,
немужскими руками. Соседи не будут смеяться над ним.
   Снова  Вазир-Мухтар  сидел,  заложа  ногу  на   ногу,   перед   шахом   в
полуторапудовой одежде, и шах задыхался.
   Он сидел час,  и  какие-нибудь  две  минуты  сидел  на  его  месте  перед
Фетх-Али-шахом Якуб Маркарян, оскопленный в городе Тебризе.
   Якуб Маркарян, который знал многое и у которого были руки полные,  белые,
унизанные перстнями.
   По росту он был не ниже Вазир-Мухтара, по бесстрастному лицу не хуже.
   Потом он виделся с Вазир-Мухтаром наедине, но ничего ему не сказал.
   Когда же Алаяр-хан пригрозил Ходже, что будет его бить по пятам, сказал в
раздражении, будто это Ходжа-Мирза-Якуб указал на его  жен  Вазир-Мухтару  и
что будто Ходжа-Мирза-Якуб был  в  стачке  с  его  собственным  евнухом,  он
решился.
   Доля  правды  была  в  этом,  Мирза-Якуб  покрывал  своего  товарища,   и
Мирзу-Якуба будут, возможно, бить по пяткам.
   Медленно, не торопясь, все взвесив и обдумав, действовал Мирза-Якуб.
   Он совещался с Хосров-ханом и Манучехр-ханом. Они запирались по часам,  и
Хосров выходил с блуждающими глазами, а Манучехр - согнувшись.
   Они колебались - может быть, действительно не  стоило  дожидаться  смерти
Фетх-Али и стоило перейти к Вазир-Мухтару. Оба они были русскими уроженцами.
   Но Ходжа-Мирза-Якуб не колебался более. Ему казалось, что  всю  жизнь  он
только и думал, что о русском  посольстве.  И  когда  была  дана  прощальная
аудиенция Вазир-Мухтару, он привел в порядок все свои дела: уложил все  вещи
в пять сундуков, а квитанции за вещи, купленные  им  для  гарема,  письма  и
деньги - в маленький сундучок.
   Вечером он прошелся мимо русской миссии и слышал стук молотков  и  суетню
во дворе.
   В два часа ночи он был у Грибоедова.
   И  Александр  Сергеевич  Грибоедов,  друг  изменника  Фаддея   Булгарина,
требовавший   немедленной   выдачи   изменника   Самсона,   слушал   рассказ
Ходжи-Мирзы-Якуба.
   Ходжа-Мирза-Якуб  не  был  изменником,  потому  что  по   Туркменчайскому
трактату уроженцы областей русских или отошедших по этому трактату к  России
имели право вернуться на родину.
 
   4
 
   Грибоедов запахнул халат и сжался. Было холодно в комнате.
   Он закрыл на минуту глаза. Потом он сказал:
   - Я не могу вас принять тайно ночью - все мои дела должны быть известны и
явны. Мне не нужны секреты персиянского двора. Поэтому  теперь  вернитесь  в
дом свой. Подумайте хорошенько. И если вы действительно желаете вернуться на
родину, приходите в другой раз, днем, чтобы  я  мог  принять  вас  под  свою
защиту.
   Сашка в казакине, накинутом на  исподнее  платье,  светил  евнуху.  Евнух
спускался по лестнице.
   Грибоедов видел, как он остановился у конца лестницы, посередине двора  и
потом медленно, нехотя пошел прочь.
   В восемь утра принесли Грибоедову отказ шаха в выдаче Самсона.
   В восемь часов пришел  Ходжа-Мирза-Якуб  с  тремя  слугами  во  второй  и
последний раз. Ходжа-Мирза-Якуб остался в русском посольстве, и  ему  отвели
комнату во втором дворе. Комната выходила на юг.
 
   5
 
   - Скажите, пожалуйста, правда ли, что, когда  гарем  выезжает  за  город,
даются сигналы ружейными выстрелами и все убегают с  дороги,  а  неубегающие
подвергаются тюремному заключению?
   - Нет, это неправда. Когда мы выезжаем в Негеристан на гулянье, нет отбою
от нищих и зевак.
   - Да, но Шарден описывает это. Шарден - надежный источник.
   - Вы забываете, господин доктор, что Шарден жил,  когда  существовали  во
Франции рыцари, а Россия, кажется, не имела даже императоров.
   Доктор Аделунг сидел у евнуха и расспрашивал его о восточных обычаях.
   - Я видел здесь у одной женщины бумажку на  локте,  даже  несколько  выше
локтя, на веревочке. Что это такое?
   - Изречение из Корана.
   - Я так и думал, - сказал с удовольствием доктор. - Амулеты.
   Евнух посмотрел на него и улыбнулся.
   - Женского корана, доктор.
   - Женского?
   - Его величество поручил принцу Махмуду-Мирзе собрать и записать  женский
коран. Он во многом отличается от мужского.
   - Но это совершенная новость, -  сказал  озадаченный  доктор.  -  Чем  же
отличается?
   - Когда прибудут мои книги и рукописи, я дам вам ответ.
   - Вы - образованный человек... - сказал доктор, слегка озадаченный.
   - Образование мое скудное.
   - Вы образованный человек, - сказал доктор строго,  -  вы  напишите  свои
воспоминания, мы вместе переведем  ваши  рукописи,  и  господин  Сеньковский
издаст их в Петербурге. Успех будет шумный.
   Ходжа-Мирза-Якуб помолчал.
   - У вас большая библиотека?
   - Все мое имущество помещается в семи ящиках.
   - Когда прибывают ваши рукописи и книги?
   - Я жду их с часу на час. Мои слуги, слуга господина  Грибоедова  и  двое
ваших чапаров отправились за ними.
   Прошло полчаса.
   - А скажите, пожалуйста, - спросил доктор, - есть  ли  в  женском  коране
расхождения по поводу омовений?
   - Есть, - ответил Мирза-Якуб и выглянул в окошко.
   Сашка, курьеры, Рустам-бек и его люди стояли на дворе.
   Сашка разводил руками. Вид у него был серьезный.
   Вещей евнуха с ними не было.
   Рустам-бек передал Ходже-Мирзе-Якубу письмо от шаха. Письмо было ласковое
и приглашало Якуба вернуться для переговоров.
 
   6
 
   Так они сидели и  разговаривали  о  женском  коране,  и  Ходжа-Мирза-Якуб
становился литератором, товарищем Сеньковского.
   Ничего не изменилось в Тегеране.
   Разве только опустела площадка перед русским посольством.
   Но  она  пустела  исподволь,  родители,  получившие  детей  своих  и   не
получившие их, - разъехались, армяне с прошениями рассеялись.  А  сейчас  не
стало и торговцев.
   По ночам три больших машала освещали вход в русское посольство, и дым  от
машалов бежал пылью по красным и как бы нагретым лужам.
   Тряпки, смоченные нефтью, сухими выстрелами трещали в  железных  клетках,
на длинных древках машалов.
   Дверь была наглухо замкнута, и у двери стояли сарбазы.
   За дверью говорили о женском коране.
   Ничто не изменилось за дверью.
   Но изменилось, нарушилось нечто по ту сторону ворот.
   Доктор Макниль был бледен, его дрожки стояли то у дворца Алаяр-хана, то у
дворца шаха.
   Государство английское менялось в эти дни: его восточная политика была  в
руках белых, немужских, унизанных перстнями, опозоренных человеческих руках.
И не только в них: она была уже в узких, длинных,  цепких  пальцах  русского
поэта, действовавшего в силу трактата.
   И были уже  разграблены  семь  сундуков  Ходжи-Мирзы-Якуба,  запечатанные
Манучехр-ханом. Исчезли квитанции на вещи,  купленные  евнухом  для  гарема,
исчезли рукописи и записки. Исчезли и письма разных лиц  -  в  том  числе  и
доктора Макниля. Не было, стало быть, и того женского  корана,  которым  так
интересовался  доктор   Аделунг,   желавший   издать   его   под   редакцией
Сеньковского.
 
   7
 
   - Послать сарбазов и взять Ходжу из посольства.
   Таково было мнение шах-заде Зилли-султана.
   - Но это явное нарушение трактата, и пропадет восемь куруров.
   Но Зилли-султан ночей не спал  именно  из-за  этих  куруров,  заплаченных
изменником Аббасом.
   -  Вернуть  Ходже  все  его  имущество  и  наградить  поцарски.  Склонить
обещаниями. Когда же он выйдет из посольства, убить его, - было  предложение
Алаяр-хана.
   Доктор Макниль еще утром в разговоре с Алаяр-ханом одобрил этот план.
   - Он не поверит.
   - Выдать кяфиру Самсон-хана, и тогда он согласится  на  выдачу  Ходжи,  -
было мнение Зилли-султана.
   Самсон мозолил ему глаза. Если друг Аббаса не будет  охранять  отцовского
дворца, Зилли-Султан много не потеряет.
   - Я ему послал уже дестхат о выдаче Самсона. Дестхат у него. Он не  хочет
выдавать Ходжу.
   - Вызвать к себе на загородную дачу  Грибоедова,  и  в  это  время  убить
евнуха, - предлагал Алаяр-хан.
   - Это явное нарушение трактата.
   Но этого бы и хотелось Алаяр-хану. Каджарская династия пусть повоюет  еще
раз.
   Абдул-Вехаб, дервиш с лицом Никиты Пустосвята и колтуном нечесаных волос,
внес тихое предложение:
   - Вызвать его на духовный суд.
   Доктора Макниля на этом совещании не было. Курьеры день и ночь скакали  в
Тебриз.
 
   8
 
   Дело перешло в духовный суд.
   Якуб Маркарян был  собственностью  шаховой.  Собственность  эту  охраняла
сила, более могущественная, чем государство, шах и его сарбазы: шариат.
   Старый человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для
того, чтобы охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.
   Ему были известны все повеления шариата, закона, под  которым  ходит  сам
шах.
   Мулла-Мсех,  человек  с  бледным  жирным  лицом,  человек  святой  жизни,
служивший в мечети Имам-Зумэ, был его правою рукою.
   Когда Иран нищал от войны  и  податей,  наложенных  кяфиром,  Мирза-Масси
молчал: это было наказание божие, наложенное на Каджаров, которые  лицемерно
подчинялись шариату, но действовали исподтишка по-своему.  Не  он  воевал  с
кяфирами.
   Когда жены Алаяр-хана  перешли  под  русский  кров,  Мирза-Масси  сказал:
нечистые суки ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси  не
одобрял обычай брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.
   Теперь евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб
ругаться перед безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.
   Мирза-Масси и Мулла-Мсех сидели у шаха.
   Не они воевали, не они писали мирные договоры.
   Но они сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.
   В тот же вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.
   Он ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым
не было конца, освободиться от уплаты куруров - его  хазнэ  была  полна,  но
кяфир и до нее добирался, - забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть,
руки Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.
   - И все же, неужели джахат?
   В тот же вечер он уехал тайком в Негеристан с женою своей, своей  дочерью
Таджи-Доулэт, без огласки.
   Да, джахат,
   В тот же вечер уехал с юным Борджисом и  всеми  своими  людьми  за  город
доктор  Макниль  -  тоже  отдохнуть,  рассеяться  немного,  подышать  чистым
воздухом. Всего на один день.
   Джахат.
   Священная война.
   Против кяфира в очках. Священная война города против человека.
   - Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там  вы  услышите  наше
слово!
 
   9
 
   Самсон пообедал, отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.
   Борщов, хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.
   - Вот что, -  сказал  Самсон  тихо,  -  людей  завтра  начинай  готовить.
Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?
   - Понял, - сказал Борщов и качнул головой.
   - Мы в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все  как  есть
захватить. Довольство перевел уже.
   - Есть уже дестхат? - жадно и с пониманием спросил Борщов.
   - Черта им дестхат, - сказал Самсон и выругался. -
   Ихним не дадимся,  сарбазов  на  печку  пошлем.  Мало  штыка,  так  дадим
приклада. Нету никакого  дестхату,  дело  нерешенное,  только  вечером  дело
решится.
   Дестхат о выдаче Самсона с его  батальоном  лежал  уже  у  Грибоедова,  и
Самсон знал об этом.
   - Ты до вечера ничего людям не говори, - сказал Самсон, - слышь, Семен.
   - Я что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич,  туда  я.  Вместе  воевали,
вместе по уговору и лягем.
   - Вот.
   Самсон подумал.
   - Ты, Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.
   Борщов развел руками.
   - Мало чего бывало, так все не упомнишь.
   - Я эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.
   Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал.
   Борщов встал.
   - Военное дело. Обижаться нам не приходится.
   Вечером Самсон опять послал за Борщовым.
   - Никому, Семен, не говорил?
   - Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.
   - Ну так вот, никаких приготовлений не  делай.  Никуда  мы  пока  что  не
выступаем.
   - Что так?
   - Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.
   Борщов смотрел внимательно.
   - Так людям не баловаться.
   - Как скажешь, все одно, - сказал уклончиво Борщов.
   - А я говорю: не баловаться, - сказал Самсон и  вдруг  побагровел.  -  Из
казармы никого не выпускать. Слышь,  Семен?  Все  отвечать  будут.  Запереть
казармы.
   Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.
   И давно уже не было Борщова в комнате,  а  Самсон  все  ходил  по  коврам
кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.
   Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.
   Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.
   Потом махнул рукой, сел и уставился на  стену,  на  ковер  с  развешанным
оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который  ему  подарил  в  прошлом  году
Хосров-хан, и на свои кривые ноги.
   - Ну и что? - спросил он негромко. - Тебе какое дело? Ништо.
   И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.
 
   10
 
   В этот день Мирза-Масси говорил народу.
   В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.
   В этот день спор шел  между  городом  и  человеком,  мирным  трактатом  и
шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.
   В этот день привезли  наконец  в  русскую  миссию  подарки  шаху,  сильно
запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.
   Вечером метнулся тенью  к  русскому  посольству  человек.  Спокойны  были
улицы, лежащие близ русского посольства.
   Человека привели к Вазир-Мухтару.
   Он был бледен, и глаза его блуждали.
   - Ваше превосходительство, - сказал он трясущимися губами, - я прихожу от
имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят  сегодня  народу.  Они
объявили джахат.
   Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.
   - Ваше превосходительство, - лепетал человек, - ваше  превосходительство,
отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.
   Грибоедов молчал.
   -  Или  пусть  сегодня  вечером  Мирза-Якуб  пройдет   тайно   в   мечеть
Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два  шага,  только  через  ров
перейти. В мечети его никто не тронет, ваше превосходительство.
   У человека были слезы на глазах, и он трясся.
   - Если кто-нибудь, а особенно  русский  подданный,  -  медленно  и  чужим
голосом сказал слова закона  Грибоедов,  -  приходит  под  русское  знамя  и
находится под его покровительством, - я не могу его выгнать  из  посольского
дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не  буду.  Прощайте,  господин
Меликьянц.
   Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с  лестницы,  и  Грибоедов
послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.
   Сашка вернулся и доложил:
   -   Господин   главный   евнух   просили   передать,   что   если    ваше
превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только  сами
не согласны.
   - Спасибо, Саша, -  сказал  Грибоедов,  -  спасибо,  Сашенька,  ты  верно
передал.
   - А господин Меликьянц прямо не  в  себе  приходили,  -  прибавил  Сашка,
довольный.
   - А теперь позови сюда, голубчик, Мальцева Иван Сергеича.
   - Будьте добры, Иван Сергеич, -  сказал  Грибоедов  Мальцеву  холодно,  -
написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на  статьи.  От  самого
приезда в Иран.  Выражения  допустите  сильные,  но  титулы  все  сохраните.
Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные
не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя  удалиться  в
Россию, или лучше - в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.
   Мальцов встревожился.
   - Есть какие-нибудь известия?
   - Нет, - сказал Грибоедов.
   - Сегодня же составить?
   - Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.
   Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:
 
   aol, otirsanatvfe' easfrmr
 
   По двойной цифири листок означал:
 
   Nos affaires vont tres mal (1).
 
   Кому писал это Александр Сергеевич?
   Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его.
   Выдвинул  ящик,  пересчитал  деньги.  Оставалось  немного,  расходы  были
большие. Он становился скуповат.
 
   11
 
   Так  наступила  ночь,  и  никто  в  русском  посольстве,   кроме   евнуха
Мирзы-Якуба и Александра Сергеевича, не  знал,  о  чем  говорил  растерянный
человек.
   Сашка о нем забыл.  Он  читал  на  ночь  любимую  свою  поэму  "Сиротка",
сочинение          господина          Булгарина.          Потом           он
---------------------------------------(1)  Наши  дела  очень  плохи  (фр.).
улегся. Грибоедов сидел у себя, и окно его было освещено поздно.
   - Все сидит, - сказал казак, взглянув в окошко со двора.
   - Да, дела, - зевнул другой.
 
   12
 
   И вот перед ним  встала  совесть,  и  он  начал  разговаривать  со  своей
совестью, как с человеком.
   - Дело прошлое, оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами.
   - Присядь, подумай.
   - Ты сегодня пнул ногой собаку на улице, вспомни.
   - Неприятно, - поморщился Грибоедов, - но, вероятно, она привыкла.
   - Ну что ж, жизнь не удалась, не вышла.
   - Здесь ты прожил даром и совершенно даром...
   - Птичье государство, Nephelokkukigia?
   - Кто это сказал? - заинтересовался Грибоедов. - Птичье  государство?  Ах
да, это доктор говорил.
   - Зачем ты бросил свое детство,  что  вышло  из  твоей  науки,  из  твоей
деятельности?
   - Ничего, - сказал Грибоедов негромко, - я устал за день, не мешайте мне.
   - Может быть, ты ошибся в чем-нибудь?
   - Зачем же ты женился на девочке, на дитяти, и бросил  ее.  Она  мучается
теперь беременностью и ждет тебя.
   - Не нужно было тягаться с Нессельродом,  торговаться  с  Аббасом-Мирзой,
это не твое дело. Что тебе сделал Самсон? Нужно  больше  добродушия,  милый,
даже в чиновничьем положении.
   - Но ведь у  меня  в  словесности  большой  неуспех,  -  сказал  неохотно
Грибоедов, - все-таки Восток...
   - Может быть, нужна была прямо русская одежда, кусок земли. Ты не  любишь
людей, стало быть приносишь им вред. Подумай.
   - Ты что-то позабыл с  самого  детства.  Твои  шуточки  с  Мальцевым!  Ты
ошибся. Может быть, ты не автор и не политик?
   - Что же я такое? - усмехнулся Грибоедов.
   - Может быть, ты убежишь, скроешься?  Ничего,  что  скажут:  неуспех.  Ты
можешь выдать евнуха, ты можешь начать новую жизнь, получишь назначение.
   - Да мимо идет меня чаша эта.
   - Ты же хвалился, что перевернешь всю словесность русскую, вернешь  ее  к
истокам простонародным, песни ты хотел, феатра русского.
   - Я не хвалился, - сказал холодно Грибоедов. - Просто не удалось.
   - И притом все это преувеличено. Я надену павлиний мундир, выйду,  и  они
уймутся.
   - Разве же впрямь нет России, нет словесности? Кажется, это  зависть.  Ты
маменьки боишься, мой милый. Отсюда и провор.
   - Вспомни о Кате, ты ведь любил ее.
   - Золото мое, - сказал тихо Грибоедов и улыбнулся смущенно.
   - У тебя будет сын, Нина его будет качать: люшеньки-люли... Ради сына...
   - Ты можешь выдать евнуха, ты сам можешь укрыться в мечети.
   (- Завтра же поднести подарки шаху.)
   - Отрастишь бороду, как Самсон... Чего уж тут ловчиться. Будут Цинондалы.
   - Может быть, не поздно еще?
   - Поздно, не поздно, - отмахнулся  Грибоедов  рукой,  как  от  надоевшего
болтуна, - я все знаю сам.
   - Но бежать нужно, бежать. Это очень страшно умирать - больше  ничего  не
увидишь, не услышишь.
   - Я не хочу об этом думать, -  сказал  Грибоедов.  -  Я  честно  исполнял
трактат, - сказал он и встал.
   Он нехотя взял со стола какую-то кипу  бумаг  -  может  быть,  дестхат  о
Самсоне, может быть, счета Рустам-бека или шифрованные записки. Он  затолкал
их в камин и зажег. Бумага тлела, плохо загоралась, тяга была дурная.
   Вошел Мальцов с листком в руках.
   - Разрешите прочесть вам...  Вы  сами  растапливаете  камин?-спросил  он,
озадаченный. - Вы больны? Где Александр?
   - Александр спит, - сказал Грибоедов, не