нам
грозит опасность, куда более серьезная, чем поучения философа.
     И наконец в мертвой тишине прозвучали заключительные строки:

                  Афиняне! Защитники свободы, берегитесь!
                  Вооружитесь и на страже будьте!
                  Вам враг грозит с горы, как коршун кривоклювый.
                  Сегодня маски прячут заговор.
                  Ждет Гиппия в опочивальне не супруга,
                  Но бронза острая, которая мила
                  Лишь заговорщикам у врат Афин!

     Главк  отступил  назал  к  хору.  Раздались   хлопки,   но   довольно
неуверенные. Среди зрителей послышался недоуменный  ропот,  но  он  затих,
когда на подмостки вернулись актеры и впервые появилась  "корова",  вызвав
неудержимый хохот.
     Однако нашились среди зрителей  и  такие,  у  которых  заключительные
строки  не  вызвали  никакого  недоумения.  И  они  не  стали   любоваться
проделками "коровы".
     Со своего насеста Алексид видел, как по всему амфитеатру то  тут,  то
там поодиночке, по двое, по трое поднимаются отдельные фигуры  и  начинают
проталкиваться к выходу.  Их  соседи  негодовали,  и  на  некоторое  время
внимание зрителей  было  отвлечено  ворчливой  бранью  и  возгласами:  "Да
садитесь же!" Однако  "корова"  какой-то  проделкой,  которой  Алексид  не
видел, вызвала новые громовые рукоплескания, и все взгляды зрителей  опять
устремились на подмостки. Непоняный уход нескольких  грубиянов  был  скоро
забыт, и все устроились поудобнее, чтобы  ничего  не  упустить  из  второй
половины комедии.
     Так же поступил и ее молодой сочинитель. Хитрость удалась. Афины были
спасены.


     Когда Лукиан, отыскав наконец своего друга, забрался к  нему  наверх,
ему пришлось дважды толкнуть Алексида, прежде  чем  тот  обратил  на  него
внимание. Алексид сердито обернулся, но резкие слова  замерли  у  него  на
губах, когда он увидел приятеля и вспомнил, чем ему обязан.
     - Спасибо за помощь, - прошептал он.
     - Не за что. Это было очень забвно. Ну и погонял же  я  их  по  реке!
Послушай, Алексид, а у всех выходов стоит стража!
     - Знаю. Я тебе потом все расскажу. Лукиан, - хриплым шепотом попросил
Алексид с прямотой, какая возможна только между самыми близкими  друзьями,
- помолчи пока, ладно? Надо же мне послушать мою комедию!
     - Твою комедию? - недоуменно повторил Лукиан.
     Но Алексид уже отвернулся и глядел на залитую солнцем  орхестру,  где
вновь начали ритмично двигаться хоревты, похожие сверху на пестрых  жуков.
Лукиан не стал повторять своего вопроса. Блаженное выражение на  лице  его
друга  служило  достаточным  ответом.  Полный  гордости  за   Алексида   и
любопытства, Лукиан скорчился  рядом  с  ним,  и  так,  не  шевелясь,  они
пролежали до конца предстваления.
     Значит,  все  это  и  вправду  сочинил  Алексид!  Шутки,  от  которых
покатывается весь амфитеатр,  красивые  строфы  хора,  которые  заставляли
слушателей благоговейно затаить дыхание... В горле Лукиана поднялся комок,
когда раздались заключительные строки, в которые Алексид вложил  все,  что
думал об Афинах, всю свою любовь к родному городу,  стороки,  которые  еще
многие годы повторяли афиняне, в какой  бы  уголок  земли  ни  занесла  их
судьба:

                     Фиалковый венец наш город носит,
                     И море синее - кайма его одежд.

     Когда отзвучали последние  слова  и  замерли  звуки  флейты,  зрители
воздали комедии  высшую  дань  восхищения  -  несколько  мгновений  царила
зачарованная тишина, затем раздался единый  громкий  вздох  и  разразилась
буря: все кричали, хлопали, стучали ногами, и  в  чаше  амфитеатра,  точно
гром, перекатывалось эхо. Лукиан почувсьвовал, что  его  глаза  влажны  от
слез, и смущенно покосился на Алексида.  Но,  как  ни  странно,  в  глазах
Алексида он тоже заметил слезы - а ведь он сам все это сочинил!
     Пока десять судей подавали свои голоса, юноши  молчали.  Толпа  внизу
гудела и колыхалась, как море, но друзья были слишком  измучены  событиями
этого утра, и им не хотелось говорить. Наконец Лукиан привстал.
     - Сейчас узнаем, - сказал он.
     Внизу раздался голос глашатая:
     - Награда  за  лучшую  комедию  присуждается  "Оводу"  Алексида,  сын
Леонта...



                         19. СЕРЕБРЯНЫЙ КУЗНЕЧИК

     Конон решил устроить пир,  чтобы  отпраздновать  победу  "Овода".  "И
кое-какие другие радостные события", - добавил он, и в его суровых  глазах
мелькнула улыбка, хотя (как впоследствии  напомнил  ему  Алексид),  говоря
это, он и  не  подозревал,  какое  еще  радостное  событие  предстоит  ему
отпраздновать.
     - Только я ничего не приготовил, -  признался  Конон.  -  Конечно,  я
знал, что, по обычаю, хорег комедии, снискавшей награду, угощает актеров и
хор, но, сказать по правде, я никак  не  ожидал,  что  мы  можем  победить
Аристофана! Впрочем, это дело поправимое. Один мой друг предоставил в  мое
распоряжение свой городской дом. Теперь только надо найти повара.
     - Тут могу помочь я, - предложил Алексид. - Я могу найти повара.
     - Ну еще бы! - сказал Конон  с  непривычной  шутливостью.  -  Теперь,
когда я знаю, что ты не только  раскрыл  заговор  Магнета,  но  и  сочинил
комедию твоего деда, меня очень огорчило бы, если бы ты не  сумел  сделать
такую пустяковую вещь - подыскать мне повара.
     - Видишь ли, и в том и в другом мне очень помогала Коринна...
     - Эта красивая девушка, которую я видел в театре?
     - Да. И, собственно говоря, мне и тут не обойтись без ее помощи. Ведь
повар, о котором я говорю, - ее мать.
     - Ну, так поговори с ней, Алексид. Пусть  готовит  пир  на  пятьдесят
человек. Хор и акреры - это уже почти тридцать, а кроме того, твоя семья и
твой друг Лукиан... Но, может быть, ты хочешь сам кого-нибудь пригласить?
     Алексид несколько мгновений в нерешительности молчал. Но  наконец  он
собрался с духом:
     - А можно... можно, я приглашу Сократа?
     - Конечно, если только он  согласится.  Скажи  моему  рабу,  где  его
искать.
     - Наверно, он у себя дома. Видишь ли, - пояснил  Алексид,  с  грустью
вспоминая, что "Овод" был написан ради Сократа,  -  он  почти  никогда  не
ходит в театр и, значит, не видел и моей комедии. Ну, а так как  во  время
представления ему не найти на улицах обычных  собеседников,  он,  наверно,
сидит дома и ждет, чтобы праздники кончились и было с кем поговорить.
     - Ну, пусть разговаривает со мной сегодня на пиру, - деливито  сказал
Конон. - Расскажи моему рабу, где он живет,  а  сам  сходи  к  этой  твоей
хваленой стряпухе... как ее зовут?
     - Горго.
     - Горго? - недоуменно повторил Конон. - Я где-то слышал это имя.
     - Ну, это понятно: лучше ее никто в Афинах не  готовит.  Но  сегодня,
может быть, она и свободна, потому что в Афинах ее пока не все знают,  они
совсем недавно приехали из Сиракуз...
     - Так как же я мог о ней слышать? - пробормотал Конон. - На  пирах  я
не бывал вот уже много лет. Она, ты говоришь,  мать  этой  девушки?..  Ну,
неважно, наеважно... - Он повернулся к рабу: - Когда  пригласишь  Сократа,
беги со всех ног домой и скажи госпоже, чтобы она оделась и приехала  сюда
на пир. Скажи, что пир будет очень  скромный  и  женщины,  если  пожелают,
останутся на своей половине. Конечно, она отвыкла от шумного  веселья,  но
сегодня же все-таки Дионисии! Скажи ей, что вино будет сильно  разбавлено,
что не будет ни флейтисток...
     - Ты ошибаешься, - перебил его  Алексид,  и  уголки  его  рта  лукаво
задергались. - Без одной флейтистки мы все-таки не  обойдемся,  или  Горго
откажется прийти, да и я тоже, хотя и нижайше прошу меня простить.
     Конон просмотрел на него, и его лицо стало почти испуганным.
     - Неужели эта девушка - флейтистка?
     - Не такая, как другие, - но ведь и этот  пир  будет  на  таким,  как
другие.


     Так оно и было.
     Первое, что бросилось в глаза  Алексиду,  когда  он  вошел  в  дворик
харчевни, была старая овчина, разбитые деревянные сандалии  и  широкополая
пастушеская шляпа - все это валялось на земле.
     Коринна выбежала к нему из кухни.
     - Ах, Алексид, я так рада, так рада! - воскликнула она.
     - Так ты уже слышала? - спросил он с досадой. А он-то, расставшись  с
Кононом, бежал всю дорогу бегом, чтобы его никто не опередил!
     - Слышала? - Коринна закинула голову и засмеялась  своим  беззвуычным
смехом. - Неужели ты думаешь, что я не сумела и посмотреть? - Она  указала
на кучу одежды:  -  Можешь  забрать  свою  старую  овчину.  В  театре  она
сослужила мне  хорошую  службу  -  она  так  благоухала,  что  мои  соседи
старались отодвинуться то меня подальше!
     - Значит... - в восторге начал он. - Ах ты, хитрая...
     - Это еще что? - вопросила Горго, выходя  из  кухни.  -  Что  на  вас
нашло? В жизни я...
     - Я к тебе с поручением, - объяснил Алексид. - Сегодня вечером пир на
пятьдесят человек. Все самое лучшее. Денег не жалеть. Ты согласна?
     Лицо Горго расплылось от удовольствия.
     - Еще бы! Я всегда говорила, господин  Алексид,  что  ты  нам  добрый
друг. Все и будет только самое лучшее.
     Этот вечер Алексид запомнил как самый счастливый в своей  жизни.  Что
могло быть приятнее минуты, когда отец обнял его, а потом отступил на  шаг
и оглядел его даже с каким-то страхом!
     - Так, значит, то, о чем говорит весь город, правда? Комедию  написал
ты, а не дядя Алексид? Я горжусь тобой, сын!
     А ведь Леонт еще не слышал тогда, что его сын помог раскрыть  опасный
заговор!
     А мать, сильно оробевшая (она согласилась  прийти  на  пир  только  с
условием, что будет сидеть с Диметрией в соседней комнате и лишь  украдкой
поглядывать на пирующий), поцеловала его и шепнула:
     - А я нисколько не удивилась, милый. Я всегда знала,  что  твой  отец
недостаточно тебя ценит.
     Алексид невольно улыбнулся - то же самое она говорила и  про  дядюшку
Живописца! Но ведь у нее доброе сердце и она обо всех думает хорошо.
     Филипп, на этот раз отпущенный домой на праздники,  поздравил  его  с
неловкостью старшего брата, а Теон произнес целую речь и  замолчал  только
тогда, когда Алексид дернул его за ухо. Ника клялась, что, знай она, в чем
дело, она переоделась бы мальчиком, а уж в театре побывала бы  непременно!
Дядюшка Живописец, ничуть не огорченный утратой  славы,  веселился  больше
всех - до чего же приятно, заявил он, не притворяться  больше  умником!  А
завтра можно будет снова спокойно работать в гончарне.
     Сократ всем очень понравился. И особенно Леонту, чье  мнение  о  нем,
как и у многих других афинян, переменилось к  лучшему  благодаря  "Оводу".
Теон же присосался к  старику  философу,  как  пиявка;  они  устроились  в
спокойном уголке и вели длинную беседу, ни на кого  не  обращая  внимания,
пока Теон уже за полночь вдруг не уснул на  полуслове.  Сократ  улыбнулся,
подложил ему под голову подушку и подошел к Главку, чтобы расспросить  его
о природе ритма.
     Но самое важное случилось раньше, как только унесли  столы  и  в  зал
вошла Коринна с флейтой в руке. В этот вечер она казалось совсем взрослой,
потому что на ней был длинный хитон из сверкающей  голубовато-серой  ткани
под цвет ее глаз. Она не надела никаких украшений, кроме старой серебряной
броши, изображающей кузнечика. Эту брошь она хранила  с  раннего  детства,
надевала только в особо торжественных случаях и верила, что  она  приносит
удачу.
     Пока она играла, Конон тихонько прошел в  соседнюю  комнату,  где  на
приличном расстоянии от пирующих сидели его  жена,  мать  Алексида  и  еще
несколько женщин, а  так  же  Ника,  очень  недовольная  этим  уединением.
Деметрия посмотрела на мужа и улыбнулась.  После  стольких  лет  сельского
затворничества ей было очень приятно наблюдать такое весеье.
     - Какая красивая девушка! - прошептала она.
     Конон как-то странно поглядел на нее.
     - Она тебе никого не напоминает, милая? -  спросил  он  с  притворным
равнодушием.
     Деметрия повернулась и посмотрела в зал. Она покачала головой:
     - Не помню.
     - И неудивительно. Это же было... довольно давно. А ту девушку  ты  в
лицо не видела - только ее отражение в своем зеркале.
     Деметрия посмотрела не него, недоуменно сдвинув бдрови:
     - О чем ты говоришь, Конон?
     - Она точный твой портрет в юности. Я заметил это сразу,  как  только
увидел ее утром.
     Деметрия тихонько засмеялась, смущенно, но радостно.
     - Такой красивой  я  никогда  не  была.  Пожалуй,  все-таки  какое-то
сходство и правда есть, хотя мне самой судить об этом трудно.
     - Вылитая ты, - настаивал Конон.
     - Какое странное совпадение!
     - Так и я думал, пока не узнал имени ее матери. Ее завут Грго.
     - Не может быть! - У Деметрии перехватило дыхание.
     Побледнев, она схватилась за сердце, и Алексид, заметивший это  через
открытую дверь, бросился к ней на помощь, но она поборола свое волнение.
     - Если это даже и так, - прошептала она, - то мы  ничего  сделать  не
можем. У нас нет  никаких  прав.  Мы  поступили  плохо  и  должны  за  это
расплачиваться. А она как будто счастлива.
     - Нет, - возразил Конон. - И Горго таже  не  слишком  счастлива.  Они
привязаны друг к другу, но  девочке  не  нравится  такая  жизнь.  Это  мне
сказала сама Горго.
     - Ты с ней говорил?
     - Да. Она сейчас здесь, на кухне.
     - Я про девушку... Как ее зовут? Коринна?
     - Нет, не говорил. Понимаешь, я хотел сначала рассказать тебе.
     - Ах, приведи ее сюда, Конон! Приведи поскорее, пожалуйста.
     И, когда Коринна,  кончив  играть,  с  недоумевающим  видом  вошла  в
комнату, Деметрия прошептала:
     - Погляди, на ней моя брошь - серебряный кузнечик!
     Коринна, побледнев,  молча  слушала  сбивчивые  объяснения  Конона  и
Деметрии. Конон утверждал, что во всем виноват он, а Деметрия,  перебивала
его, спешила взять вину на себя.
     Как и  рассказывал  Алексиду  дядюшка  Живописец,  Конон  и  Деметрия
полюбили друг друга с детства и поженились против воли  всоих  семей.  Они
обменялись клятвой верности еще в ранней  юности,  и  Деметрия  отказывала
всем женихам, пока наконец Конон не смог взять ее в жены. Много лет у  них
не было детей, и, когда они  уже  отказались  от  всякой  надежды,  у  них
родился ребенок, но не сын-наследник, которого в те дни  так  хотел  иметь
Конон, а дочь. Врачи сказали, что у Деметрии  больше  не  будет  детей,  и
оставался только один выход, к  которому,  впрочем,  нередко  прибегали  в
богатых греческих  семьях:  обменяться  детьми  с  какой-нибудь  женщиной,
которая за вознаграждение согласится отдать своего новорожденного  сына  и
взять на воспитание девочку. Им указали на Горго, и ее не  пришлось  долго
уговаривать. Ей нужны были деньги, она собиралась перебраться  из  Афин  в
какую-нибудь колонию, а из девочки она надеялась  вырастить  себе  хорошую
помошницу.
     - Твоя мать была против этого, - решительно сказал  Конон.  -  Ты  не
должна ее ни в чем винить. Так решил я. Только позднее я понял, каким  это
было для нее тяжким горем. Можешь ли ты  простить  меня?  Свою  мать  тебе
прощать не за что.
     Коринна посмотрела на его худое, морщинистое лицо. Она вспомнила все,
что рассказывал ей о нем Алексид. Она подумала о  маленькой  гробнице  под
темными елями - как странно, ведь в ней покоится сын Горго! Но Конон любил
его, а он умер. Если  Конон  и  поступил  дурно,  отдав  свою  дочь  чужой
женщине, он заплатил за это многими годами скорби.
     Так вот, значит, о чем думала Горго, когда сегодня вечером она  здесь
на кухне вдруг обняла ее, громко чмокнула в щеку и сказала:
     - Ты никогда к нашей жизни не привыкнешь, душечка. Я это вижу. Ну что
ж, так тому и быть. Я ведь только  хочу  тебе  счастья.  Но  мы  останемся
добрыми друзьями, ведь правда?
     - "Значит, Горго знает. И все будет  хорошо".  -  Коринна  поцеловала
отца и босилась в объятия Деметрии...
     Через несколько часов, кгда все было уже давно объяснено и с  первыми
лучами зари гости начали расходитдься, Алексид и Коринна  остановились  на
улице, глубоко вдыхая свежий утренний вздух.
     - Так, значит, ты все-таки будешь благовоспитанной афинской девушкой!
- поддразнивал ее Алексид. - Каково-то тебе придется!
     - Не так плохо, как кажется, - возразила Коринна. - Во-первых,  я  за
одну ночь не стала благонравной и тихонькой. А во-вторых, мы будем жить  в
поместье, а в деревне у девушки больше свободы, чем в  городе.  Не  думай,
пожалуйста, что я буду убегать  в  гинекей  каждый  раз,  как  ты  придешь
навестить нас!
     - А почему ты думаешь, что я буду вас навещать? Ведь это  не  близкая
прогулка.
     Коринна  обиженно  надула  губы  и  ничего  не  ответила.   Несколько
мгновений они стояли молча. Запели петухи. Запоздалые любители праздиков в
разорванной, покрытой пятнами одежде, пошатываясь, неуверенно брели домой.
Вдруг небо вспыхнуло багрянцем и золотом утренней зари, и  в  конце  улицы
над коровлями белых домов перед ними встал холм Акрополя, одетый лиловатой
дымкой, - фиалковый венец Афин.
     Конинна пложила руку на плечо Алексида.
     - Знаешь, - прошептала она, - это хорошо, это  очень  хорошо,  что  я
теперь афинянка!




              О ДРЕВНИХ АФИНАХ, АЛЕКСИДЕ И ЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯХ

     Повесть прочитана. Но вас, наверно, обступает рой вопросов: а было ли
все это на самом деле? Жил ли в Афинах такой юноша Алексид? Правда ли, что
он сумел написать комедию и разоблачить заговорщиков?
     В повести Джефри  Триза  изображены  или  упоминаются  люди,  которые
действительно жили в Афинах во второй половине V века до н.э.:  знаменитый
мудрец Сократ, ученый  Анаксагор,  политический  деятель  Перикл,  великий
драматург Аристофан и другие. Ну, а Алексид,  Коринна,  Лукиан?  Не  будем
торопиться с ответом. Нам ведь важно узнать не  только  то,  что  было  на
самом деле, но и то, что могло быть,  что  не  расходится  с  исторической
правдой. Чтобы разобраться в этом, мы не расстанемся сразу с Алексидом  и,
вспоминая его занятия, разговоры  и  приключения,  попытаемся  внимательно
всмотреться  в  жизнь  древних  Афин,  города,  "увенчанного  фиалками"  -
фиолетовым мрамором величественного Акрополя.



              1. Аристократы и демократы, свободные и рабы

     Благодаря находчивости и мужеству Алексида  потерпел  провал  заговор
аристократов. Но кто же  такие  эти  люди:  изгнанный  из  города  Магнет,
расфранченный Гиппий и  соучастники  их  коварных  замыслов?  Оказался  ли
Алексид в центре событий необыкновенных и исключительных?
     О нет! Такова была повседневная жизнь Афин. Борьба  аристократической
и демократической партий пронизывает всю историю Древней Греции.
     Два самых сильных государства Греции,  Афины  и  Спарта,  различались
своими  политическими  порядками.  В  Афинах  правил  народ   (по-гречески
"демос"). В Спарте власть  принадлежала  богатым  и  знатным  гражданам  -
аристократам (власть народа  мы  называем  демократией,  власть  немногих,
аристократов,  -  аристократией).  Афины  повсюду  в  Греции  поддерживали
демократию, спартанцы в подчиненных им городах насаждали аристократические
порядки. Далгая, упорная,  страстная  борьба  аристократов  и  сторонников
демократии привела к войне. Греция разделилась на два лагеря. Одни  города
выступили на стороне Афин, другие поддержали Спарту. Двадцать семь лет, то
затихая, то разгораясь  вновь,  продолжалась  война,  получившая  название
Пелопоннесской.
     В повести  Триза  не  рассказывается  о  походах  и  сражениях,  хотя
действие ее приходится на годы Пелопоннесской войны, на  конец  V века  до
н.э. Мы узнаем только о происках  спартанцев  в  Афинах,  о  предательских
планах их тайных пособников - афинских аристократов, готовых  отдать  свой
город врагам, лишь бы сокрушить ненавистное им господство демоса.
     Своеобразные порядки сложились в Афинах. Три или четыре раза в  месяц
афинские г