нему сотнями. Их было  уже  там  более  трех
тысяч человек. Это была шахская гвардия,  бехадыраны,  богатыри,  гренадеры.
Вахмистр писал грамоту Николаю.
   Грибоедов заходил по нумеру. В  соседнем  курили,  болтали,  болтали  без
конца.
   Он вспомнил, как  Самсон  в  шапке  с  алмазным  пером  шел  перед  своим
батальоном на персидском смотру и подпевал солдатам:
 
   Солдатская душечка,
   Задушевной друг...
 
   Этого унижения он не позабыл.
   Самсон Макинцев был с ним всегда вежлив. Только девять лет  назад,  когда
он действительно обругал его при Аббасе-Мирзе канальей и  подлецом  и  велел
выйти вон, Самсон криво  усмехнулся,  зубы  блеснули,  он  покачал  головой,
сплюнул, но смолчал и тотчас вышел, качаясь на кривых  драгунских  ногах.  К
вечеру того дня он напился пьян и пел под окнами Грибоедова:
 
   Солдатская душечка... -
 
вызывая его на разговор. 
   Грибоедов не вышел, разговора не принял.
   Он был молод тогда и слишком  горд.  Теперь  для  него  предрассудков  не
существовало. А о судьбе этих восьмидесяти человек, которых  он  вывел  тому
десять лет из Персии, он старался ничего не узнавать. До чего он был молод и
глуп! Обещал им полное прощение, говорил о родине и сам верил. И оказался  в
дураках и обманщиках. И он вспомнил Василькова, "меченого", о котором  писал
Самсон, солдата, прогнанного сквозь строй в России, больного;  он  заботился
об этом Василькове во время привалов, растирал  ему  колена  ромом,  вез  на
мягкой клади; и вдруг ночью Васильков вскочил с арбы и сказал, что уходит. И
он вспомнил лицо солдата - рябое, белесое. Он больше ничего не  знал  о  его
судьбе: верно, его в ту же  ночь  прикончили  персияне.  И,  может  быть,  к
лучшему. Как потом с ними обходились в Тифлисе! А он вел их в страну млека и
меда и говорил им речи, наполеонады.
   И, нахмурясь, он швырнул пакет с отвращением.
   Как, однако ж, обнаглел этот изменник!
   И последняя записочка - от Нессельрода, который назначал ему свидание  на
завтра, перед балом. Самая короткая из всех.
   Все-таки сердце у него стало  качаться,  как  медная  тарелка,  он  вдруг
застегнулся на все пуговицы и почувствовал: час пришел.
   Он воровато открыл ящик стола и вынул  пакет  с  проектом.  Он  взламывал
печати со своего проекта, как шпион, и взглянул на синие листы с опаской.
   Все наступало слишком рано, как всегда наступают важные дни,  но  медлить
более было никак невозможно.
   Проект был принят. Он, всеконечно, перехитрит Нессельрода,  и  он  хорошо
понимает императора.
   Проект его был обширен, больше Туркменчайского мира. Все было расчислено,
и все неопровержимо.
   Он хотел быть королем.
 
   12
 
   - Нынче в Петербурге можно очень просто заработать деньги.
   - Рази?
   - Нынче в Петербурге не то что в старое время, а находятся  очень  многие
образованные люди.
   - Рази?
   - Нынче, конечно, обращают много больше внимания на одёжу, кто как одет.
   - Рази?
   Разговор нумерного и Сашки, которые думали,  что  он  уже  уехал,  был  в
середней комнате. За все время Сашка из важности говорил только: "разве?" Но
потом он говорил "разве?" - уже из любопытства.
   А Грибоедов сидел в плаще и слушал. Он было ушел и вернулся тихонько.
   - Но нужно очень много нынче внимания. Останавливаются важные бары.
   - Рази?
   - В прошлом году  в  десятом  нумере  играли  в  карты  и  одного  барина
полоснули шандалом.
   - Рази?
   Разговор ему помогал. Невозможно идти  сейчас  к  Нессельроду,  для  того
чтобы декламировать.
   Если человек задекламирует, дело его пропало.
   Он это знал по себе - никто не хотел слушать его стихов для декламации, а
в них ведь он весь как на ладони. Так он было хотел начать свое  "Горе",  но
потом стал портить для театра, вставлять фарсы, и все восхитились. Так  было
должно действовать и с Нессельродом.
   - С месяца два будет, у нас даже одна американская барыня  разрешилась  в
пятом нумере мальчиком.
   - Рази?
 
   13
 
   Один дипломат сказал: все настоящие бедствия рождаются из боязни  мнимых.
Этим он хотел определить свое ремесло.
   Образовалось как бы тайное братство дипломатов, с общим знаком - улыбкой.
Объединенные, отпавшие от людей, в экстерриториальных, то есть  по-русски  -
внеземных, дворцах, они выработали особые приемы поведения.
   Нужно было притворяться  обыкновенными  людьми,  чтобы  уловлять  людские
слабости и создавать комбинации.
   Все знали: если Талейран кутит напропалую, задает бал  за  балом,  вокруг
дам, - Франция накануне комбинаций. Если Меттерних говорит о своей  отставке
и о том, что он собирается всецело заняться философией  права  -  у  Австрии
есть комбинация.
   Дипломаты  экстерриториальны,   оторваны.   Поэтому   каждое   вседневное
человеческое действие превращается в особый обряд. Обыкновенный обед вырос у
них до безобразных размеров Обеда.
   Как африканские туземцы, в начале XIX века добывшие яд,  который  назвали
"кока", и опьянявшиеся им, шагали в бреду  через  щепочки,  потому  что  они
казались им бревнами, - так дипломаты поднимали в своих бокалах не  портвейн
или мадеру, а Пруссию или Испанию.
   - Молодой человек, вы готовите себе печальную старость, - сказал Талейран
одному молодому дипломату, который отказался играть в карты.
   Как раз в тот день,  когда  шел  Грибоедов  к  Нессельроду,  появилось  в
"Северной пчеле" краткое известие:
 
   Новости заграничные. Франция.
   В прошлое воскресенье Его Величество играл в карты с  Принцем  Леопольдом
Кобургским и посланниками, российским и австрийским.
 
   Молодой принц готовил себе приятную старость,  а  Франция  в  этот  вечер
проигрывала России и Австрии. Это  была  заграничная  новость,  а  не  отдел
"Нравов".  В  отделе  "Нравов"  было  совсем  другое:  "Источник   сплетен",
подписанный Ф. Б., там был настоящий картеж и настоящий обед, там был Фаддей
Булгарин.
   Коротенькая записка Нессельрода с просьбой пожаловать за час  до  бала  -
была новой комбинацией.
   В кабинете Нессельрода Грибоедов оценил место и  дислокацию  и  не  сразу
приступил к военным действиям.
   Место было уютное. Бледно-голубые акварельки в тоненьких рамочках  висели
на  стенках  -  симметрия  леденцов.  Домашние  портретики   императоров   и
дипломатов, лошадка  Николая  на  литографии  Гернера,  гравюра  Райта,  где
Николай изображен был на тарелочке с орлами, и Александр, пухлый, с женскими
боками, на фоне Петропавловской крепости.
   Челюсть Меттерниха тоже виднелась.
   Место приятное, место уютное, невинное.
   Это было не очень хорошо.
   Он предпочитал несоразмеримо широкий и почти пустой кабинет министерства.
Приходилось говорить о товарах, фабриках, капиталах. В этой  комнатке  никак
нельзя себе всего этого представить, бумага остается бумагой.
   Нессельрод  преклонялся  перед  словами:  депеша  и  меморандум.   Изящно
написанный меморандум мог заменить в разных случаях войну, кровь и brouhaha.
Это было влияние кабинета, акварелек. Он все  пошучивал  и  поднимал  брови,
усаживая Грибоедова в неизмеримое кресло.
   Дальше.
   Дальше был выздоровевший Родофиникин.
   Это было так и сяк.
   Это была птица  старая,  стреляная.  Жесткая  серебряная  голова  его  не
привыкла к дальним размышлениям, но  привыкла  к  поворотам.  Он  служил  со
времен Екатерины. Был потом секретарем в Капитуле орденов при  Павле  и  там
изучил человеческое вихревращение, бывшее политикой. Был  при  Аустерлице  и
даже пожил в нем два дня. Когда он читал: "Солнце Аустерлица" - он вспоминал
лаковые полы в замке, а если говорили:  "День  Аустерлица"  -  он  вспоминал
утро, чемоданы,  повозки,  базарную  площадь;  он  убегал  в  этот  день  из
Аустерлица, малого, скверного  городишка.  И  долго  потом  разъезжал  он  с
казенными поручениями по Азии, был в Константинополе, привык к военным делам
и внезапным смятениям, которые потом оказывались победой или поражением.  Но
при Александре он был в тени, азиатские дела были не в моде, а теперь настал
его час: было азиатское brouhaha, и Нессельрод без него ни на  шаг.  Дальних
стремлений у него, как и прежде, не было, но было одно тайное: быть исконным
русским дворянином, чтоб все забыли греческие звуки его  фамилии.  Хотел  он
также приращения имений и еще  хотел  быть  предводителем  дворянства,  хоть
уездным.
   Время было неверное, равновесие полетело за  борт.  Восток,  может  быть,
будет завоеван. Проект мог пройти.
   Тотчас как он погрузился в кресла,  с  двух  сторон  карлик  и  раскоряка
протянули ему бумаги.
   И Нессельрод засмеялся.
   Грибоедов поклонился туда и сюда и  пробежал  глазами.  Это  были  письма
Нессельрода и Родофиникина Паскевичу. Он притворился внимательным. Писали  о
нем.
   Письмо Нессельрода:
   "Приезд г. Грибоедова и привезенные им доказательства, что мир заключен и
трактат подписан, преисполнили радостью сердца всех... "
   Нессельрод любил такие слова, как "доказательства" вместо "мир".
   "Благодарение богу всевышнему, благодарение  государю  императору,  мудро
все устроившему... признательность отечества победоносным войскам... "
   (-Дальше, дальше.)
   "Скажу откровенно вашему сиятельству... "
   (- Ага.)
   "... Что известие о мире получено здесь так  кстати,  как  нельзя  более.
Оно, без сомнения, произведет удовлетворительное впечатление на внешние наши
сношения... "
   (- Почему, мол, затянули.)
   "Грибоедов награжден соответственно заслугам его,  и  я  уверен,  что  он
будет нам полезен и впредь по делам Персии... "
   (-Очень нехорошо.)
   Он улыбнулся, поклонился и пробежал второй листок, греческий.
   "Слов  не  могу  найти  довольно  выразительных,  чтобы  описать   вашему
сиятельству всеобщую радость, которою объята петербургская публика  приездом
любезнейшего Грибоедова... "
   Раскоряке поклон.
   "...  Слезы  врагов  тоже,  думаю,  будут  изобильны...  Я  сам   одержим
болезнью... Поздравляю душевно с новыми лаврами... Грибоедов  поздравлен  от
самого государя, и на другой день Карл Васильевич привез из дворца указы  об
ордене и четыре тысячи червонцев, согласно с вашим представлением".
   (-Очень хорошо.)
   "... Остается довершить дело, чтоб дать ему дело, и то будет".
   (- Что будет? То будет. Нехорошо.)
   Вот как они заласкали его.
   Нессельрод  смотрел  на  него,  подняв  брови,  ожидал   признательности.
Наконец-то он раскусил его. Курьер  знал  себе  цену  и  требовал  надбавки.
Нессельрод не был жаден. Свойственник Паскевича - это нужно было принять  во
внимание. Он знал к тому же персидский язык и  нравы,  Нессельрод  же  путал
Араке с Арпачаем.
   Все трое сидели и улыбались.
   Начал Нессельрод.
   - Дорогой господин Грибоедов, вы отдохнули у нас, у вас превосходный вид,
- сказал он.
   - О да, вам было от чего отдохнуть, не правда ли?
   (- Они сами набивали цену!)
   - И вот мы с m-r Родофиникин все думаем, все думаем, - сказал старший,  -
о достойном месте для вас. Признаюсь, мы его пока не находим.
   (- И очень хорошо, что не находите.)
   - Что мое место, дорогой граф!.. Я и так облагодетельствован свыше  меры.
Не  место  прельщает  меня,  меня  тревожит,  как  и  вас,  вопрос  о  нашей
будущности. Не о себе я хочу говорить, но о Востоке.
   Грибоедов вынул свой проект. Синий сверток ударил в глаза дипломатов.
   Атака началась. Дипломаты притихли. Сверток внушал им уважение.
   Туркменчайский трактат - меморандум - Бухарестский трактат  -  сверток  -
Нессельрод определил на глаз: сверток был вроде меморандума с  приложениями.
Он сделал знак читать и ушел в кресла. Рыбка ушла в глубину.
   Грибоедов говорил тихо, любезно и внятно. Он смотрел то  на  Нессельрода,
то на грека.
 
   14
 
   Сашка проводил дни свои в беспамятстве.
   Грибоедов был для него неизбежным злом, когда бывал дома, и  был  приятен
Сашке, когда сидел в карете. Сашка любил качаться на козлах.
   У него была великая склонность ко сну.
   Сон охватывал его целиком, ловил его на стуле, на диване, в коляске, реже
всего на постели. И тогда он зевал страшно, как  бы  намеренно.  Он  разевал
челюсть, напружив плечи,  и  долго  не  мог  раззеваться  во  всю  ширь,  до
природных размеров зевка. Потом, исцеленный зевком, он чувствовал  туман  во
всем теле, как будто его выпарили в бане и долго терли спину и живот мыльной
пеной.
   Страстью его были зеркала.
   Он долго и неподвижно смотрелся в них.
   Любил он также переодеваться и  сам  себя  оправдывал  тем,  что  начинал
раскладывать и перетряхать барские платья.
   Когда Грибоедов ушел и нумерной все  свое  рассказал,  Сашка  походил  по
нумерам. Потом открыл шкаф и снял пылинку с форменного мундира. Пальцами  он
дошел до глубины шкафа и нащупал костюм, давно  облюбованный.  Он  вынул  из
шкафа грузинский чекмень и прошелся щеткой.
   Потом лениво, точно делая любезность кому-то, Сашка надел его.  Грибоедов
был выше Сашки, перехват пришелся ему ниже талии.
   Так он стал смотреться в зеркало.
   Ему не  нравилось,  что  чекмень  был  без  газырей,  с  гладкой  грудью.
Грибоедов почему-то особенно дорожил этой одеждой и никогда не  давал  Сашке
ее чистить.
   Тут, у зеркала, налетел на Сашку страшный зевок.
   Отряхиваясь и покачивая головой, он опустился  на  диван  и,  в  чекмене,
заснул.
   Во сне он видел газыри, ребра и американскую барыню,  барыня  кричала  на
нумерного, что он запропастил ее  мальчика,  которого  она  родила  в  пятом
нумере и положила в шкаф. Нумерной же все сваливал на Сашку.
 
   15
 
   Перед  балом  следовало  держаться  стиля   семейного,   стиля   уютного,
растормошить Нессельрода шуткой и кинуть вскользь деловое слово греку.
   Грибоедов начал со сравнения:
   - Я автор, и ваше превосходительство простит мне отклонение,  может  быть
далекое и не свойственное миру важных дел.
   Хорошо. Нессельрод боялся пакета перед балом.
   - В бытность мою в Персии я вел такую политику: с торговцем дровами я был
вежлив, с торговцем сладостями - нежен, но к торговцам фруктами - суров.
   Нессельрод, как опытный шутник,  поднял  брови  и  приготовился  услышать
нечто смешное.
   В виду акварелек следовало говорить о сладостях.
   - Потому что дрова в Тебризе продаются на вес золота, по фунтам,  фруктов
в Персии очень много, а сладости я люблю.
   - А какие там фрукты? - любознательно спросил Нессельрод.
   Эк его - не надо бы о фруктах. Он слишком интересуется фруктами.
   - Виноград, но длинный,  без  косточек,  он  называется  тебризи  -  сорт
превосходный, потом особый лимон.
   У Нессельрода свело губы. Он живо вообразил себе этот лимон.
   -  Но  совершенно  сахарный,  сладкий,  -  взглянул  на  него  коллежский
советник, - лиму, как они его называют, померанец, апельсин.
   И с опаской глядя на чувствительного руководителя:
   - Кислый, - добавил он тихо.
   Так он умно, как благонравный, хитрый мальчик, поддразнил  руководителей,
что  карлик  решительно  развеселился.  Неучтивость?   Коварство?   Милейший
господин!
   - И я пришел к заключению, что моя домашняя политика правильна и чуть  ли
не отражает наши принципы.
   "Наши принципы" - как это самоуверенно. Но это шутка.
   - Я шучу, - сказал коллежский советник, - и заранее прошу в том прощения.
Но я наблюдал Восток и старался прилежно следить за мудрою политикой  вашего
превосходительства.
   Да,  он  знал  себе  место.  Серьезный  и  вместе  почтительный  человек,
шутливость вовсе не такой порок в молодом человеке, в меру, разумеется.
   -... ибо для государства важен не только воинственный дух.
   И это верно. Нессельрод одобрительно  качнул  головой.  Этот  родственник
Паскевича немного... un peu ideologue (1), но он, кажется, понимает  дело  и
не заносится.
   - Для государства важны способы прокормления, доходы верные и  приращение
их по мере возрастающих удобств и приятностей жизни.
   - Доходы, - насторожился Нессельрод. - Я говорил с министром финансов. Он
сказал, что  наша  Россия  именно  за  последние  годы  расширяется,  вообще
разрастается.
   Грибоедов любезно улыбнулся.
   - Я боюсь, что здесь некоторое увлечение изобилием вещества и  средств  к
его добыванию. Мы с некоторого времени при несметном изобилии хлеба  -  и  в
этом его превосходительство министр  финансов  прав  -  ничего  за  него  не
выручаем.
   Нессельрод был озадачен. Это было  по  финансовой  части.  Он  уже  хотел
сказать коллежскому советнику, что тут, в сущности, ему придется  обратиться
по финансовой части со  своим  проектом,  когда  тот,  почтительно  на  него
взглянув, вдруг остановился.
   - Не подумайте, ваше превосходительство, что я хочу  утомить  вас  делами
финансовыми.  Это  имеет  прямое  отношение   к   мудрой   политике   вашего
превосходительства.
   Нессельрод значительно поднял брови.  Его  область  была  отвлеченная,  и
когда оказывалось, что она соприкасается с финансами,  это  было  приятно  и
тревожно.
   - В северной и средней части нашего  государства,  -  говорил  коллежский
советник, - просвещение, промышленность и торговля уже развиты.
   Все было, конечно, благополучно.  Какая-то  неприятность  с  хлебом  была
несущественна.  ---------------------------------------(1)  Немного  идеолог
(фр.).
   - Мы не одолжены уже иностранцам за их  произведения  полосы  холодной  и
умеренной.
   Как хорошо! Это нужно будет сказать при случае Меттерниху, если он начнет
язвить. "Мы не одолжены... "  Но  верно  ли  это?  И  если  не  нуждаются  в
иностранцах, какой смысл в существовании министерства иностранных дел?
   -  Нам  недостает,  -  говорил  холодно  коллежский  советник,  -  только
произведений теплого и жаркого климатов, и мы принуждены  заимствовать  оные
из западной и южной Европы и Средней Азии.
   Ага, все-таки недостает чего-то. Этак и лучше.
   - Европейская торговля довольно еще выгодна для России...
   Конечно, он всегда это утверждал. Нельзя и шагу без Вены ступить. И он не
виноват, если все, что творится...
   - Но азиатская клонится совершенно не в ее пользу.
   Азиатская? Может быть, он этого не отрицает. Вообще, азиатские  дела,  по
правде, сомнительные дела. Он тысячу раз прав, этот коллежский советник.  Не
стоило начинать это brouhaha по всем причинам. Он-то всегда это  чувствовал.
Теперь, оказывается, и с торговой стороны...
   - Почему? - спросил вдруг коллежский советник.
   В самом деле, почему? Нессельрод с любопытством на него поглядел.
   -  Причины  ясны  вашим   превосходительствам:   взыскательность   нового
начальства...
   Нессельрод сморщил брови. Хотя какое же это новое начальство? Да ведь это
Паскевич, новоявленный граф! Внимание!
   - Мятежи от введения иного порядка и  вообще  перемены,  которым  никакой
народ добровольно не подчиняется.
   Ох уж эти перемены.
   - Нужен разбор, досуг и спокойствие.
   Нессельрод вздохнул. Нужен, нужен досуг.
   - Гром оружия не дает благоденствия стране.
   Это его мысли, его мысли. Но нельзя говорить  так  резко.  Он  очень  еще
молод и неопытен, этот, в сущности, рассудительный молодой человек.
   - У нас не возникло  в  Закавказье  ни  одной  фабрики,  не  процвело  ни
земледелие, ни садоводство.
   Ах, это резко, резко.
   - Между тем тифлисские купцы ездят в Лейпциг за товарами, сбывают их дома
и в Персии с успехом.
   Нессельрод поискал глазами Лейпциг на акварельках.
   Это был прекрасный город, уютный - не Петербург, он в нем бывал.
   - И знаете, - сказал он неожиданно, - там климат совершенно другой...
   - В климате все дело, - подтвердил коллежский  советник,  -  естественные
произведения разнообразны и богаты. В Закавказье - виноград, шелк, хлопчатая
бумага, марена, кошениль, в древности здесь разводили сахарный тростник...
   Сахарный тростник, да. Zuckerrohr - Rohr - roseau.
   И по поводу сахарного тростника вспомнилась  руководителю  чья-то  фраза,
кажется Паскаля: le roseau pensant  (1),  которую  с  успехом  употребил  во
французской  палате  граф...  на  прошлой  неделе  -  руководитель   почесал