ь на меня, господин!  Я  подыщу  для  тебя  самых  лучших
флейтисток и акробаток. Вот Хлоя - не  только  танцует,  но  и  жонглирует
просто на диво; а такой акробатки, как Праксилла, ты нигде  не  найдешь  -
просто не понимаю, как это у нее все получается, я бы так не смогла... Ну,
правда, она потоньше будет... - Горго вся  заколыхалась  от  смеха,  и  ее
маленькие глазки превратились в узенькие щелочки.
     - Ну, довольно. Я  полагаюсь  на  твой  выбоор.  Не  присылай  старых
уродин, но и не завывай, что красота - это еще не все. Как-то  у  меня  на
пиру была флейтистка, очень красивая, но  она  не  умела  взять  ни  одной
верной ноты... - Тут он заметил в дверях Коринну и указал на нее  тростью.
- Это одна из твоих девушек?
     - Моя дочка, господин. Уж она-то умеет играть на флейте, как... - Тут
Горго осеклась, заметив яростный взгляд Коринны. -  Только  очень  уж  она
робка. Да и молода к тому же. Я ее еще не пускаю играть на пирах. -  Горго
обычно не стеснялась говрить неправду,  но  на  этот  раз  она  солгала  с
большой неохотой.
     - Жаль, - заметил молодой человек. Затем он сообщил, в какой день  он
думает уыстроить пир и сколько гостей позовет.
     - А как твое имя, господин?
     Тут у входа показаллся Алексид. Увидев Коринну, он улыбнулся ей.
     - Гиппий, - ответил молодой человек, который стоял спиной ко входу.
     Ни он, ни Алексид еще не заметили друг друга.
     Гиппий!  Ну  конечно  же,  самодовольный  щеголь,  которого   Алексид
передразнил в театре! Тот самый, которого так ловко  высмеял  Сократ,  тот
самый,  который,  как  думает  Алексид,  поддерживает  тайные  сношения  с
изгнанным заговорщиком Магнетом!.. Коринна не стала  терять  времени.  Она
сделала знак Алексиду скорей спрятаться. Он сначала  не  понял,  а  потом,
сообразив, в чем дело, мгновенно исчез за  углом  дома,  словно  кролик  в
норе.
     Гиппий удалился важной походкой в сопровождении почтительного раба.
     Горго набросилась на Коринну с упреками:
     - Упустить такой выгдный случай! Другая-то мать  не  смотрела  бы  на
твои капризы! Вот с такими богочамыи и надо ладить! А от твоего  мальчишки
что толку? Небось его отец в жизни не задавал этакого пира...
     - Замолчи же, мать! - в ужасе умоляла Коринна:  к  ним,  улыбаясь  во
весь рот, подходил Алексид.
     Горго удивленно уставилась на него, а  затем,  не  сказав  больше  ни
слова, исчезла в кухне.
     - Ловко я от него увернулся! - воскликнул Алексид. -  Лукиан  сказал,
что ты меня искала.
     - Да! - Коринна подбежала к нему, забыв, что ее нос, возможно, весь в
саже. - Я кое-кого расспросила, - зашептала она взволнованно. - Ты знаешь,
сколько лет было Аристофану, когда он  написал  свою  первую  комедию?  Не
больше, чем тебе! А предложил он ее под чужим именем... у  него  был  друг
актер, и вот он...
     - Но у меня же нет друзей-актеров!
     - А при чем здесь это? Лишь бы он был афинским гражданином.
     Алексид задумался.
     - Кого бы я мог  попросить?  Не  всякий  согласится  выдать  за  свою
комедию, которую сочинил мальчишка.
     - А Ксенофонт? Он ведь хотел, чтобы кто-нибудь написал такую комедию.
     - Может, он и согласится  -  ради  Сократа.  Но  ведь  он  сам  хочет
заниматься литературой...
     Пожалуй, к нему все-таки обращаться не стоит.
     - Ну, подыщи кого-нибудь другого. Твой  отец  может  попросить  своих
друзей.
     Алексид прикусил губу.
     - Нет, - сказал он твердо, - с отцом я об этом говорить не  буду.  Он
только рассердится, что я тратил своое время на пустяки.
     - Ну конечно, если тебе вовсе и не хочется, чтобы твоя комедия...
     - Нет, хочется.  Я  просто  думаю...  Знаю!  Я  поговорю  с  дядюшкой
Живописцем.


     Сразу же после обеда Алексид отправился к своему двоюродному деду.  В
этот час послеобеденного отдыха в гончарной никого не было. Но старик, как
и ожидал Алексид, сидел в углу и  с  увлечением  занимался  своей  обычной
работой.
     - Дядюшка! Я к тебе за помощью.
     - Ну что ты еще натворил? - Старший Алексид  поднял  на  него  добрые
голубые глаза, но тут же снова опустил их на большой кратер [большая чаша,
в которой смешивали вино с водой], который стоял перед ним.
     Он  уже  покрыл  чашу  черным  блестящим  лаком,  а  теперь  принялся
проводить внутри нее тонкие линии, вновь обнажавшие красную  глину.  Черта
за чертой - и вот уже за нимфой в разывевающихся одеждах погнался  веселый
сатир. Алексид стоял и дивился уверенности, с которой его дед  выцарапывал
фигуру на вогнутой  поверхности  чаши.  Нельзя  было  заметить  ни  единой
погрешности. На блестящем черном фоне красиво  выделялись  все  мельчайшие
детали: глаза, пальцы на руках и ногах. До чего искусен дядюшка Живописец!
Как же  можно  называть  его  неудачником,  когда  он  уже  пятьдесят  лет
покрывает вазы и амфоры такими вот прекрасными рисунками и,  наверно,  нет
ни  одного  города  на  Средиземном  море,  где  не  нашлось  бы  изделия,
побывавшего в его руках!
     - Рассказывай же,  -  подбодрил  его  старик,  принимаясь  отделывать
второго сатира, который вдруг стал чуть-чуть похож на его внука  в  минуту
буйной веселости.
     Алексид рассказал ему о своих затруднениях.
     - И, если ты согласишься, - закончил он, - это  будет  самый  удачный
выход.
     - Удачный? - Дядюшка Живописец подправил копыта сатира, его  косматые
ноги и красиво изогнутый хвост. - Но ведь я никогда  нечего  не  писал.  Я
только и умею, что подписывать имена на вазах - кто где изображен.
     - Да я не об этом. Тебя ведь тоже зовут Алексид, а  прадедушку  звали
Леонтом, так что ты Алексид, сын Леонта, как и я сам.
     - Очень неприятное совпадение.
     - Какое же это совпадение? Старших сыновей всегда называют  в  чесыть
деда. Отец был старшим, вот его и назвали Леонтом.
     - Но я-то тебе не родной дед.
     - Конечно, а я - не старший сын. Мать  назвала  меня  в  твою  честь,
потому что жалела, что у тебя нет своих внуков.
     - Твоя мать всегда была доброй девочкой, - заметил дядюшка Живописец,
и на чаше появилась еще одна нимфа, стройная  и  красивая,  -  точь-в-точь
жена его племянника в молодости.
     - Так ты позволишь поставить на  моей  комедии  твое  имя?  -  просил
Алексид. - Это ведь только для виду. Ее же все равно не примут.
     - Ну уговорил. Ради нее. - Одно ловкое движение руки, и по обнаженным
плечам нимфы рассыпались длинные кудри.
     - Спасибо тебе, дядюшка Живописец!
     Алексид пришел в такой восторг, что принялся обнимать старика, и  тот
смог вернуться к работе, только пригрозив  внуку,  что  выкрасит  ему  нос
черным лаком, если он немедленно его не отпустит.



                           12. АРХОНТ-БАСИЛЕВС

     - А сколько времени, - вкрадчиво  спросил  Милон,  -  должна  длиться
хорошая речь в Народном собрании?
     Алексид очнулся от задумчивости и сообразил,  что  вопрос  обращен  к
нему.
     - Восемь дней, - ответил он машинально.
     Все вокруг захохотали, а старый софист подошел к  нему  и  сказал  со
злой усмешкой:
     - Да неужели, Алексид? Позволю себе  заметить,  что  к  концу  такого
срока  слушатели  несколько  устанут   даже   от   твоего   прославленного
красноречия.
     Ученики захихикали.
     - Прошу... прошу прощения. Я, наверно, задумался.
     - Я так и предполагал. А о чем, мы лучше спрашивать не будем. Ну, так
продолжим...
     "Восемь дней", твердил про себя Алексид. Уже восемь дней ожидания - и
кто знает, когда оно кончится? Восемь дней  назад  комедия  была  передана
архонту-басилевсу. Быть может, именно сейчас этот почтенный муж сидит  над
развернутым свитком, горомко хохочет, забыв о соблюдении  достоинствва,  и
даже не глядит на другие свитки, лежащие у его ног!
     Ах, если бы! Но, конечно, это несбыточная мечта.  У  архонта  есть  и
другие дела, кроме чтения комедий. Ведь он второе лицо в  Афинах.  Недаром
он зовется басилевсом - этот титул восходит к седой старине, когда городом
правили цари - басилевсы. Ему подведомственно все, что имеет  отношение  к
религии, - от судов над нечестивцами  и  богохульниками,  вроде  того,  на
котором  присутствовал  Алексид,  до  религиозных   праздников.   Весенние
Дионисии были только одним из таких приздников, а отбор комедий для них  -
лишь частью необходимых приготовлений.
     Да и как бы то ни было, убеждал себя Алексид, почему он вдруг выберет
"Овода"? Ему предстоит прочесть множество комедий, а  отобрать  он  должен
только три. И одна из них уж наверняка будет аристофановской.  Ведь  народ
очень любит его комедии и он так часто побеждал на состязаниях, что архонт
просто не посмеет его обойти... Значит, для "Овода" останется  только  два
возможных места, а не три...
     - Итак, заметьте, - монотонно говорил Милон, - когда  вам  приходится
писать речь заранее, вы должны знать, сколько строк надо  написать,  чтобы
она продолжалась час, а сколько - чтобы она продолжалась два часа или три.
Сколько примерно надо написать строк  для  обычной  речи,  произносимой  в
Народном собрании? Сколько строк, Алексид?
     -  А...  э...  две,  -  растерянно  ответил  Алексид,  подпрыгнув  от
неоожиданности.
     - Гм! Две строки? Не коротковато ли?  Теперь  ты  впадаешь  в  другую
крайность. Не будешь ли ты так любезен сочинить и написать  речь,  которую
подашь мне завтра, и не в две строки, а в двести? Темой  возьми  "Народное
собрание считает, что молодежь  должна  внимательнее  слушать  наставления
старших".
     - Хорошо, - ответил Алексид, подавив тяжелый вздох.


     Один день сменялся другим. Алексид совсем измучился  от  ожидания.  И
ему не с кем было поделиться своими тревогами.
     Домашним никак нельзя сказать, что  он  подал  архонту  комедию.  Эту
тайну он не решался доверить даже Лукиану. Кроме  него  самого,  она  была
известна тобко двум людям  -  дядюшке  Живописцу  и  Коринне.  Но  дядюшка
Живописец не принимал все это всерьез. Он даже не прочел комедии и видел в
ней просто мальчишескую причуду, которая скоро будет забыта. А с  Коринной
он почти не виделся. Последнее  время  Горго  встречала  его  уже  не  так
приветливо, как раньше, и, хотя в ее кухне было по-прежнему тепло, от  нее
самой так и веяло холодом.
     - И чего ты водишься с этим мальчишкой! - ворчала она на  Коринну.  -
Он болтает с тобой, будто ты ему ровня, а ты по  глупости  задираешь  нос.
Смотреть противно! То ли дело важные госпоода вроде Гиппия! С  ними  сразу
знаешь, как себя держать.
     Но Коринна была не очень согласна с этим.  Она  не  забыла  рассказов
Алексида, Гиппий водил странные  знакомства  с  людьми  вроде  Магнета,  с
изгнанниками, которые не смеют показываться на улицах Афин при свете  дня.
Как бы не пришлось ее матери когда-нибудь пожалеть, если она будет  слишкм
привечать Гиппия!
     - Хоть бы ты перестала ломаться! - продолжала ворчать Горго. -  Пошла
бы вместе другими на какой-нибудь его пир с своей свирелью. И тебе было бы
хорошо, и мне. Совсем ты меня не жалеешь! А я-то работаю с утра  до  ночи,
рук не покладая. И ведь выросла, кажется,  а  все  никак  образумиться  не
может, бегает по горам, словно коза какая-нибудь!..
     - Я ведь не отказываюсь работать. Только скажи, что  надо,  и  я  все
сделаю.
     - И будешь своей заносчивостью отваживать от нас гостей, гордячка  ты
эдакая? Нет уж, спасибо, по хозяйству мне и рабыня поможет, да и толку  от
нее будет больше, чем от тебя. А взялась бы ты за ум,  так  своей  флейтой
могла бы хорошие деньги зарабатывать.  Ты  ведь  и  не  дурочка,  и  всему
обучена, не в пример  мне,  так  престала  бы  ты  только  упрямиться,  и,
глядишь, ни одна флейтистка с тобой не сравнилась бы. Видеть не могу,  как
ты сама себе жизнь портишь. Вот тебе и весь мой сказ.
     Коринна пожала плечами и поспешила уйти.  Она  все  больше  и  больше
ненавидела харчевню. Вот будь у нее отец, жизнь была бы совсем  другой!  А
Горго почти ничего о нем не рассказывала - говорила только, что  он  умер,
когда она была еще несмышленной крошкой. Горго вообще не любила вспоминать
прошлое, да и неудивительно: она ведь была замужем три  раза,  ти  и  дело
преезжала из города в город и всегда путала, где и  когда  что  случилось.
Коринна еще маленькой девочкой как-то спросила, были ли  у  нее  братья  и
сестры, и мать ответила: нет, Коринна ее единственное дитя. Но  много  лет
спустя Коринна услышала, как  мать,  болтая  с  соседкой  о  детях,  вдруг
сказала: "Вот и мой сыночек, когда родился..."  Коринна,  конечно,  протом
спросила ее: "Так,  значит,  у  меня  все-таки  был  брат?  А  что  с  ним
случилось? Он умер?" Горго как будто растерялась, а затем  ответила:  "Да,
деточка. Он и жил-то всего два  денька.  Потому  я  о  нем  никогда  и  не
говорю". Коринна сказала со слезами  на  глазах:  "Я...  я  не  знала".  И
теперь, когда мать была с ней  резка  или  начинала  ворчать,  она  всегда
вспоминала этот их  разговор  и  терпеливо  сносила  попреки.  Ведь  Горго
лишилась сына, а родители всегда любят сыновей больше, чем дочерей.
     Теперь они с Алексидом могли встречаться только в пещере. А зимой это
была нелегкая прогулка, но уж лучше помокнуть под дождем и померзнуть, чем
совсем не видеться.
     - Если бы могли хоть костер развести! - как-то пожаловалась Коринна.
     - Ну что ж, давай попробуем.  В  следующий  раз  я  принесу  углей  в
горшке. Хворосту кругом много. Если сейчас сложить его  в  пещере,  то  он
успеет высохнуть.
     - А если я сумею утащить что-нибудь из кладовой, то  мы  даже  сможем
состряпать ужин!
     - Почему мы только не подумали об этом раньше!
     И они тут же принялись  собирать  хворост.  По  каменоломне  разнесся
хруст ломающихся сухих веток. Коринне и Алексиду давно  уже  не  было  так
весело, как в этот день.
     В седующий раз Алексид,  как  и  обещал,  принес  с  собой  горшок  с
раскаленными углями.
     - Как приятно! - вздохнула  Коринна,  прижимая  озябшие  руки  к  его
теплому глиняному боку.
     Алексид высыпал угли аккуратной горкой на пол  пещеры,  лег  рядом  и
принялся их тихонько раздувать, а потом положил на  них  прутья  и  еловые
шишки.
     - А вот дуть-то следовало тебе,  -  сказал  он,  еле  преводя  дух  и
посмеиваясь.
     - Почему это?
     - Потому что ты привыкла дуть в свою флейту и у тебя  это  получилось
бы лучше.
     - Я буду стряпать для тебя, разве этого недостаточно?
     - Смотря что у тебя получится, - шутливо проворчал он.
     Костер горел прекрасно. Сквозняк  вытягивал  дым  куда-то  в  глубину
темного прохода, и вскоре Коринна уже раскалила на огне гладкий  камень  и
выливала на него жидкое тесто, которое тут  же  превращалось  в  хрустящие
лепешки.
     - Ну как, хорошо? - спросила Коринна, когда,  покончив  с  угощением,
они распложились поудобнее возле догорающего костра.
     - Очень! Вот если бы я еще знал, как кончится дело с комедией...
     - Может, мне сходить завтра в храм Диониса  и  принести  ему  жертву,
чтобы он тебе помог? - предложила она. - Правда, много я дать не  смогу  -
ведь у матери не попросишь, - но...
     - Спасибо, Коринна. Только пользы от этого не будет.
     - А почему? Он же покровитель театра, и это его праздник...
     - Я не об этом. Правда,  Сократ,  говорит,  что  в  положенное  время
следует приносить жертвы. Но не для того, чтобы  выпрашивать  милости  для
себя.
     - Да ведь жертвы только для этого и приносят.
     - Пойми,  если  боги  все-таки  существуют,  они  же  не  дети  и  не
польстятся на  подарки.  Уж  если  они  есть,  то  они  должны  быть  куда
справедливее и неподкупнее людей. И в таком случае Дионис  захочет,  чтобы
для его праздкика  отобрали  лучшие  комедии,  а  не  те,  чьи  авторы  не
поскупились не жертвоприношения.
     Однако переубедить  Коринну  ему  не  удалось.  В  глубине  души  она
продолжала считать, что молитва и малинькая жертва не испортили  бы  дела,
а, наоборот, могли бы сократить срок мучительного  ожидания.  Поэтому  она
решила, что на следующее же утро на восходе солнца она  прольет  на  землю
немного вина и тихонько попросит Диониса поторопить архонта и не  упустить
одну из лучших комедий, какие когда-либо ему предлагались. Трудно сказать,
помогла ли ее проосьба, но, во всяком случае,  на  другой  день  произошли
всякие неожиданные события.


     - Нет, нет, милая, мне нужен не обед, а Алексид.
     Семья как раз кончила обедать, когда в комнату, где они всегда ели  в
холодные  заимние  месяцы,  торопливо  вошел  дядюшка  Живописец.  На  его
бородатом лице было написано беспокойство.
     - А ты уверен,  что  ты  уже  обедал?  -  с  улыбкой  повторила  мать
Алексида.
     - Да-да! То есть нет... То есть я не хочу обедать. Мне  нужно  только
поговорить с Алексидом во дворе, если вы позволите.
     Дядюшка Живописец был вне  себя  от  волнения,  и  Алексид  торопливо
соскочил с ложа.
     - Можно я выйду с ним, отец? - с тревогой спросил он.
     - Что еще натворил этот мальчишка?  -  подозрительно  спросил  Леонт,
внимательно посмотрев на сына.
     Дядюшка Живописец с трудом овладел собой.
     - Он ничего не натворил, Леонт. Откуда ты это взял? Мне  просто  надо
поговорить с ним. Я хочу, чтобы он  мне  помог.  У  меня...  у  меня  одно
затруднение...
     - А я не могу тебе помочь?
     - Ну что ты, что ты! Зачем тебе беспокоиться, Леонт? Но вот  если  бы
Алексид ненадолго пошел со мной... а то и на весь день...
     - Иди, иди, Алексид, - сказал с улыбкой Леонт. - Помоги деду.
     Когда они вышли, старик сказал со стоном:
     - Ну и попал же я из-за  тебя  в  беду!  Да  если  бы  я  только  мог
предположить...
     - Что случилось, дядюшка? Ты из-за... из-за комедии? Куда мы идем?
     К этому времени они уже шагали по улице.
     - Мы идем  к  архрнту-басилевсу,  -  сказал  старик  тоном  глубокого
отчаяния.
     - К архонту-басилевсу? - Сердце Алексида подпрыгнуло от  радости,  но
тут же тревожно сжалсь. - Это значит... что он догадался?
     - Одни боги знают, что это значит! А я знаю только, что ко мне пришел
раб и казал,  что  архонт-басилевс  хочет  меня  видеть.  По  поводу  моей
комедии. "Моей комедии"! Как будто я ее хотя бы читал! Не говоря уж о том,
что я ее не писал. Что я ему скажу? -  В  голубых  глазах  старика  застыл
ужас.
     - Ты сначала послушай, что скажет тебе он,  дядюшка.  Помтарайся  его
провести.
     - Провести? Провести архонта-басилевса?
     - Я тебе помогу...
     - Очень благородно с твоей стороны! Очень великодушно!
     Алексид ласково погладил его руку.
     - Если дело обернется плохо, ты прямо расскажи обо  мне.  Я  во  всем
признаюсь.
     -  Ну,  посмотрим,  посмотрим.  -  Дядюшка  Живописец  уже  несколько
оправился от испуга. - Что гадать, пока мы еще ничего не знаем...  Да,  ты
прав, надо сначала его послушать. А я уж  постараюсь  не  выйти  из  своей
роли. - Он усмехнулся. - Вот  видишь,  я  уже  заговорил,  как  заправский
актер. "Не выйду из своей роли" - так ведь?
     - Ты молодец, дядюшка! - со смехом заверил его Алексид.
     - Дядюшка Живописец гордо расправил плечи.
     - Нам надо решить, как именно сыграть эту сцену, - сказал он. -  Нет,
ты только послушай: "сыграть эту  сцену"!  Оказывается,  это  вовсе  и  не
трудно - выбирать актерские слова, а?
     - Да, но не стоит чересчур уж перегибать палку.
     Они приблизились к общественному зданию, где  архонт-бвсилевс  и  его
помощники вершили дела государства. Оставалось только  решить,  как  вести
себя там.


     Архонт-басилевс оказался величественным стариком,  но  в  его  глазах
пряталась смешинка. Когда они вошли, он встал, здороваясь с ними.
     - Алексид, сын Леонта? - спросил он.
     - Да, почтеннейший архонт, - ответил дядюшка Живописец  с  уважением,
но и с достоинством. Он не стал кланяться,  так  как  архрнт,  в  конце-то
концов, был таким же гражданином Афин,  как  и  он  сам,  и  архонтом  его
выбирали только на год.
     - Та