тона.
   Жизнь и смерть Ирана были в кармане у этого человека в очках. Он тащил из
кармана  платок  -  и   сморкался.   Людей   загонял   Аббас,   посылая   за
Вазир-Мухтаром, церемониалы, встречи - и ничего.
   Ему решительно неоткуда было достать куруры, и все же  он  предпочел  бы,
чтоб Грибоедов был настойчивее. Он недоумевал:  где  здесь  западня,  гиблое
место?
   Недоумения хватило на неделю.  Все  еще  не  доверяя,  понимая,  что  это
какая-то кошачья оттяжка, Аббас,  однако,  повеселел.  Западни  же  не  было
никакой: Паскевич приказал не выводить из Хоя русский  корпус,  а  это  было
возможно только в том случае, если персияне не выплатят куруров.
   Вазир-Мухтар хоть и добивался уплаты куруров, но  не  мог  настаивать  на
полной уплате.
 
   5
 
   Полковник Макдональд был  очень  доволен,  что  его  жена  подружилась  с
молодой русской.
   - Я рад, дорогая, что наше захолустье оживилось и что вы наконец свободно
вздохнули. Русская леди - очень забавная молодая женщина. Она почти ребенок.
   И действительно, они гуляли вместе,  ездили  кататься  и  даже  устроился
небольшой музыкальный  вечер:  леди  Макдональд  пела.  Заставили  играть  и
Грибоедова.
   Полковник  и  Грибоедов  сидели  в  креслах  и  смотрели  на  своих  жен,
окруженных молодежью.
   Шершавый город вонял трупами собак  и  остовами  лошадей,  там  ругались,
спорили, голодали и пели. Здесь было  тихо  и  приятно  пахло:  старомодными
сухими духами.
   Полковник спокойно курил. Лицо его  было  немного  усталое.  И  Грибоедов
сказал ему:
   - Новый роман, который вы прислали мне, необычайно занимателен.
   - Не правда ли? Я и сам с удовольствием  его  читал.  Этот  Купер  пойдет
далеко. Я знавал одного Купера лет двадцать назад, но это, вероятно, другой.
Он должен быть моложе.
   Новый роман был "Прерии" Купера. Прерии в этом романе словно помещались в
просторной и чистой комнате, и все опасности были только для того, чтобы  их
избегнуть на той же  странице.  Старый  траппер,  ловец  дичи,  был  главным
героем. Он был когда-то охотником, испытал много неудач, а  теперь  спокойно
жил в прериях и стал ловцом дичи, справедливым, хитрым по  необходимости,  и
спасал людей своей нации.
   Нужно было хоть немного воображения, чтобы поскучать месяц, два или год в
Персии.
   Грибоедов  отчасти  воображал  себя  старым   траппером,   ловцом   дичи.
Немногословие полковника, его седые усы нравились ему.
 
   6
 
   За ужином Грибоедов засмотрелся  на  лысый  сыр  и  вдруг  ткнул  в  него
пальцем.
   - Вот тебе Фаддей.
   - Но ведь он поэт, ты говорил.
   "Ты" она говорила еще робко. Он все-таки  был  ее  учитель  -  сначала  в
музыке, а потом в Овидиевой науке.
   - Фаддей? О да, да, он истинный поэт. Со слезой.
   Что теперь делает Фаддей? Но, боже мой, он тоже ужинает. И,  может  быть,
такой же сыр стоит у него на столе.  О  чем  говорит  он  теперь,  никак  не
представишь,  но  толстые  губы  шлепают.  Катя,  может  быть,  танцует.  Он
придвинул козье молоко и отставил его с отвращением.  Молоко  было  сладкое,
персиянское. Эх, Катя, Катя.
   - А Пушкин похож на свои портреты?
   - И да, и нет.
   - Лучше или хуже?
   Ну как ей объяснить, каков Пушкин?
   - Он очень быстрый, прыгает, и вдруг холоден и вежлив.  И  тогда  говорит
комплименты и дерзости, как  француз.  Вообще  он  человек  светский,  любит
блистать. Может быть, добрый человек. Но я его близко не знаю.
   Нина очень внимательно слушает о Пушкине.
   - Папа переводил его стихи.
   И она прочла ему грузинское стихотворение, которое  оказалось  пушкинской
элегией: "Мечты, мечты, где ваша сладость... " Он этой элегии не любил.
   Он знакомил ее заочно со своими знакомыми. Она мало знала о его жизни.
   Ей  очень  нравился  ташаххюс:  эриванские   ханы,   склоняющиеся   перед
Грибоедовым.
   В существенном она была еще девочкой, даже девчонкой. Она  взбиралась  на
диван, поджимала под себя ноги  и  неподвижно  разглядывала  Грибоедова.  Ее
правый глаз начинал немного косить. Сидение кончалось изумлением:
   - Как это все случилось? Где я, что и с кем?
   Тут уж она протягивала к нему руки:
   - Будем век жить, не умрем никогда.
   Ей шел шестнадцатый год, Грибоедов был вдвое старше. Один день у нее было
одно лицо, другой - другое. Она  менялась  у  него  на  глазах,  росла  еще.
Большая темноглазая девочка.
 
   7
 
   Полковник Макдональд тоже с удовольствием прочел роман Купера "Прерии".
   Это была наука о поведении.
   Молодые французы и  какие-то  лейтенанты  слонялись  в  этом  романе  как
неприкаянные, в кого-то влюблялись, путались во все дела,  и  только  старый
траппер неизменно за всех и за вся выкручивался.
   Трудно было  извернуться  полковнику  Макдональду.  Он  видел:  все,  что
строилось им в течение двадцати лет прямолинейной службы, вдали  от  зеленых
лужаек  его  Шотландии,  -  проваливалось.  Неблагополучие,  вкус   которого
полковник позабыл смолоду, - вот оно, собственной персоной.
   Как будто учитель погрозил ему пальцем в колледже и поговорит с ним после
уроков.
   Накануне назначения на важный пост, который по праву ему был обещан, дела
сложились так.
   Он слишком горячо оказал английское влияние во время переговоров русских;
следуя давнишнему опыту,  он  знал,  что,  вмешавшись  в  дела,  приобретает
влияние на обе стороны.
   И он поручился всем своим состоянием за сто тысяч туманов. Правда, тут же
он взял в залог у Аббаса его золото. Но Сен-Джемс послал свое неодобрение, и
афронт налицо, если не...
   Если... если...
   Полковник часто сидел, курил и думал об этом.
   Если персияне выплатят все сполна русским...
   Но тогда сможет ли Персия соединиться с Турцией?
   Она обнищает вконец, и даже не стоит ей платить после этого двести  тысяч
туманов в год, согласно договору.
   No doubt (1). И тогда прощай влияние  английское,  долго  и  упорно,  как
растение, привезенное из-за моря, насаждавшееся им.
   Либо русские сократят контрибуцию. А по всему видно,  что  именно  так  и
будет. Но тогда - трижды - прощай влияние английское.
   Аббас-Мирза говорил уже ему, весело улыбаясь:
   - Мой дорогой друг, я не могу вас больше слушаться. Я раз послушался -  и
что же вышло?
   И полковник неспокоен. Рука, которую он тридцать  лет  подносит  к  своим
тонким усам, стала непроизвольно дрожать.
   Спокойствие.
   Будущее неясно.
   Но.
   Но нужна дружба  с  русскими.  И  он  действительно  прекрасный  человек,
Грибоедов. К тому же он молод.
   Леди Макдональд. Супруга Грибоедова. Это полезная близость.
   И.
   И нужно действовать в возможных пределах, так  сказать  использовать  то,
что дано. Он не охотник, а траппер.
   При этом.
   Все дела распутываются обыкновенно, а не только  у  Купера,  каким-нибудь
вовсе неожиданным индейцем, который  вырастает  из-под  земли  и  о  котором
раньше даже сам автор не  думал.  Кстати,  например,  пришла  телеграмма  из
Константинополя о поражении Паскевича. Правда ли, нет ли, но это неплохо.
   И полковник Макдональд проводит  вечера  напролет,  запершись  наглухо  в
кабинете с доктором Макнилем, который спокоен, как всегда.
 
   8
 
   Макдональд  был  во  власти  Грибоедова.  Грибоедову  было  немного  жаль
Макдональда.
   И          англичане          стали           его           приказчиками.
---------------------------------------(1) Без сомнения (англ.).
   Он  настоял,  чтобы  майору  Гарту  Аббас  выдал  фирман   на   наложение
контрибуции в каком угодно адербиджанском округе на пятьдесят тысяч туманов.
Пусть накладывает.  Во  всяком  случае,  лучше  наложит,  чем  персиянин,  и
возбудит ту же ненависть, что русский чиновник на его месте.
   Мальцов, оказалось, обладал недурным слогом.  Он  писал  деловые  бумаги.
Хотя слишком хитро он их писал. Мальцов полагал, что дипломатия - это сплошь
тонкая штука, что каждое слово должно быть закорючкой. Он не знал,  что  вся
сила дипломатии - это после ходов конем пойти прямым  и  размашистым  ходом,
через всю доску ферзью. И все же он был дельный, очень дельный чиновник.
   А доктор  Аделунг  успевал  и  еще  более  того.  Его  уже  пригласили  в
гарем-ханэ к Аббасу, и он прописывал горячительные любимым женам его.  Кроме
того, он, бесплатно разумеется,  лечил  кого  угодно,  и  больные  персияне,
большей частью в лохмотьях, часами толпились у его комнаты в нижнем этаже.
   Мехмендар,  приставленный  к   миссии,   Назар-Али-хан   говорил   учтиво
Грибоедову:
   - Доктор Аделунг заставил позабыть дорогу к нашим хаким-баши, а дорога  к
английской миссии начала уже зарастать.
   Вечерами, засунув руки в широкие плебейские  штаны,  выдававшие  немецкую
национальность, бродил доктор Аделунг по улицам Тебриза бог весть для  каких
еще там научных наблюдений.
   Двое феррашей с палками ходили перед ним и кричали на  встречных,  дорога
расчищалась.
   Так, Бетховеном  каким-то,  бродил  доктор  Аделунг  по  Тебризу,  и  все
привыкли к нему, как будто он век жил в Тебризе.
   Вечерами Нина уходила к Макдональдам, и ее сопровождал Мальцов.
   И вдруг Грибоедов получил бумагу, вернее  две,  которые  все  перевернули
вверх дном.
   Но началось с Сашки.
 
   9
 
   Он сох, изменился в лице, на вопросы Грибоедова он  не  отвечал.  У  него
начались столкновения с Ниной.
   Он входил молчаливо и грубо в ту комнату,  где  сидела  Нина,  и  начинал
метелкой отряхать пыль. Он водил метелкой, задевал  что-нибудь,  стакан  или
карафин летел на пол, и  Сашка  словно  добивался  этого,  кончал  уборку  и
начинал подметать пол. Он переколотил изрядную часть посуды.
   Грибоедов сулил ему черта, обещался  пройтись  по  его  спине,  но  Сашка
скалил зубы, не улыбаясь, и шел вон.
   Нину он ненавидел, по-видимому, медленно,  методически.  Он  наступал  на
ноги старой няне-грузинке Дареджане, которую Нина привезла с собой. Он вымел
щеткой Нинину фамильную брошь и бросил ее в помойное ведро.
   Он вовсе отбился от рук, и когда Нина ему что-нибудь приказывала,  шел  и
звал старую грузинку. Сам он не исполнял ее приказаний. Он говорил  казакам,
что Александр Сергеевич взял  жену,  потому  что  пожалел  молодой  возраст:
совсем забросили ихние родители.
   - Молоды, - говорил он повару, - не  знают  петербургской  жизни.  Может,
привыкнет.
   Он спал без просыпу или бродил по  базарам.  Раз  его  привели  мертвецки
пьяного двое каких-то персиян.
   Сашка погибал.
   И вдруг, в одночасье, исчез Сашка.
   Его поймали за городом.  Он  шел  с  котомкой,  неведомо  куда,  болтаясь
головой, не смотря под ноги.  Когда  привели  его  к  Грибоедову,  Грибоедов
усмехнулся горько.
   - Ты что ж, Сашка, - сказал он ему, - в тюрьму захотел?
   - Как пожелаете, - ответил Сашка.
   Они помолчали. Дело было в кабинете, Нины не было.
   - Разве я тебя притесняю? - тихо спросил Грибоедов. Сашка стоял в комнате
обломом, каким-то обломком Москвы, грибоедовского студентства.
   - Куда ты бежал? -спросил Грибоедов.
   Он думал, что Сашка собрался бежать в Москву.
   - Говорили мне, - сказал Сашка с усилием  и  глухо,  -  что  за  Тебризом
русские люди живут...
   - Ты что же, - спросил Грибоедов и поднялся, - ты что ж,  к  беглецам,  к
сволочи уходил?
   Сашка жевал губами.
   - Из-за барыниных притеснениев, - сказал он вдруг. Грибоедов  смотрел  на
Сашку, которого видел пятнадцать лет.
   - Ты выдумываешь,  -  сказал  он,  беспомощно  разводя  руками,  и  вдруг
покраснел. - Пошел вон, дурак, - сказал он тихо.
   И, когда Сашка вышел, он приложил руку ко лбу.
   Ночью, проходя зачем-то мимо  Сашкиной  каморки,  он  приложился  ухом  к
двери.
   В каморке было темно, черно, но ему  показалось,  что  Сашка  ворочается,
мается, и он услышал как бы глухое бормотанье:
   - Мамынька... Померли давно.
   Грибоедов долго прислушивался.
   Бумаги ж, полученные им, были  неприятного  свойства.  Паскевич  потерпел
неудачу и требовал немедля уплаты куруров и немедленного же  вывода  корпуса
из Хоя. Может быть, он даже рад был неудаче, так как  теперь  мог  с  честью
присоединиться к мнению Нессельрода. Размеры неудачи  были  неопределенны  и
издали казались велики.
   Приходилось разом менять весь план действий.
 
   10
 
   Аббас был задумчив, Аббас был весел, портрет  Николая  висел  у  него  на
груди, наряд его был совсем прост, и только кинжал за поясом играл камнями.
   Ложь его имела  все  достоинство  искренности  и  под  конец  оказывалась
правдой.
   - Надобно много времени, чтобы  каждый  народ  образовать  для  войны,  -
говорил он Грибоедову с необыкновенным достоинством. - Мы только начали,  вы
также имели свое время испытания, пока не дошли до нынешней степени.
   Только в Риме, вероятно, были такие смугло-бледные лица и живые ноздри.
   - И я ничего не потерял за эту войну, если приобрел ваше доверие.
   Он  сидел  неподвижно  -  ходить  по  комнате,  разговаривая,  -   обычай
европейцев и сумасшедших. Но пальцы его двигались, глаза танцевали.
   - Я рад, что со мной говорите вы, счастливый человек. Ваши  глаза  теперь
любят счастье. К моему огорчению, до сих пор я не знаю, что  нравится  вашей
супруге. Может быть,  она  любит  шелк,  может  быть,  конфеты?  Так  трудно
разгадать женские вкусы. А я не хотел бы, чтобы ваша супруга  скучала.  Если
она будет скучать - она будет бранить меня. Таковы женщины.
   - Ваше высочество, мы довольны всем,  и  моя  жена  просит  передать  вам
благодарность за ваши заботы.
   Нужно сейчас что-нибудь похвалить. Но что именно?
   Похвалить детей - неприлично, это сглазит их,  а  о  женах  и  совсем  не
полагается говорить.
   - Плоды из сада вашего высочества необыкновенно ароматны.
   - Я достал этот сорт из Франции, но сад мой сохнет.  -  И  Аббас  говорит
просто, так же как о конфетах:
   - И страна моя сохнет. Mon cher ami (1), вы  уже  достаточно  осмотрелись
кругом, вы говорили со мною, я говорил с вами  -  сложите  с  меня  эти  два
курура, parce que dans ma poche il n'y a qu'un sou, monsieur (2).
   И ведь действительно, сохнет страна. Грибоедов сидел  прямой  как  палка.
Голос его был сухой:
   - Ваше высочество, разрешите мне быть откровенным, я  как  раз  собирался
вам сказать: уплатите немедленно два курура. Ибо  дальнейшая  оттяжка  может
повести к несчастью.
   Пальцы прекращают свой плавный танец,  и  Аббас  смотрит  с  недоумением:
наконец-то, наконец-то он заговорил. И как заговорил!
   - Да, но ведь шеф, великий шеф мне это обещал.
   Паскевич этого вовсе не обещал.
   - Боюсь, ваше высочество, что я все же  буду  поставлен  в  необходимость
потребовать немедленной уплаты. Мы ждали довольно, ваше высочество.  Я  вижу
сам положение вашего округа. Но его величество?
   Аббас играет кинжалом.
   - Ах, - пальцы ползут по алмазам, как по клавиатуре, с рукояти до  конца,
- ах, его величество ничего не хочет слышать. Я оставлен на самого  себя.  И
на вас.
   - Слушайте, - говорит он и  вдруг  успокаивается,  -  слушайте,  я  нашел
средство. Я буду вполне откровенным. Я поеду к императору,  моему  другу,  в
Петербург. У меня столько забот. Я хочу отдохнуть. В вашем отечестве столько
прекрасного. Я повидаю великого визиря Нессельрода. Правда ли,  что  Деревня
царя прекрасна? Мне говорили об этом.
   Зайчики бегают по коврам, синие, желтые, зеленые и фиолетовые. Оживает то
индийская завитушка, то персиянский квадратик.
   - Я хочу наконец изъясниться с императором, как человек с человеком.
   - Я полагаю, и император будет счастлив увидеть ваше высочество, несмотря
на неусыпные военные труды свои.  ---------------------------------------(1)
Дорогой друг (фр.).
   (2) Потому что у меня нет ни гроша в кармане (фр.).
   - Именно вследствие их, - говорит  твердо  Аббас.  -  Я  сказал  бы  дяде
своему, императору: пусть вспомнит он решительный  день  своей  династии.  У
меня теперь решительный день, и он поймет меня,  как  наследник  наследника.
Колесо идет вверх и вниз. И здесь нечему радоваться. Удача, как женщина, - у
нее закрыто лицо.
   Ровная, беспрерывная улыбка у него на лице, зубы белы, а кто  поймет  его
глаза?
   - Ваше высочество  намекает  на  слухи  о  якобы  свершившемся  поражении
генерала Паскевича?
   И Грибоедов смеется, как будто перед  ним  Фаддей.  Аббас  тоже  смеется.
Сейчас он скажет что-нибудь о плодах, о женщинах, о...
   -  Именно  на  это  я  и  намекаю,  -  он  любуется  переменою   в   лице
Вазир-Мухтара. - Дело в том, что его величество султан Оттоманский  шлет  ко
мне посла и просит присоединиться противу вас.
   Все это он говорит так именно, как сказал бы о плодах, о шелке, о табаке.
   - Как жаль, что я не видел ваших столиц, дорогой Грибоедов, - ведь  их  у
вас тоже две, как и у нас?
   - Ваше высочество, наших столиц скоро будет три.
   - Hein?
   Аббас не понимает.
   - Стамбул.
   Аббас говорит быстро:
   - Вы великая сила. Я не сомневаюсь в этом. Я предлагаю  императору  союз.
Его величество султан не исполняет договоров. Я возьму командование на себя.
   Грибоедов вздыхает:
   - Боюсь, что ваше высочество опоздали. Баязет в наших руках,  Муш  и  Ван
вскоре падут. Не затруднили бы действия вашего высочества операции наши?
   - Зачем мне Ван, - откидывается назад Аббас,  -  так  не  воюют,  дорогой
Грибоедов. Я обойду Ван, я пойду на Багдад. Кербелайский шейх ждет меня,  и,
если я появлюсь, бунт испепелит оттоманов.
   План выработан. "Я появлюсь" - он  сказал  это,  как  Вася  Каратыгин  на
Большом театре. Но Вася Каратыгин не улыбается при этом. Если  б  Аббас  был
серьезен и ноздри его раздувались, - это значило бы, что он  обманывает.  Но
он улыбается, следственно, верит в себя, следственно, не лжет.
   Грибоедов  низко,  медленно  склоняет   голову   перед   улыбкой,   перед
легкомысленным, нерешительным и внезапным юношей с черной бородой. Да, он из
того... теста, из которого испечен был Наполеон и... Карл XII. У  него  есть
лишние черты. Он еще двинет свой Иран, свою старую колымагу на гору  и  еще,
может быть, слетит с горы. И поэтому  Грибоедов  склоняет  голову  -  нельзя
любоваться им, нельзя этого показать.
   Аббас говорит  на  прощанье,  как  будто  это  вовсе  не  он  говорил  "я
появлюсь":
   - Мой почитаемый брат  Гуссейн-Али-Мирза  пишет  мне:  принять  дары  его
величества султана, ибо страна нищает. А что я могу  ответить  ему?  Я  ведь
только человек. Страна моя нищает. Вы простите мне два курура.
   Дождь размывает улицы Тебриза, нищие, голые, желтые.
   Грибоедов едет домой, и ферраши бьют мокрыми палками по мокрым  привычным
спинам прохожих.
 
   11
 
   А дела прибывали, дела кучею русских пленных, прошениями армянских семей,
которые стремились перекочевать в Россию, алмазами Аббасовых жен, слухами  о
поражениях Паскевича, туманами, тысячами туманов ложились на стол.
   Аббас был нищ, Адербиджан был гол.
   Его мухессили сдавали все податные деньги в цитадель при русской  миссии,
а персиянским чиновникам и гарему  была  задержана  выдача  жалованья.  Были
срезаны бриллиантовые пуговицы у любимых жен Аббаса.
   В Хорасане кипело возмущение.
   В городе Иезде и округе был открытый мятеж.
   В Луристане боролись друг с другом Махмуд и Махмед-Таги,  двое  шах-заде.
Там резались.
   Керман восстал против шах-заде  Хасана-Али-Мирзы,  губернатора.  Шефи-хан
командовал мятежниками.
   Сам старый Фетх-Али выехал в Ферахан, чтобы собирать деньги  и  войска  у
сыновей - губернаторов тех провинций, которые еще пока не восстали.
   Грибоедов писал донесение за донесением. Он писал их,  торопясь,  стиснув
зубы и с выражением решительным.
   Страна разорена, и Аббас истощил до конца свои  средства.  Позволить  ему
ехать в Петербург? Может быть, заключить союз с ним против турок?  Намерения
его чисты, ибо положение безвыходно.
   Ответы приходили как бы  с  того  света.  Финик  писал  ему,  что  крайне
недоволен его действиями. Пусть Аббас сидит в Тебризе, куруров  не  прощать,
все знают, что Перс