видна.  На иронический
смысл сочетания весь в друзьях указывает и грамматическое его строение. Одно
из  значений  конструкции  "предлог в  с предложным  падежом"  -- указание на
состояние  человека.  Естественно, что  употребляются  в  такой  конструкции
существительные неодушевленные.  Мы  говорим: "он в тревоге", "она в тоске",
"весь в пуху". Появление же в данном тексте существительного одушевленного --
друзья, да еще в прямом  сопоставлении  с обычными формами (весь в  делах...
весь в мечтах...  весь в друзьях),  придает выражению явственный иронический
оттенок. Друзья становятся чем-то неодушевленным в таком ряду.
     Надо как-то объяснить могущий  показаться  странным факт,  что  на  это
очень  заметное  своей  необычностью  выражение,  весь в  друзьях, никто  из
пишущих  о Высоцком, насколько мне  известно, не обращал внимания (при  том,
что "Корабли" -- одна из самых упоминаемых песен, да и соответствующая строка
часто цитируется).  Я  думаю,  это  отголосок  ситуации  80-х  годов  (и  до
перестройки, и  во  время  нее),  когда  все написанное о  ВВ  проверял  наш
внутренний  цензор, у  которого была, конечно,  благородная  установка:  "Не
навреди!"  И  то, что недруги  покойного поэта, имевшие  власть, могли легко
обратить ему в "минус",  мы обходили молчанием.  Тем более --  нетрадиционные
аспекты воплощения Высоцким темы дружбы, ведь лишь она, да еще военная  тема
были  "проходимыми"  в  публичном  разговоре  о   ВВ,  допускались  властями
(характерно,  что автор  одной из первых,  1983 г.,  посмертных публикаций о
поэзии  Высоцкого,  С.Кормилов, вынужден  был  ограничиться рамками песен "о
войне, дружбе и любви").
     Единственную  интерпретацию странной  фразы  я  нашла  в альманахе "Мир
Высоцкого": ""Я,  конечно, вернусь  -- весь в друзьях и  в делах" <...>
Весь в делах -- имеет много дел, очень занят. По данной модели сочетание весь
в друзьях  получает  сему много, что  позволяет  нам понимать его как  иметь
много друзей"141*.
     Позволяет  ли? Нет, не позволяет. Ведь  "весь в чем-то"  --  это  полная
сосредоточенность  на  чем-то,  погруженность  во  что-то.  Но  такой  смысл
неприложим -- ни  прямо, ни метафорически -- к существительному одушевленному.
Поэтому  авторы цитированной  работы и  вынуждены были пойти на  откровенную
подмену  "полноты" "многочисленностью". Но есть  и другой вариант. Выражение
"весь в  чем-то" может  означать "быть  облепленным, обвешанным,  заваленным
чем-то"  (еще --  застревать, быть  окруженным).  Такая  конструкция  нередко
встречается у Высоцкого, и зачастую -- в узловых точках сюжетов:
     Я по грудь во вранье...
      Или -- в юмористическом контексте:
     Весь в медалях он лежит, запакованный...
      (И Обложили меня, обложили из "Охоты на волков" тут же, совсем рядом).
     Для  Высоцкого в подобных ситуациях важен  такой смысловой оттенок, как
степень, интенсивность называемого состояния142, и он ее часто обозначает:
     Я весь в свету, доступен всем глазам...
     Сыт я по горло, до подбородка...
     Вязнут лошади по стремена...
       Потому и нельзя  пренебречь  смысловым  акцентом,  который  ставит  в
анализируемой фразе слово весь.
     Названный смысловой ряд  приложим  не только  к делам и мечтам, но  и к
друзьям. Он нехорош только одним -- тем,  что  помещает друзей  в иронический
контекст, в кавычки, не  дает толковать это слово в  его прямом  значении и,
поскольку  дружба,  как  и  любовь,   --  понятие  абсолютное,  не  позволяет
утверждать, что в данном фрагменте текста речь идет о дружбе.
     Весь  в  друзьях  и  в  делах  герой  вернется в  жизнь -- повседневную,
равнинную. Конечно, он нуждается в этих друзьях, хотя есть и те, кто нужней.
Весь в друзьях  -- это  странноватое сочетание  -- ей-Богу,  как  "в грязи"143
(помните  саркастическое  Толпа  друзей,  по  грязи  семеня?) --  как  раз  и
подтверждает,  что  настоящие друзья  уходят  безвозвратно,  а  о  тех,  что
появятся на их месте, только и скажешь: "весь в друзьях"144.
     Я, конечно, спою145...
      И песни -- главное, что поможет выжить и жить дальше, --
     ... не пройдет и полгода.
x x x
     У Высоцкого мотив дружбы почти никогда не связан с каким-либо действием
(и  это  при  том,  что  для  него позиция героя  определяется прежде  всего
действием). Из этого правила  есть  всего несколько исключений:  порыв героя
песни "Для меня эта  ночь  вне  закона..."  дозвониться  до  далекого друга;
письмо  от  друга  ("Друг в  порядке, он, словом, при деле...").  Дважды  мы
узнаем, что друг спас героя:
     Нет друга, но смогу ли
     Не вспоминать его:
     Он спас меня от пули
     И много от чего... --
      и  обращенное к  Мишке  Шифману "Ты же  меня спас в порту!". Несколько
более неопределенный пример отзывчивости друга:
     Возвратился друг у меня...
     ... враз все понял без фраз
     И откликнулся.
      Еще раз друг (дружок), предупреждает об опасности:
     Валюха крикнул: "Берегись!"
       Вот и все. Иными словами, дружба Высоцким бывает лишь названа и почти
никогда -- показана. Нам приходится верить или не верить герою на слово.
     Одиночество толкает персонажей  к самообману,  и они стремятся  увидеть
то, чего нет, например, принимая собутыльника за друга:
     А там -- друзья, ведь я же, Зин,
     Не пью один.
      (Ср. в "Застольной" Саши  Черного: "Пусть хоть  в шутку,/ На минутку,/
Каждый будет лучший друг").
     У текстов, с которых  начат наш разговор о дружбе  и  поэзии Высоцкого,
есть  одна  общая  черта:  в  них  отношения  дружбы находятся  за пределами
реальности. Как, например, в песне о невернувшемся  из боя. И дело не в том,
что  сюжет  из прошлого или  что один из друзей погиб в допесенном  "вчера".
Неужели же это друг молчал невпопад и не в такт подпевал? Обратите внимание,
что --
     Нам и места в землянке хватало вполне,
     Нам и время текло для обоих --
      сказано вослед  ушедшему. Конечно,  и время  и место были  для  героев
общими, но  это надо было вовремя осознать. А все пришло к выжившему лишь  с
гибелью того, кто только после смерти обрел в устах оставшегося имя:
     "Друг! Оставь покурить!", -- но в ответ -- тишина146.
      В  этом сюжете смерть одного обрывает не дружбу, а одиночество  вдвоем
(в другом месте у ВВ -- Двоеночество это уже), то  есть дружбу, которая могла
и должна была состояться, но -- не сбылась. В чем причина? В песне есть ответ
на этот вопрос.
     Два пейзажа обрамляют тяжкие раздумья героя. В начале:
     То же небо, опять голубое,
     Тот же лес, тот же воздух и та же вода...
      В конце:
     Отражается небо в лесу, как в воде,
     И деревья стоят голубые.
      Все  то, что казалось герою существующим само  по себе, отдельно и вне
всего  остального,  оказалось  частью  целого, и ему  дано было ощутить  это
единство. В нем родилось ощущение родства  -- и он увидел, услышал, понял то,
что еще вчера было ему недоступно:
     Вдруг заметил я: нас было двое.
      Но это запоздалое прозрение. Все теперь одному.
     Есть лишь  один  текст  у  Высоцкого, в котором  дружба явлена нам  без
всяких оговорок, во  всей своей полноте, реальности, --  "Их -- восемь,  нас --
двое...". Но ведь ее огонь светит нам из прошлого, из военных лет...
     Дружба может существовать лишь "здесь" и "сейчас".  Слушая песни, читая
стихи  Высоцкого,  ловишь себя  на ощущении, что дружба в них  ускользает от
настоящего, за его пределы  -- в "до" и  "после".  Но для  поэтического  мира
Высоцкого такое не только неудивительно, а, кажется, и закономерно.
     Мир,  каким его ощущает  и воссоздает в  своих стихах  Высоцкий, --  это
рушащееся целое,  в котором  поникли, ослабли до предела многообразные связи
(дружба  исключительно  в  прошлом и  желаемом будущем  и  отсутствие  ее  в
настоящем -- как раз одно из конкретных проявлений того, что "порвалась связь
времен").
     Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
     Волшебную, невидимую нить... --
      кажется  мне, так расслышал свою миссию Высоцкий-поэт. Как налаживание
связей  бытия  происходит  в его стихах?  Вспомним,  что дружеские отношения
проявляются у Высоцкого  в  экстремальных ситуациях, будь то горовосхождение
или неравный воздушный бой. Почему друг у Высоцкого познается только в беде?
Ответ дал сам ВВ: в  крайних  ситуациях есть "возможность чаще проявлять эти
качества:  надежность,  дружбу  в  прямом  смысле  слова,  когда  тебе  друг
прикрывает спину"147.  Показать человеку то  в  нем,  что, не востребованное
повседневностью, может оставаться неведомым и  ему самому, -- в этом одна  из
причин обращения Высоцкого к экстремальным ситуациям.
     "Друг"  --  тот,  кто защищает  мне спину,  потому  что  герои Высоцкого
чувствуют  себя  в окружающем  мире  неуютно, в  опасности.  Но  многие  его
персонажи (между прочим, наиболее близкие автору) не тянутся к экстремальным
ситуациям, а тяготятся ими, стремятся из них вырваться.
     Мир,  каким он  предстает в стихах  Высоцкого,  неуютен, человек  в нем
одинок, неприкаян. В таком мире дружба -- не норма,  а редкое  исключение. Но
почему  горькая  уникальность  человеческой дружбы  в поэтическом мире ВВ не
бросается в глаза?
     В  давней статье о Высоцком Юрий Андреев заметил, что "немало  спето им
таких песен, где единственным  достойным персонажем является <...> сам
автор"148.  Вот и мне  кажется,  что присутствие в поэзии ВВ  друга, который
защищает  мне  спину сегодня, сейчас, -- это присутствие в  ней самого поэта.
Собственная дружественность Высоцкого к  миру -- таким мы  ощущаем неизменный
фон,   на  котором   разворачиваются  события  созидаемой   им   поэтической
реальности. Я  думаю, мы принимаем  состояние души поэта за  состояние  души
создаваемого им мира.
     Высоцкого не единожды отождествляли с его героями. У всех нас на памяти
примеры  негативного  отождествления. Но, оказывается,  есть  и  позитивные.
Невольное  наше  перенесение  душевных   качеств  автора  на   настрой   его
поэтического мира -- из их числа.
     1991

12. "И КРОМЕ МОРДОБИТИЯ -- НИКАКИХ ЧУДЕС..."
      Все герои  Высоцкого одиноки и бесприютны. Одиночество и  гонит их  по
миру с котомкою  -- хоть в  горы, хоть  за город... По просторам поэтического
мира ВВ бродит много незваных гостей. Самые известные  -- герои песен "Что за
дом притих...", "Кони привередливые", "Райские  яблоки". Обычно таким гостям
никто не рад. Впрочем, бывают исключения...
     Впервые  Высоцкий  вывел незваного  гостя в тексте  "У  меня  запой  от
одиночества...". Здесь  вообще многое  впервые.  Например,  черт в  качестве
персонажа. Впервые же и ад как метафора жизни героя:
     ... Как там у вас, в аду..?
     ... "И там не тот товарищ правит бал!"
      (как видим, у Высоцкого "другой мир" с самого начала не просто уравнен
с реальным, но является его частью).
     Мотив двойственности человеческой натуры, который позднее станет  одним
из  самых повторяемых  и заметных в  поэзии Высоцкого, впервые  появляется в
этом  тексте.  Ведь  черт,  собственно,  и  есть  второе "я"  героя. На  это
указывает строка Я уснул -- к вокзалам черт мой съездил сам, в которой как бы
происходит  приватизация,  присваивание   черта.  Как  пишет  В.Изотов,  для
обозначения этого состояния  двойственности  впоследствии  родилось наиболее
яркое  из  созданных Высоцким слов  -- "солоно-горько-кисло-сладкая".  Слово,
которым  поэту  удалось  "очень  точно  обозначить  то  всегдашнее состояние
внутренней противоречивости, в  котором, к сожалению, во всей своей  истории
пребывают и русский народ и российское государство"149*.
     В песне про черта обычно выделяют тему одиночества. Попробуем подойти к
ней  с другого  конца,  обратив  внимание  на  то, что  именно она вводит  в
песенный  лексикон Высоцкого  слово  чудо. В предшествующих песнях несколько
раз встречаются лишь  слова того  же  корня:  "...  Не  для молвы, что, мол,
чудак...",  "... Как чудесно бы было...",  "... Как  мне чудно...".  Похоже,
песня  про  черта  --  прямое  продолжение  песни   "Я  был  слесарь  шестого
разряда..." (1964),  которая  заканчивается как  раз  там, где начинается "У
меня запой...":
     Как мне чудно, хоть кто б увидал:
     Я один пропиваю получку...
      Наш герой воспринимает чудо, черта, как нечто само собой разумеющееся,
обыденное. Потому и встречает гостя буднично, по-свойски:
     Я, брат, коньяком напился вот уж как!
     Ну, ты, наверно, пьешь денатурат.
     Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка, --
      на все лады приманивает герой нежданого чудо-гостя, --
     Сядь со мной -- я очень буду рад.
      Но  позвольте,  какая же  это обыденность? Разве не  восклицает  герой
перво-наперво про чудеса? Но по какому поводу звучит эта реплика:
     ... Слышу: вдруг зовут меня по отчеству150.
     Глянул -- черт, -- вот это чудеса!..
      Здесь три  элемента: во-первых, героя зовут по отчеству, во-вторых, он
видит черта и, в-третьих,  осознает, что  именно  черт  обратился  к нему по
отчеству. К  какому из  них относится восклицание о чудесах? Либо к  первому
(слово вдруг показывает, что герою непривычно слышать собственное отчество),
либо  к  третьему  (ведь лишь  увидев, кто к  нему  так необычно  обратился,
персонаж поминает о чудесах).
     Эти две строки я бы интерпретировала так: герой  поражен, что его зовут
по  отчеству  (уважительно)151,  а  от черта он  тем более этого  не ожидал.
Очевидно,  что, опираясь  только на текст, невозможно однозначно определить,
по  какому  поводу герой  заговорил  о  чудесах  -- то  ли  от  неожиданного,
непривычного обращения по отчеству, то ли  оттого, что так его  позвал черт.
Но для нашей темы важнее всего то, что не  черт сам по  себе показался герою
чудом -- иначе ни о каком отчестве он бы не вспомнил.
     Перейдем  к  песне-сказке  про  джинна.  Есть  много  очевидных  примет
родственности  этих двух текстов и по крайней  мере одна не столь очевидная:
черт как будто  в  омуте  растворяется, и  из нее же,  из влаги,  появляется
джинн.
x x x
      Кажется, герой понятия не имел о  целительных свойствах вина (говорят,
целебные)152. Но вот дошли слухи, он решил попробовать --
     ...бутылку взял, открыл...
       Будничность  описания наводит  на мысль,  что  питие --  привычное для
персонажа  занятие  (хотя бы  потому, что образ зеленого  змия153  мгновенно
приходит ему на  ум).  После расслабленно-тривиального взял, открыл  следует
вдруг -- магическое слово, знаменующее в любом  рассказе неожиданный  поворот
сюжета154. И действительно, из бутылки  не вино полилось, а вылезло чтой-то.
Мы  ожидаем,  что  герой  встрепенется,  выпадет  из череды  будней.  Ничего
подобного, неожиданность  оставляет равнодушным  его  воображение,  не будит
фантазию  -- и хоть персонаж не  знает, как увиденное назвать,  называет-таки
самыми затертыми словами:
     Может быть, зеленый змий, а может -- крокодил155...
     Чтой-то  не вытолкнуло героя из размеренной будничности, хотя и  слегка
убыстрило  течение  времени.  Это  отражается в ускорении  темпа  исполнения
второго куплета по сравнению с первым, в тексте же  вылезшее "нечто" активно
разминается:
     А оно -- зеленое, пахучее, противное,
     Прыгало по комнате, ходило ходуном156.
     А потом послышалось пенье заунывное157...
      А далее следует первое упоминание стражей порядка:
     Если б было у меня времени хотя бы час --
     Я бы дворников позвал с метлами...
      Думаете, герой боится  змия-крокодила? Ничего  подобного: он ведь  так
отстраненно-спокойно регистрировал  все этапы его появления. И  вообще не  в
этом  дело, а в  выпивке. Было б время, позвал бы дворников -- сообразить  на
троих  (в обоих  смыслах: и  выпить,  и  поговорить),  а  не  избавиться  от
нежданного гостя (метлы  пока  оставим в покое).  Но  за  неимением  времени
придется брать в собутыльники чтой-то непотребное:
     ... Вспомнил детский детектив, "Старика Хоттабыча",
     И спросил: "Товарищ ибн, как тебя зовут?"
      Вспомнить "Хоттабыча" и не сообразить, что перед ним джинн, мог только
тот, кого это не интересовало, ведь герою в сообразительности не откажешь: в
сложившейся ситуации он точно почувствовал привкус восточной сказки и выбрал
верный ориентир  (человек образованный вспомнил бы "1001 ночь"). Ибн  --  вот
подсказка, которую искал герой:  его интересовало, не с кем он столкнулся, а
как к нему обратиться (конечно, в этом  фрагменте  отчетливо различим  мотив
одиночества).
     ... Ну, если я чего решил -- я выпью обязательно...
      То есть,  если герой решил выпить,  его ничто не остановит. Но, строго
говоря,  из   текста  этого  не  следует,  просто  воображение  дорисовывает
привычную  картинку на  стандартную  фельетонную тему158. На самом  же  деле
смысл фразы  таков: решив что-то -- неважно что, -- герой каждое  свое решение
отмечает выпивкой159.
     Тут  вспоминается  песня  о фатальных  датах  и  цифрах,  первая строка
которой построена идентично. В обоих случаях частное оказывается приложено к
общему.
     Кстати, удалось  ли  герою  соблюсти  традицию на  этот  раз  и  выпить
обязательно?  На  то,  что история  с  джинном  вынудила-таки его пропустить
раунд, косвенно указывает отсутствие реплики-рефрена  во второй части песни.
И все это не случайно: незваный гость все  же вытеснил из головы героя мысли
о  выпивке.  Сначала  наш  выпивоха  захотел  пообщаться (что  подчеркивает,
во-первых,  форма обращения  к пришельцу  --  товарищ; а  во-вторых, характер
обращения --  не "кто  ты  такой",  а как тебя зовут).  Но быстро  взяло верх
родное советское воспитание, и он решил, что перед ним -- шпион.
     Тут мужик поклоны бьет,160отвечает вежливо:
     "Я не вор, я не шпион, я вообще-то -- дух,
     И за свободу161за мою, захотите ежли вы,
     Изобью для вас любого, можно даже двух...
      Так заканчивается первая часть текста.
x x x
     Только когда незваный гость называет себя, наш герой догадывается,  что
перед ним -- волшебник из сказки:
     Тут я понял: это джинн...
      Дошло  наконец.  Но  это замечание,  которое так и  вертится на языке,
отнюдь не ироническое. Еще раз повторим: герой не туп -- другим был озабочен.
     ...он ведь может многое --
     Он же может мне сказать "Враз озолочу!"...
      Ну чего  еще  ждать  от волшебника? А  тот  -- вот  диво!  -- предлагает
тривиальный  мордобой.  Но  нас  подстерегает  и  вторая  неожиданность,  не
меньшая, чем мордобой от джинна:
     Морды будем после бить -- я вина хочу!..
       Кто, как не пьяница, способен просить у чародея не золота, а вина? Но
в  данном  случае  дело не  в  пьянстве. Даже  пригрезившиеся  богатства  не
заставят героя изменить  себе, заведенному порядку. Задуманное  надо довести
до конца, поэтому на первое -- выпить. Если уж  мордобой -- само собой,  после
выпивки.
     Поступками  героя правит не пристрастие к вину, а стремление к порядку.
Он,  если чего решил, доведет  до  конца.  Решил попробовать -- и  попробует,
несмотря  ни на что. Даже на золото,  заискрившееся в его  воображении. Хотя
высыпь джинн перед ним золото -- и это ничего бы не  изменило: "Я вина хочу!"
--  все равно было бы сказано. А сказано -- сделано.
     Однако и от сказочных чудес, выстроенных услужливым воображением, герой
не отказывается, только всему свое время:
     Ну а после -- чудеса мне по такому случаю:
     Я до небес дворец хочу...
      А уже потом как обычно: мордобой, милиция, "воронок", тюрьма.
     Скажете, эка невидаль -- мордобой! Но где видано-слыхано, чтобы джинн не
дворцы возводил, а мордобоем занимался? Правда, это в расчет не принимается.
Потому что  герой -- человек правильный, у него все должно быть как положено:
из  винной  бутылки  --  вино, от джинна --  дворец, дворники  -- с метлами162,
милиция -- мастер на все руки, в том числе с духом справиться. А мелочей (что
бес, что джинн --  все одно) он не замечае