ка Макдональда вечерний чай и гости - два французских купца.
   Полковник с седыми усами рассказывает об Индии, где долго жил.
   - Слоны, которых здесь предпочитают водить в процессиях, там работают. Не
хотите ли кальянов?
   Лакей разносит кальяны, каждому по три.
   -  Их  высылают  в  лес  ломать  деревья,  и  они  поразительно  проворно
справляются с этим.
   Но француз тоже слышал о чем-то таком.
   - Да, да, белые слоны.
   - Нет, совершенно обыкновенные, серые. Вина?
   Разносят вино с английскими  галетами,  белыми  как  снег,  жесткими  как
камень, не имеющими вкуса. Но они из Англии,  они  долго  путешествовали,  и
полковник крепкими зубами медленно ломает их.
   - Слон подходит к дереву, напирает на него плечом и  затем,  если  дерево
уступает, тотчас идет ко второму. Если же дерево крепкое, слон кричит,  и  к
нему являются на помощь товарищи.
   Все, кроме французов, слышали это не раз, но все слушают с удовольствием.
Леди тихонько улыбается.
   - Это значит заставлять за себя работать животных.  Quod  erat  probandum
(1).
   Французы привезли новости  о  модах.  Пожилой  француз  посмеивается  над
шляпами a la карбонари. М-lle Жорж постарела и отправилась в турне.
   Из-за стола встают без церемоний. Играют на бильярде. Расходятся.
   Вечером в спальню к леди стучится полковник. Это его день.
   - Дорогая, вы позаботились о комнатах для приема русских?
   - Я думаю, внизу будет хорошо. Там не так жарко.
   -  О,  напротив,  я  полагаю,  лучше  на  парадной   половине.   Наверху.
---------------------------------------(1)  Что   и   требовалось   доказать
(лат.).
   - Говорят, он поэт и странный человек? Вроде этого Байрона.
   - Нисколько. Это любезнейший человек, джентльмен во всем значении  слова.
Его жена - из грузинского царского рода.  Вам  будет  веселее.  Вы  получили
журналы?
   - Да. Они, кажется, скучные.
   - Дорогая, почему бы вам не развлечься? Верховая езда так развлекает.
   И только в  постели  полковник  забывает  телеграмму  лорда  Веллингтона,
шифрованную:   "Поручительством   недоволен.   Используйте   его    и    все
обстоятельства, чтобы склонить шаха и принца к союзу с Турцией".
 
   6
 
   Серебром украшены Каджары,
   А лошади в золоте у них!
   Аварская песня
 
   Снаружи - это большие опрокинутые горшки.
   Изнутри они открыты и пусты, то  есть  завалены  нечистотами.  Это  башни
городских стен тегеранских. Если б они не были из глины, а из плитняка,  они
напоминали бы городские башни псковские, встречавшие Стефана Батория. Но они
земляные, и в земляном дремучем Тегеране сидит на златом столе Фетх-Али-шах,
или Баба-хан.
   Он небольшого роста, с теми же живыми  глазами,  что  у  Аббаса,  но  уже
тусклыми, уже покрасневшими, он старый красавец с мясистым тюркским носом.
   Самое красивое в нем - борода, считающаяся  длиннейшею  во  всей  Персии,
борода,  спускающаяся  двумя  ассирийскими  колоннами  до  "нижних  областей
желудка" - как пишет стыдливый  путешественник,  борода,  лезущая  до  глаз,
застилающая уши.
   Если б Баба-хан жил на Руси, его называли бы льстецы тишайшим, а за глаза
прозвали бы Черномором.
   Баба-хан, вовсе  не  занимающийся  государственными  делами,  -  умен  и,
пожалуй, не менее умен, чем сын его Аббас, занимающийся этими делами.
   Он знал вкус нищеты и помнил убийство полководца-евнуха.
   В молодости жил он в великой бедности. Мать его варила в горшках  скудный
плов, купленный на деньги, занятые у соседок.
   Жизнь  дяди  его,  родоначальника  Каджаров,  знаменитого   евнуха,   его
вразумила еще в ранних летах.
   Ничего хорошего из этой  знаменитой  жизни  не  вышло.  Дядя  был  евнух.
Согласно донесения князя Меньшикова от 1826 года, у Бабы-хана было:
   Сыновей 68
   Старших внуков 124
   Вместе 192
   Дочерей замужних 53
   Сыновей у них 135
   Вместе 188
   "Что же касается жен шаха, -  писал  Меньшиков,  -  трудно  исчислить  их
правильно, по причине частой мены, которая в хареме  происходит.  Число  сие
определяется по сю пору в 800 особ, две трети коих  рассматриваемы  быть  не
могут  как  супруги  шаховы  на  деле".  Путешественники   тридцатых   годов
определяют это число до "тысячи душ женского  пола  (!)".  К  восьмидесятому
году его жизни число потомков  его  (сыновей,  дочерей,  внуков,  правнуков)
исчислялось в 935 человек,  что  составляло  для  Тегерана,  в  котором  жил
Фетх-Али, ощутительный прирост населения.
   Дядя всю жизнь занимался войною. Чувствуя, что без войны никак не прожить
на этом свете, Баба-хан предоставил войну сыну.
   Что осталось?
   Жены, деньги, вещи и возлюбленная тишина.
   Из этих основ вытекала политика Бабы-хана.
   В итоге, оказалось, он приобрел все, не теряя ничего.
   Провинции    он     отдал     в     управление     сыновьям-губернаторам.
Губернаторы-сыновья, доставлявшие вовремя и в достаточном количестве деньги,
были хорошими губернаторами, а сын, например, сидевший  в  Фарсе  и  слишком
надеявшийся на скорую кончину отца, не платил дани, задолжал шестьсот  тысяч
туманов и был плохой губернатор.
   Как правили губернаторы?
   Просто.
   Барон Корф, русский чиновник тридцатых  годов,  знавший,  вероятно,  двор
Николая  и,  должно  быть,  приятель  нескольких  русских   губернаторов   и
городничих, написал о персидском государстве  следующее:  "Принцы-правители,
обремененные по большей части огромными семействами и  привыкшие  к  роскоши
шахского двора, при котором  они  воспитаны,  тратят  гораздо  более  денег,
нежели сколько позволяют их средства. Откуда же взять остальное? -
   Разумеется, с их помощников. А тем откуда? - С ханов. А тем? - С беков. А
тем? - С народа. - Вот вам и нищие. Расчет верен, короток и прост".
   Но к  чести  этого  простого  и  открытого  строя  следует  сказать,  что
Фехт-Али-шах вовсе  не  отгораживался  от  простого  народа,  вовсе  не  был
недоступен.
   На его земляной двор приходят простые крестьяне персидские и приносят, по
официальной "Записке о тегеранских новостях 1822 года", "по 6 куриц, по  100
яиц и горшочек масла, за что  почти  всегда  получают  удовлетворение  в  их
просьбах".
   Тот же надежный источник описывает соколиную охоту  тишайшего  Бабы-хана:
"Шах, когда вздумает поживиться от своих придворных и министров,  приглашает
их быть свидетелями искусства своего стрелять в цель. С  ним  всегда  бывает
казначей с деньгами, не для раздачи их, однако. Как только  шах  попадает  в
цель, то желающий оказать свою преданность его величеству берет от  казначея
50, или 100, или 200 туманов и подносит шаху, который,  увидя  сие  приятное
явление, простирает обе руки для принятия  подарка.  Подносящий  целует  обе
руки его величества, а он изъявляет ему свою благодарность".
   При этом, подобно Людовику XIV, Баба-хан не знал промаха ни из  лука,  ни
из ружья, ни при  метании  джерида:  на  сей  случай  слуги  имели  с  собой
достаточное количество "благовременно убитой дичи".
   И что же? Дяде  его,  евнуху,  случалось  спать  на  земле  или  войлоке.
Баба-хан спал на кровати, о которой есть  историческая  литература.  Кровать
была хрустальная. Это был подарок Николая, при самом восшествии на  престол:
Николай как бы молчаливо приглашал  шаха  нежиться  на  постели  и  войн  не
затевать. Поэты Персии избрали ее темою. "Она сияет, - согласно одной поэме,
- как 1001 солнце"
   Сам Баба-хан был тоже поэтом, но кровати своей  не  воспевал,  хотя  темы
черпал, именно на знаменитой кровати. Вот пример  его  стихов,  собранных  в
обширный "Диван":
 
   Локоны твои являют вид райских цветов,
   Твой взгляд терзает душу стрелами.
   Яхонт губ твоих льет силу в умирающее тело.
   Взор предвещает бессмертие старцам и юношам,
   Яхонт губ твоих берет душу в обмен на поцелуй.
   О прелесть моя! возьми мою душу и дай поцелуй.
 
   Стихи недурны, роскошь же  дворца  вообще  сильно  преувеличена.  Главные
средства страны поглощал гарем.
 
   7
 
   Гарем.
   Забудем связанные с ним слова: подушки, кальяны, шальвары, перси и глаза.
   Подушек этих тысяча, кальянов - три или четыре тысячи, шальвар  тысяча  и
глаз две тысячи.
   Гарем не гарем, гарем - учреждение, военный  лагерь,  женское  войско,  с
предводителями, штатом, с бухгалтерией  тканей  и  поцелуев,  с  расписанием
регул, с учетом беременностей, с интригами ложа.
   И как в грозное военное время солдат тысячной  армии  подвергался  обыску
перед допросом со стороны победителя, так и женщина представала перед  шахом
трижды обысканная и совершенно голая.
   Возможны были повышения в чине и понижения - шла внутренняя война в  этой
армии.
   Так, любимая жена, старшая жена Бабы-хана была танцовщица, дочь  кебабчи,
торговавшего жареным мясом на базаре, и она  звалась  Таджи-Доулэт  -  венец
государства. Но с нею соперничала дочь  хана  Карабахского  -  и  состоялось
заседание, и долго обсуждало этот вопрос, и дочь хана победила дочь кебабчи.
Звали победительницу Ага-Бегюм-Ага.
   Но дочь подрастала у старшей жены - дочь ее и шаха. И когда она выросла и
стала прекраснее, чем была когда-то мать, она стала женою шаха. И дочь  хана
смирилась перед нею, потому что новая жена шаха была еще и дочерью  шаха.  У
нее  был  свой  многочисленный  двор  и  целый  отряд  гулям-пишхедметов   -
камер-юнкеров.
   В ее комнате  вместо  мебели  стояли  на  полу  фарфоровые  и  стеклянные
карафины, умывальники, стаканы, рюмки, молочники,  соусники.  Они  стояли  в
беспорядке, но в  таком  количестве,  что  для  прохода  были  только  узкие
дорожки.
   У нее было двое сыновей - и так как шаху они приходились  и  сыновьями  и
внуками, они были болезненны.
   Их лечил опытный врач, доктор Макниль.
   Он заставлял их разевать рты, щупал им животы и  ставил  очистительное  в
присутствии самого шаха и главных евнухов. Возможно, доктор Макниль щупал не
только детские пульсы. Возможно, говорили не только о жабе и сыпях.
   Кто мог предводительствовать этой армией, кому можно было ее поручить?
   И женщина и мужчина равно погибли бы.
   Предводительствовали поэтому евнухи, приставленные сидельцами  к  гарему,
как скопцы были сидельцами у русских менял.
   Главных  евнухов   было   три:   Манучехр-хан,   урожденный   Ениколопов,
Хосров-хан, урожденный Кайтамаэянц, и Ходжа-Мирза-Якуб, урожденный Маркарян.
   Представление об этих евнухах как  о  жалких  и  даже  комических  лицах,
подобных евнухам комедий из восточного быта, следует сразу же откинуть.
   Титул мирзы дается в Персии лицам, владеющим пером, титул  хана  -  лицам
власти.
   Предводители тысячной женской  армии  были  лицами  по  самому  положению
своему могущественными.
   Манучехр-хан, брат русского полковника, был главным шахским  евнухом.  Он
имел право докладывать лично шаху о чем угодно.  И  он,  естественно,  часто
встречал шаха. Сам Аббас-Мирза, перл шахова  моря,  искал  в  могущественном
евнухе, но евнух отказал ему в покровительстве. Евнух был  хранителем  всего
достояния шаха - жен и казны.
   А Ходжа-Мирза-Якуб был  наиболее  опытным  бухгалтером  государства,  он,
искушенный в двойной бухгалтерии, составлял годовые отчеты шаху. Он первый в
Персии заменил старинные персидские знаки,  запутанные  и  доступные  только
метофам, индийскими цифрами, которые в  Европе  зовут  арабскими.  И  метофы
страны, старые грамотеи, были его врагами.
   Манучехр-хан, Хосров-хан и  Ходжа-Мирза-Якуб  составили  особое  торговое
товарищество.
   Они устанавливали цены на нужные гарему товары и драгоценности,  закупали
их и перепродавали женщинам.
   После шаха они были самыми богатыми людьми.
   Весть о  прибытии  доктора  Макниля  занимала  дочь-жену  шаха  и  самого
Фетх-Али: мальчики были опять нездоровы.
   Весть  о  прибытии  Вазир-Мухтара  их  мало  занимала:  это   было   дело
Аббаса-Мирзы.
   Но один из евнухов, узнав о том, что едет Грибоедов, крепко задумался.
   Задумался Ходжа-Мирза-Якуб.
 
   8
 
   Узкая улица, очень похожая на уездный русский переулок, отделяла  шахский
дворец от дома Самсон-хана.
   Самсон проснулся рано, как всегда. Он  поглядел  на  спящую  жену,  сунул
босые ноги в туфли, надел синие форменные штаны и накинул  халат.  Бесшумно,
чтоб не разбудить жены.
   Он постоял над нею, посмотрел на спутанные черные волосы, на полуоткрытый
рот, на груди, золотистые и жирные, сунул трубку в бездонный карман и  вышел
на балкон.
   Жена его была халдейка.
   Первую жену, армянку, он убил за неверность и  построил  после  этого  из
собственных средств мечеть, а при ней содержал школу. Во  искупление  греха.
Второй женой его была побочная дочь грузинского царевича  Александра.  Через
нее сносился Самсон с царевичем, но не любил ее. Она умерла.
   Тихо  шлепая  туфлями,  он  прошел  по  коридору.  Ноги   у   него   были
кавалерийские, с выемкой, как буква О.
   На женской половине, хотя еще было рано, уже стрекотали дочки, и в  дверь
всунулась женская голова с черной челкой до глаз.
   Это была любимая дочка Самсона, от первой жены армянки.
   Тотчас дочка выскочила в коридор.
   Узкий архалук сползал у нее с плеч и стягивал их  назад,  на  руках  были
браслеты с бумажками. ( На бумажках были написаны стихи из корана). Шелковые
шаровары, широкие, как два кринолина, едва держались на ее узких  бедрах,  и
живот у нее был голый.
   Босыми ногами, окрашенными в темно-оранжевую краску, почти  черными,  она
юркнула к Самсону. Дочка была модница.
   - Застрекотала стрекоза, ходит франтом, сапоги  с  рантом,  -  сказал  ей
Самсон по-русски. - Спи, рано еще, - сказал он ей по-персидски и чмокнул  ее
в лоб.
   Черноглазая дочка дотянулась до Самсонова лба, провела по  нему  рукою  и
юркнула на свою половину.
   Каждое утро они так встречались.
   Самсон умылся тепловатой мутной водой  у  хрустального  умывальника  и  с
мокрыми волосами вышел посидеть на край балкона.
   Волосы у него были длинные с проседью. Длинные волосы - зульфа - один  из
признаков военного сословия, Самсон подстригал их в скобку, как раскольники.
С балкона был виден переулок и четырехугольная внутренность двора.
   На дворе росли кипарисы в чехлах из  пыли,  подстриженные  чинары  и  сох
цветник.
   Дед в белой рубахе ходил по двору и подметал его.
   - Яковличу, - сказал он и мотнул головой.
   Он был старый раскольник, бежавший еще до Самсона в  Персию.  Самсон  его
взял к себе дворником.
   Хан набил трубку и закурил.
   - Много будешь работать, дед, скоро помрешь, - сказал он равнодушно.
   - А я, смотри, тебя переживу, - дед был сердит.
   Самсон ухмыльнулся в бороду.
   У шахского гарем-ханэ, наискосок через переулок, сидели  двое  бахадеран,
его солдаты, и мирно спали.
   Самсон курил и смотрел на них. В этот ранний час солнце еще не  пекло,  и
часовые спали сладко.
   Из батальонных казарм, красного и длинного одноэтажного здания, с  другой
стороны дворца, вышел офицер в высокой остроконечной шапке. Он приближался к
Самсонову дому и к часовым. Походка его была мерная и быстрая. Он был молод.
   Самсон окликнул его сверху:
   - Астафий Василич! С дежурства?
   Это был наиб-серхенг Скрыплев, недавно бежавший прапорщик.  Он  вытянулся
перед ханом и отдал честь.
   - А ну-ко, посмотри-ко, это твоей роты молодцы так шаха стерегут?
   Скрыплев подошел к спящим солдатам.
   - Встать, - сказал он резко. - Вы что, на часах или с бабами спите?
   Часовые встали.
   - В другой раз не в очередь на дежурство,  -  сказал  Скрыплев.  Часовой,
старый солдат, нахмурился. Но сон клонил его, и он ничего не ответил.  Увидя
Самсона, они вытянулись. Самсон пальцем подозвал Скрыплева.
   - Гоже, - сказал он тихо. - Взбирайся-ка ко мне.
   Он курил и смотрел на молодого офицера.
   - Гоже, да не очень, - сказал он, - люди на землю ушли, а  этим  завидно.
Вот и нос в землю.
   На летнее время он распускал батальон. У  батальона  под  Тегераном  была
земля. Холостые оставались в городе.
   - Молодое дело, Астафий Василич. Ты не тянись с людями. Ты  выругай  так,
чтоб их мать проняло, а потом одно слово скажи. Это легче людям.
   - Слушаю, ваше превосходительство.
   Прапорщик был слегка обижен.
   - И превосходительства эти забудь. Точно, что я превосходительство, а  ты
подполковник. Только что я сартипэввель, а ты, выходит,  наиб-серхенг.  А  я
еще, на  приклад,  вахмистр,  а  ты  прапорщик.  Тут  превосходительства  не
замечается. Молодые как справляются?
   - Отлично, Самсон Яковлич. Полковник Ениколопов ими весьма доволен.
   Серхенг  Ениколопов  был  брат  евнуха,  Манучехр-хана,  беглый   русский
поручик. Молодые были дети дезертиров. Самсон отдавал их учиться в армянскую
школу, и по окончании учения им предоставляли на выбор: идти в батальон  или
учиться ремеслу.
   - Харадж исправный?
   - Вполне хорош.
   - Ну и хорошо.
   - Самсон Яковлич, - сказал почтительно наиб-серхенг, - люди беспокоятся.
   - Чего? - сказал Самсон и пыхнул дымом.
   - Песельник один говорил намедни, что едет русский  посол  сюда  и  якобы
приказ у него имеется батальон отсюда вывести. Якобы такой указ вам  от  его
высочества послан.
   Самсон курил.
   - А ты этого песельника ко мне доставь, - сказал он, - я с ним  поговорю.
Тебя ж попрошу дело людям, как случится, и самому толковать.
   - Слушаю.
   - Точно, что сюда посол едет. Господин Грибоедов,  старый  знакомый.  Это
верно. И указ я от шах-заде получил. И выходит, что песельник был прав.
   - Слушаю, - сказал Скрыплев и раскрыл рот.
   - Только та ошибочка, что указ не тот. Я фирман  от  Аббаса  получил:  за
отличие, как я был у него в  кампанию  военным  советником,  он  дает  людям
наделы под Тебризом, на выбор. Там земля лучше. Такой указ. А об выводе, так
это песельник с головы напел.
   Скрыплев улыбнулся.
   По улице шныряли мелочные торговцы, прошли, медленно пританцовывая,  двое
купцов. Рота сарбазов, плохо  одетых,  небрежной  походкой  завернула  из-за
угла. Мальчишки свистали и бегали.
   - Ты сегодня к Алаяр-хану будь.  О  джире  напомни  от  меня.  Он  знает.
Задерживают джиру. Как справишься, обедать приходи.  Дочки  спрашивают,  что
ходить перестал.
   И прапорщик в остроконечной шапке с султаном - их  пугались  мальчишки  и
звали ослиными хвостами - вытянулся перед ханским халатом.
   Самсон выколотил трубку и немного понурился. Он сказал Скрыплеву  не  всю
правду. Фирман Аббаса-Мирзы, полученный им вчера, действительно предоставлял
наделы  русским  бахадеранам  в  Адербиджане.  Но  в  выписке  из  сообщения
Абуль-Касим-хана говорилось о том, что Вазир-Мухтар имеет тайное предписание
вывести всех русских и самого Самсона из Персии. Он сидел и  молчал,  смотря
себе на ноги.
   - Назарка дурак выболтал. Повесить бы его за язык за бабий. Хараб.
   "Хараб" имеет много значений: дурная дорога, опустевший  и  развалившийся
город, глупый или больной человек.
   - Хараб, - пробормотал Самсон и вдруг вспомнил нос и  рот  Грибоедова.  И
очки. Рот был тонкий, сжатый.
   Самсон скривился и вполголоса выругался.
   Потом он сплюнул и неторопливо пошел в андерун.
 
   9
 
   Алаяр-хан,   к   которому   Самсон   направил   Скрыплева,   имел   титул
Ассиф-оуд-Доулэта.
   Титул этот заслуживает внимания.
   Ассифом он назывался более потому, что так звали министра одного из царей
Израилевых,  по  официальной  догадке  князя  Меньшикова  (от  1826   года),
сообщенной им Нессельроду, - Соломона.
   Один из путешественников двадцатых годов неправильно переводит этот титул
так:  "государственный  Соломон".   Каковы   обязанности   "государственного
Соломона"? Это - столь же подозрительные звания,  как  вице-канцлер,  просто
канцлер и министр без портфеля. Отсутствие портфеля у  министра  -  признак,
всегда производящий зловещее впечатление.
   Все люди пристроены, один к финансам, другой еще к чему-нибудь, и  только
у одного человека пустые руки.  У  такого  государственного  Соломона  руки,
пожалуй, не только пусты, но и развязны.
   Он путается и в финанс