый  же вечер,  когда они, чтобы не  привлекать  к  себе внимания,
устроились  на  ночлег в  придорожном  сарае, разразилась  сильная гроза. На
следующее утро  оказалось, что  дорога превратилась  в  болото,  ручьи  -- в
кипящие  потоки,  и  им  пришлось  сделать крюк  в  шесть  миль,  потому что
разлившаяся  речка  сорвала  мост.  Затем  надолго  установилась  пасмурная,
дождливая  погода, и когда  лучи  солнца изредка прорывались сквозь тучи, на
несколько минут  озаряя ландшафт,  он  от  этого  казался  только  еще более
унылым.
     Местность вокруг становилась все  более дикой. Над ними уходили  в небо
крутые  свинцово-серые  склоны, по  которым  вверху ползли  серые облака.  А
внизу, в  узких долинах и ущельях, клубилась белая пена бешеных рек, и сосны
по берегам казались почти черными.
     Алану вспомнились сказки,  которые он так любил слушать в детстве, и то
рождество, когда он гостил в соседнем замке и впервые услышал звучные строфы
старинной "Песни о Роланде". В его памяти вдруг всплыли строки:

     Высоки горы, мрачен ряд ущелий,
     Среди теснин камней чернеют груды . [1]

     [1] Перевод де ля Барта.
     Наверное,  вот в таком мрачном  горном проходе Роланд в  последний  раз
протрубил  в свой рог  и  умер один,  окруженный телами бесчисленных врагов,
павших от его руки.
     Однако,  судя по всему,  Морелли и его сообщники не напали на  их след.
Поэтому ни холод, ни сырость, ни скверная еда в грязных харчевнях не портили
радостного настроения Алана и Анджелы -- ведь каждый день пути приближал  их
к заветной цели.
     Алану  пришлось  признать про  себя,  что  Анджела  оказалась  приятной
спутницей:  у  них всегда находились темы для разговора. Всю  свою жизнь она
прожила  в  Венеции и  была  знакома  со  многими знаменитыми  и интересными
людьми:  с  учеными  из академии  ее  дяди,  с  художниками,  музыкантами  и
приезжими знаменитостями,  столь  же  славными, как  Эразм. Алан  то  и дело
удивлялся  ее  начитанности и великолепной памяти.  Он и сам не жаловался на
свою память, но  тягаться с Анджелой все же не мог: она была  прямо начинена
различными сведениями и не раз одерживала верх в споре с помощью какого-либо
неопровержимого факта или цитаты.
     Однажды, когда Алан вздумал говорить с ней  снисходительным  тоном, она
немедленно сбила  с него  спесь, напомнив слова Платона:  "Из  всех животных
мальчик,   пожалуй,   самое   норовистое.   Самое   злокозненное,  хитрое  и
непокорное". Не забывала  она цитировать этого  философа и  в доказательство
своего излюбленного утверждения, что женщина ни в чем не уступает мужчине.
     Впрочем,  и  Алан  умел  пользоваться  тем  же оружием.  Когда  Анджела
принялась  сетовать, что ее  волосы  утрачивают  модный рыжий цвет, а она не
догадалась захватить с собой  краску, Алан поспешил  указать, что ей следует
радоваться хотя бы и таким волосам  -- ведь в один прекрасный день она, быть
может, уподобится лысой старухе, о которой Лукиллий написал:

     Лгут на тебя, будто ты волоса себе красишь, Никилла,
     Черными как они есть, куплены в лавке они. [2]

     [2] Перевод Л. Блуменау.
     -- Свинья! -- сказала Анджела.
     Но Алан немедленно напомнил  ей то место из "Домостроя" Ксенофонта, где
Исхомах всячески поносит высокие каблуки, румяна  и белила,  после  чего его
жена смиренно обещает никогда больше ничем подобным не пользоваться.
     -- Чушь! -- фыркнула Анджела. -- Будь я его женой...
     -- Ну кто тебя возьмет замуж! --  засмеялся  Алан.  -- Твой ум и острый
язычок отпугнут любого жениха.
     -- К твоему  сведению, --  величественно заявила Анджела, -- я намерена
выйти замуж не позже, чем через два года.
     --  Ты-то  намерена,  но вот как  твой будущий муж? Он  намерен на тебе
жениться?
     -- Он  еще  не  знает,  что я выбрала его своим женихом, -- невозмутимо
ответила Анджела.
     -- Вот как! Так кто же этот несчастный? Уж не я ли, не дай бог?
     -- Ты?  Но  ведь ты же  англичанин!  -- Анджела засмеялась.  -- Нет, не
бойся, Алан. Это друг моего отца. Он на  десять  лет старше  меня и живет во
Флоренции. Мне кажется, я полюблю Флоренцию.
     Ее хладнокровные рассуждения ошеломили Алана.
     -- И он еще не просил твоей руки?
     -- Нет. Но попросит, когда я этого захочу. Уж я сумею его заставить.
     Она улыбнулась, и Алан легко поверил, что ей удастся добиться своего.
     Вот так, болтая,  препираясь или беседуя  на  серьезные темы,  распевая
песни или читая  вслух  все стихи, которые они знали  наизусть, молодые люди
шли и  шли по  константинопольской  дороге, пока, наконец,  не  добрались до
места, которое феррарец Бенедикт пометил на своей карте крестиком.
     Тут,  за  новым  мостом,  который турки  построили  через  Ольтул,  они
свернули вправо и пошли вверх по течению реки на юг.
     До Варны было уже недалеко. Еще  два-три  дня -- и они увидят  озеро  и
монастырь на одиноком утесе.

     После открытых нагорий Далмации долина Ольтула казалась  мрачной, почти
зловещей.
     Дорога была пустынна. Милю за  милей  она извивалась  вдоль каменистого
ложа реки, а слева торчали  угрюмые острые пики. Всюду по склонам, где  было
хоть немного  земли,  росли ели  и сосны. Трава  попадалась только на редких
полянах. Нигде не было  видно цветов -- лишь бурый ковер из сосновых игол да
пятна лишайника  на  камнях. Царившее вокруг безмолвие не нарушалось  пением
птиц. Алан и Анджела сами  невольно перестали петь и говорили теперь  только
шепотом. Слишком громким было эхо в ущельях Ольтула.
     На их  пути почти  не попадалось селений. Да и  те ютились в поперечных
долинах,  не  таких  глубоких, где  между  более пологими, поросшими  травой
склонами  вились, словно серебристые  корни, небольшие  притоки Ольтула. Эти
деревушки обычно теснились на вершине какого-нибудь обрывистого холма -- так
было  легче защищаться от  врагов.  Алан и  Анджела,  отгоняя рычащих собак,
стучались  в  дома  и покупали еду. Но  все эти боковые  долины оканчивались
тупиками. Из них не было другого выхода, если  не считать узких крутых троп,
по которым разве что мул мог подняться на лежащее дальше плато.
     В Варну  вел только  один  путь  -- вившаяся  вдоль Ольтула  дорога,  к
которой с каждой милей все ближе подступали заросшие лесом обрывы.
     -- Завтра, -- сказал Алан, -- мы, наверное, увидим долину Варны.
     --  Это было бы прекрасно. -- Анджела сделала гримасу. -- Хватит с меня
таких ночевок.
     Накануне разразилась еще одна страшная гроза с ливнем, который сливался
в  одну сплошную завесу  из  серебристого  шелка. Они не успели добраться до
селения  и эту  ночь спали  (а  вернее, не спали),  скорчившись под выступом
скалы и слушая, как  ревет почти  у  самых их ног грозно  вздувшаяся река. К
счастью, следующее утро выдалось ясным и впервые за долгое время день обещал
быть жарким. ...
     -- Я совсем промокла, -- жаловалась Анджела. -- Вот увидишь, я заболею.
     -- Мы высушим одежду на ходу, -- утешил ее Алан. -- И сами разогреемся,
и солнце поможет.
     -- Во всяком случае, я распущу волосы, -- заявила Анджела,  -- а куртку
понесу в руках.
     -- Это ты  хорошо придумала, -- согласился Алан и  тоже снял куртку. --
Только не вини меня, если твои белые ручки загорят.
     -- Ну и пусть! Никогда в жизни больше не буду прятаться от солнца!
     Но  становилось все  теплее, и  они  повеселели. Пройдя  мили две,  они
решили,  что  уже  достаточно  высохли  и  можно  будет  устроиться  у  реки
позавтракать оставшимися у них припасами.
     -- До  чего мне надоела эта кислятина, которую они тут называют  сыром!
-- ворчал Алан. -- Вот в Йоркшире сыр -- это сыр.
     -- А хлеб совсем размок. Ну  да  ничего --  до  деревни, наверное,  уже
недалеко.
     -- Да, пожалуй, она прячется  вон за тем отрогом. Ну-ка, приведи себя в
порядок, Анджела, и пойдем туда: может быть, нам удастся раздобыть приличной
еды -- мяса, например. Я готов съесть целого быка.
     -- И я тоже.
     Анджела подобрала волосы и уложила их под шапкой.
     -- Лучше бы ты остриглась, -- заметил Алан, -- меньше было бы возни.
     -- И не  подумаю! Я отлично справляюсь с моими волосами, и они меня  ни
разу не  выдали  --  не  то  что  твоя  желтая  грива,  которую  только  под
апельсинами и прятать!
     -- Не напоминай ты мне про эти апельсины, --  вздохнул Алан, помогая ей
надеть куртку. -- Чтобы я когда-нибудь еще...
     Он поперхнулся и  умолк.  На  том берегу реки, застыв  на  конях  среди
темных сосен, за ними безмолвно наблюдали шестеро янычаров.

        "Глава тринадцатая. ВРАГ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ"


     -- Посмотри! -- хриплым шепотом сказал Алан.
     Анджела обернулась и побледнела.
     -- Турки! -- ахнула она. -- Скорее уйдем отсюда!
     На этот раз Алан сразу с ней согласился. Янычары  что-то  закричали, но
они  притворились,  будто не слышат, и оглянулись, только  когда  укрылись в
лесу.
     ~ Они стараются перебраться сюда! -- в отчаянии прошептала Анджела.
     --  Тут это им не удастся, -- успокоил ее  Алан.  -- Слишком  уж сильно
течение.
     -- Видишь, они поскакали вдоль берега.
     -- Не бойся. Мы от них ускользнем.
     Но  она все-таки  боялась,  как, впрочем, боялся  и  он  сам.  Янычары,
вероятно, разглядели, что Анджела  --  молодая, красивая девушка, за которую
на невольничьем рынке  можно получить  хорошую цену. Значит,  они попытаются
схватить ее.  Перебраться  через реку  им  будет  нетрудно, потому что в ней
много мелей и каменных россыпей, где поток разбивается на несколько рукавов,
и течение слабеет.
     Беглецы,  забыв  про усталость после бессонной ночи,  проведенной среди
скал, стремглав кинулись вперед по дороге.
     Вдруг Алан остановился и схватил Анджелу за плечо.
     -- Туда! -- крикнул он, указывая на крутой склон, нависший над дорогой.
     Этот обрыв, напоминавший скат острой крыши,  густо порос соснами, ветви
которых, переплетаясь, образовали почти непроходимую чащу. Однако туда можно
все-таки  было взобраться на четвереньках,  пролезая  под нижними сучьями  и
хватаясь за стволы, чтобы не сорваться с крутизны.
     -- Туда, --  повторил  Алан. -- Только  постарайся  не  оставить следов
внизу. Они же не смогут обыскать весь лес.
     -- Поздно! -- вскрикнула Анджела. -- Вон они!
     Из-за  поворота  выехал  турок  и, заметив  их, пустил  лошадь галопом.
Взбираться  на обрыв  теперь не  имело смысла. Через  минуту  преследователи
стащили бы их вниз. Но и убежать от верховых тоже было невозможно. Положение
казалось безнадежным.
     Однако  янычар был  один.  Вероятно, отыскав  брод,  он  не стал  звать
товарищей, надеясь, что  ценная добыча достанется ему одному. Он несся прямо
на них -- жилистый усатый коротышка на великолепном белом арабском коне.
     У Алана не  было никакого  оружия, кроме  ножа. Турок видел перед собой
только перепуганного безоружного юношу и девушку. Возможно даже, что, увидев
светлые волосы Алана, он решил, будто перед ним две переодетые  девушки. Как
бы то ни было, он не сомневался в успехе,  и эта самоуверенность дорого  ему
обошлась.
     -- Беги быстро! -- распорядился Алан. --  Но так, чтобы он тебя догнал.
Может быть, мне удастся стащить его с лошади.
     Они  снова побежали. Впрочем, второе  распоряжение Алана было  излишне:
янычар  в  любом  случае догнал бы  их.  Он  был  уже  совсем близко и,  без
сомнения,  смеялся  над  их  паническим  бегством  --  неужели  эти  дурочки
воображают, будто сумеют уйти от арабского скакуна?
     Алан  отстал  от  Анджелы  шага  на  четыре.  Теперь   ему   предстояло
споткнуться  и упасть. Однако  проделать это  убедительно не так-то  просто!
Кроме того, турок, продолжая гнаться за Анджелой, мог на  скаку ударить  его
своей  кривой  саблей.  Впрочем,  когда Алан оглянулся в последний  раз,  их
преследователь  не  обнажил  ятагана  --  вероятно,  потому,  что  готовился
схватить Анджелу, а в левой руке он держал поводья.
     Пора!  Он пошатнулся  и сделал вид,  что падает, но тут же  выпрямился,
едва  турок проскакал мимо  и догнал Анджелу,  успевшую  отбежать  шагов  на
двадцать. Он  услышал,  как  девушка  вскрикнула,  --  янычар, наклонившись,
схватил  ее  за  руку.  Белый  конь,  потемневший  от пота  и  речной  воды,
нетерпеливо пританцовывал. Анджела отчаянно отбивалась.
     Алан подскочил к янычару с другого бока.  Турок  внезапно почувствовал,
что в  его ногу яростно впились две сильные руки и так вывернули колено, что
он завопил от  боли. Он отпустил девушку, но, не успев  повернуться к своему
противнику, слетел с седла и тяжело ударился о землю. Вероятно, впоследствии
турок так и не  смог вспомнить,  что случилось потом: Алан прыгнул к нему на
грудь и стал колотить его затылком о землю, пока он не потерял сознание.
     -- Теперь уж не спрячешься!.. -- задыхаясь, сказал Алан. -- Увидев его,
они обо всем догадаются. Попробуем ускакать на его лошади.
     Он сунул ногу в стремя, вспрыгнул в высокое турецкое седло и,  протянув
руку бледной, дрожащей Анджеле, помог ей  вскарабкаться на коня позади себя.
Арабскому  скакуну  все это не  понравилось,  и  он стал  тревожно и ласково
тыкаться  мордой  в   грудь   своего   неподвижного   хозяина.   При  других
обстоятельствах это благородство  восхитило бы Алана,  но теперь он счел его
неуместным. В конце концов коня все же удалось отогнать от распростертого на
земле янычара, и они отправились дальше.
     Со всех сторон  беглецов по-прежнему окружал лес,  а  сзади  доносились
крики, доказывавшие, что  и  остальные  турки  перебрались  через реку.  Еще
несколько минут -- и они наткнутся на своего товарища и бросятся в погоню за
беглецами. Алан прекрасно  понимал,  что  не сумеет ускакать от них на чужом
строптивом коне, да к тому же несущем двойную ношу.
     -- Деревня, наверное, уже близко, -- сказала Анджела.
     -- Да-да, мы успеем до нее добраться.
     И  действительно, обогнув следующий отрог, они увидели впереди деревню.
Впрочем, эта кучка белых  домиков, теснившихся  на вершине холма,  к которой
вела крутая тропа, вряд ли заслуживала название деревни.
     --  Там  мы  будем  в  безопасности,   --  сказал   Алан  с  притворной
уверенностью.
     По тропе  лошадь поднималась  шагом. Из-за ограды выскочила  овчарка  и
яростно  залаяла.  Алан  разглядел  во дворе несколько  темных фигур --  это
женщины ворошили сено.
     Какой-то  старик с  трудом разогнул спину,  приставил  руку козырьком к
глазам, а потом заковылял к ним навстречу, сжимая в руке вилы.
     -- Да будет с тобой божья милость, дедушка! -- крикнул Алан.
     -- И с вами, сынки?
     Алан повернулся в седле и указал на лес.
     -- Турки, -- сказал он, -- там, внизу.
     Старик поднял глаза к небу.
     -- Да смилуется над нами господь!
     Алан, желая успокоить его, поднял шесть пальцев, но старик повторил:
     -- Да  смилуется над нами господь! Все наши молодые люди ушли со стадом
в горы.

     -- Что они сейчас делают? -- спросила Анджела.
     Алан прильнул к  бойнице в  толстой каменной стене, но сквозь эту  щель
ему был виден только уголок двора.
     --  Что-то вытаскивают из амбаров, --  ответил он. -- Связки  хвороста,
солому и какой-то хлам.
     На темном чердаке царила  тишина,  и  только  негромко плакал младенец.
Потом Анджела снова заговорила:
     -- Давно они послали мальчишку за мужчинами?
     -- Наверное, и часа  не прошло. В  таких  случаях время  всегда тянется
очень медленно.
     -- А старик сказал, что пути до них два часа... Ну, может быть, мужчины
сумеют добраться сюда за час, потому  что они сильнее, да и идти  надо будет
не в гору, а с горы. Но даже и так...
     -- Но даже и так, -- тихо закончил Алан, -- надежды мало.
     Он  перешел  к другой  бойнице. Сосновые доски глухо  скрипели под  его
ногами.  Он  споткнулся  о лестницу,  которую они втащили вслед  за собой на
темный чердак -- обычный приют местных крестьян  в минуту  опасности. Только
там, где сквозь  узкие  щели бойниц  пробивались косые лучи дневного  света,
были видны мешки с зерном и скорчившиеся на них женщины.
     Через другую бойницу ему удалось разглядеть, чем были заняты турки. Они
сновали  по  двору с  охапками  хвороста и  соломы.  И  хотя  Алан  не видел
массивных дверей дома, находившихся  почти прямо под  ним, он догадался, что
турки собираются их поджечь.
     А  помощь может прийти не раньше, чем через три часа! Да  за это  время
турки успеют выкурить их отсюда или поджарить живьем -- и не один раз, а два
или три...
     Алан в бессильной  ярости сжал кулаки. Эх, будь у него английский лук и
десяток  стрел!.. Пусть даже не десяток, а хотя  бы шесть! Он перестрелял бы
этих янычар, как кроликов! И они не оказались бы здесь, в  этой  ловушке. Он
покончил бы с турками еще там, на дороге, под прикрытием сосен, не подвергая
опасности этих ни в чем не повинных крестьян.
     Английский лук! С  тем же успехом он  мог бы мечтать о появлении отряда
английской конницы или легионов  небесного воинства!  Надо смотреть правде в
глаза, а тщетными пожеланиями делу не поможешь.
     На  чердаке,  кроме  него с  Анджелой,  прятались еще старик  и десяток
женщин с маленькими детьми. Старику  было, пожалуй, лет семьдесят, однако он
казался достаточно крепким и мог бы в случае необходимости постоять за себя.
Но больше никто тут не сумел бы пустить в ход саблю или пику, хотя оружия на
чердаке  хранилось  достаточно  и на двадцать  человек. Нет,  о  том,  чтобы
сделать вылазку и схватиться с янычарами врукопашную, нечего и думать.
     Вдруг  снизу донесся  крик. Главарь турок решил вступить в переговоры с
защитниками чердака. Старик ответил ему,  но  Алан  ничего не  понял  из  их
короткого  разговора. Даже  со стариком он  объяснялся лишь кое-как. Но тому
все же удалось растолковать юноше, о чем шла речь.
     -- Они говорят, --  сообщил старик, -- что им нужна  только девушка. --
Он  неуверенно  указал на Анджелу.  --  Они говорят,  что это  не парень,  а
девушка. Так?
     -- Так! -- ответила Анджела.
     Старик хмыкнул.
     -- Турки говорят, что никого не тронут. Если мы выдадим им девушку, они
уедут.  А не то они  спалят деревню,  убьют нас всех  и  все  равно захватят
девушку.
     -- Скажи им,  чтобы они  убирались к черту!  -- сердито начал Алан,  но
Анджела со спокойной решимостью перебила его:
     -- Иного выхода нет, Алан. Что бы мы ни делали, конец будет один. Так с
какой стати должны  эти люди страдать только потому, что я  попросила  у них
приюта? И уж если  на то пошло, то почему должен умирать  ты  только потому,
что я против твоего желания навязалась тебе в спутники?
     -- Мы должны держаться вместе до конца! -- отрезал Алан.
     --  Это ты  так  полагаешь,  но  не эти бедняги.  Слышишь, как  женщины
переговариваются  между собой?  Они считают, что  меня надо выдать туркам, и
они правы.
     -- Ты с ума  сошла! Ты думаешь, я допущу, чтобы  ты добровольно сдалась
этим разбойникам там, внизу...
     --  Ты  не  должен  мешать  мне,  Алан.  Я  поступлю  так,  как  считаю
правильным.
     -- Правильным? -- крикнул он.
     -- Если я не выйду  к туркам, то  стану убийцей и этого малыша, и  всех
остальных... И не беспокойся -- янычары будут обращаться со мной хорошо.
     -- Откуда ты знаешь?
     --   Они  ведь  собираются   продать  меня  на   невольничьем  рынке  в
Константинополе, а до тех пор будут