т. И  до небес дворец -- это идет не
от широты желаний героя, а потому, что в сказках он так читал.
     ... А он мне: "Мы таким делам вовсе не обучены,
     И кроме мордобития -- никаких чудес!.."
       Вот  и  третье  чудо  в  нашем  сюжете:  джинн  не  только  мордобоем
занимается, но и, кроме мордобоя, ничего не умеет.
     "Врешь!" -- кричу. "Шалишь!" -- кричу..." --
      разошелся герой, чувствуя, что привычный порядок нарушен.
     ...Но и дух -- в амбицию:
     Стукнул раз -- специалист! -- видно по нему...
       Все-таки  интересный  тип:  его  ударили,  а он,  вместо  того  чтобы
возмутиться, восхищается профессионализмом драчуна. Разумеется, причина не в
преклонении перед спецами,  а  в том, что  ожидаемое оправдалось, заведенный
порядок соблюден. Теперь мы резонно ждем драки. Но нет:
     Я, конечно, побежал -- позвонил в милицию:
     "Убивают, -- говорю, -- прямо на дому!.."
       После неожиданного и чувствительного удара персонаж способен смотреть
на ситуацию трезво,  как бы  со  стороны, оказывается, потому, что  ему и  в
голову не пришло бы дать отпор (Я, конечно, побежал...).
     Вот они подъехали -- показали163 аспиду!..
     Аспидом  он  обзывает  джинна  не  от  обиды, просто  для порядка,  как
положено: морду ведь набил, хоть и классно.
     ... Супротив милиции он ничего не смог:
     Вывели болезного, руки ему -- за спину,
     И с размаху кинули в черный "воронок".164
      Герой с самого начала не был чувствителен к ирреальности  ситуации, не
отреагировав  на  то, что  джинн  нематериален, что он вообще-то  дух. Но во
второй  части сюжета в нематериальности джинна впору усомниться и нам:  не в
тот момент, когда этот дух герою совершенно материально дал по физиономии, а
когда милиция  одолела  духа,  не  сумевшего  испариться,  --  что, по  нашим
понятиям, любой приличный  дух должен уметь.  Может быть, зеленое, противное
примерещилось персонажу спьяну или еще как? А грубый мужик был  самым что ни
на есть всамделишным?
     Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, --
     Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке165посидеть...
      Все-таки вспомнил, что его незваный гость -- сказочный персонаж. Просто
чудо для нашего героя ничего не значит.
x x x
     В  этой истории  неудачного знакомства джинна с горьким  пьяницей герой
избавляется,  собственно,  не от непрошеного гостя, отказавшегося  к тому же
играть по правилам, а именно от  чуда, которого  ждал  и которое не заметил.
Ведь в самом деле, то чудо, на которое  рассчитывает  герой, -- это как раз и
не чудо в прямом смысле слова. Это трафаретное, тривиальное представление  о
чуде.  А  вот   мордобитие   "от  джинна"  --  настоящее  чудо.   Невиданное,
неслыханное, небывалое доселе.
     Главное  в  текстах   "У  меня  запой  от  одиночества..."  и  "У  вина
достоинства...",  думаю,  все-таки  не  одиночество  --  слишком  уж  это  на
поверхности,  --  а  тривиальность  их персонажей, взаимоотношения  бытового,
обытовленного героя с непредсказуемостью, сложностью жизни. С  этими песнями
в  творчество  Высоцкого  входит и  потом утвердится в  нем  тема суженного,
обывательского восприятия реальности. Во всем  своем  великолепии предстанет
она перед нами в песне о поэтах и кликушах.
     1994. Публикуется впервые

        13. "КТО КОНЧИЛ ЖИЗНЬ ТРАГИЧЕСКИ --
     ТОТ ИСТИННЫЙ ПОЭТ..."
      Этот текст, как любой другой, может ответить на многие вопросы. Ну вот
хотя  бы:  каковы  отношения  автора  и героя  песни?  Любит  поэт  его  или
ненавидит,  презирает  или насмехается, или сочувствует? Высоцкий дает своим
персонажам выговориться, и свидетельство тому -- масса монологов персонажей в
его  песнях. На самом деле это, конечно, диалоги:  голос автора, создателя --
куда  ж  ему  деться? --  всегда звучит  в тексте.  Не всегда  он проявляется
собственным словом. Звучит голос героя -- и поэт не перебивает его, отходит в
тень,  а его присутствие  ощущается в интонации, мелодии. Впрочем,  и в речи
персонажа  тоже -- кто,  как  не поэт,  помогает  герою  выговорить  то,  что
наболело, подобрать именно эти слова166?
     Диалог автора  и героя неизбежно длится от первой и до последней буквы,
звука. Ощущается же он  иногда "горизонтальным" (голос автора то  выходит на
первый   план,  то   словно   растворяется   в   голосе  персонажа),  иногда
"вертикальным"  (авторская интонация не выражена прямо, а только через слово
героя). Послушаем один из таких диалогов. А чтобы настроиться, вспомним, что
уже сказано об этой песне.
x x x
     "Кто кончил жизнь трагически --  тот  истинный поэт...  И этот  расхожий
тезис, подхваченный  у  молвы, азартно  доказывается конкретными  примерами,
сакральными  примерами  гибельного  возраста:  двадцать семь, тридцать  три,
тридцать  семь... Красивый  ряд  выстраивается:  Лермонтов, Есенин,  Пушкин,
Байрон,  Рембо,   Маяковский.  Начинаешь  уже  верить,   что  автор  всерьез
исповедует   эту   кабалистику,   всерьез   упрекает   поэтов-современников,
"проскочивших" престижные  рубежи  образцовой  биографии.  Но  --  "Терпенье,
психопаты и кликуши!" -- смысловой поворот на сто восемьдесят градусов, и все
предшествующие   рассуждения   отметываются   как  обывательский   миф,  как
пошленькое стремление "укоротить" поэта.
     Каков же  итог, синтез? "Срок  жизни  увеличился, и, стало быть,  концы
поэтов отодвинулись на время". Но это  же явная ирония, пародия на саму идею
синтеза, на тщетные попытки соединить несоединимое...
     В  основе  сюжетов,  диалогов  и  монологов  Высоцкого  лежит  конфликт
смыслов, столкновение противоположных точек зрения"167.
     Молва  твердит:  истинные  поэты всегда  кончали  жизнь  трагически. Но
"расхожий  тезис"  не процитирован,  а  переиначен  Высоцким,  и  это  имеет
ключевое значение в развитии  текста. Далее. "Красивый  ряд выстраивается" --
явная  ирония по отношению к персонажу. Но, перечисляя рано и в срок ушедших
поэтов,  герой всего лишь констатирует факт, в данном случае не давая повода
к  иронии.  И  наконец, "смыслового поворота на сто восемьдесят  градусов" в
песне  нет,  потому  что... Ну  потому, что  ВВ  переиначил расхожий тезис с
самого начала, что мы увидим по ходу чтения текста песни. К нему и перейдем.
x x x
     Повторим  вопрос: каковы  отношения автора и  героя, вернее,  отношение
автора к герою? Мы уже говорили о том, что диалогичность -- родовое  свойство
литературного текста,  автор  и его  герои  всегда ведут диалог. То,  что  в
данном тексте автор спорит с персонажем, кажется очевидным. Но о чем спорит?
Вроде бы и это обозначено с  самого начала: является  (мнение героя) или нет
(так считает поэт)  трагичность судьбы метой, а степень трагичности --  мерой
поэтического таланта. Вчитаемся:
     Кто кончил жизнь трагически -- тот истинный поэт.
      О ком здесь речь? О поэтах? Ничуть. Любой человек, чья жизнь кончилась
трагически, является истинным поэтом, -- вот смысл строки. Абсурд? Конечно. И
вторая строка --
     А если в точный срок -- так в полной мере, --
       следуя в  том  же  смысловом  направлении,  абсурд  лишь  усугубляет.
Персонаж  сразу несет чушь, бессмысленна первая же его реплика. Случайно ли?
Нет. Так автор дает  понять:  на эту тему спора быть не может, ибо  абсурдна
уже сама тема. Тут не то что спорить, даже говорить не о чем.
     Кстати,  заметим:  ему,  поэту,  не   о  чем  говорить,  но  персонажу,
считающему  по-другому,  он  дает  высказываться  сколько  душе  угодно. Так
начинается диалог  поэта и  персонажа-обывателя: герой говорит об одном,  не
замечая, что автор спорит с ним совсем о другом.  Это разговор между людьми,
один из которых  только и способен определить истинный масштаб  поэтического
дара, что по числу прожитых поэтом лет.
     Очень важно понять, что герой упорно держится за  "даты  и цифры" вовсе
не  из упрямства,  не по глупости (он, кстати, очень последователен,  и если
принять как здравую его первую реплику, то  весь остальной монолог  окажется
вполне  логичным).  Ему  просто не  по силам  охватить мысленным и  душевным
взором многообразие, сложность  реальности,  множественность  образующих  ее
связей,  взаимодействий.  В  точных, постоянных  цифрах  и  датах  он  ищет,
пытается найти опору.
     Этот герой неблизок, конечно, автору,  но нельзя --  Высоцкий, его текст
не позволяют -- глядеть на него как на антагониста автора. Вслушаемся хотя бы
в  интонации,  какими  награждает персонажа поэт, --  где здесь издевка,  где
сарказм? Ирония --  есть, но абсолютно все герои  песен  и  стихов  Высоцкого
отмечены  авторской иронией (в разной степени и различной  в оттенках). Нет,
кажется,  ни   одного  персонажа,  которого  бы  Высоцкий  не  одарил  своим
сочувствием, и этого,  разглагольствующего о  поэтах,  тоже. И даже в  очень
заметной степени.  Причем, если не  почувствовать такое  отношение  поэта  к
герою, не проникнуться им,  -- текст песни останется закрытым168. Но вернемся
к персонажу, озабоченному нравственным обликом современных ему поэтов.
x x x
     В  датах и цифрах герой пытается найти понятную, неизменную,  удобную в
употреблении меру таланта. И при ее помощи доказать свою главную  мысль: все
нынешние  поэты  в  сравнении  с поэтами  прошлого  (не всеми  же, а  только
лучшими) мелки, трусливы. Вот  выстраивается реальный трагический ряд рано и
в срок  ушедших  поэтов.  Кто его  строит -- герой? поэт? Оба. Персонаж может
вспомнить Пушкина, Лермонтова, Есенина, Маяковского.  Байрона, скорее всего,
подсказывает  ему автор. Ну а  Рембо -- это  уж точно авторское  добавление к
списку, ибо о Рембо -- поэте, а не герое кинобоевиков -- герой явно не слыхал.
Вспомнит, конечно, он и про тридцать семь пушкинских лет --  об этом в  школе
все  мы  не раз слышали.  Но вот точность  гибельных  дат  остальных  поэтов
подскажет ему автор.
     В этом фрагменте есть и скрытая реплика поэта -- слышите, как постепенно
вводится ряд имен:  два имени, первые, самые "ранние" в горестном списке, не
названы, о них надо догадаться. Это как разбег перед прыжком. И затем взлет:
Христос,  Пушкин -- духовный,  культурный  пик  (между  прочим, смысловой пик
имеет  мелодическую  параллель:  эти  имена ВВ поет на высоких нотах, а  те,
которые подразумеваются  до  них и называются после, звучат  в  более низком
регистре).
     Кстати, очень интересно понаблюдать за взаимоотношениями между текстом,
интонацией, с которой поет Высоцкий те или иные  эпизоды, и мелодией  песни.
Первая строфа:
     Кто кончил жизнь трагически...
     ... Другой же в петлю слазил в "Англетере", --
       оформляется будничной,  бытовой  интонацией. Без тени трагизма,  но с
явной  иронией  интонирует  эти  строки ВВ (поет голосом персонажа). Мелодия
довольно ровная, без особых скачков,  столь характерных для Высоцкого, а те,
что есть, не педалируются при исполнении. Только к середине последней строки
безмятежность   исчезает,   нарастает  возбуждение   (обостряется  и   ритм,
подготавливая взрыв во второй строфе, --  как раз тогда и  появляется  первое
имя):
     А в тридцать три Христу... --
      мелодия взвивается, ритм, артикуляция  становятся резкими, голос почти
срывается на крик:
     ... он был поэт, он говорил...169
      Нерезкий, постепенный спад происходит на последних словах Христа:
     ... "Да не убий!" Убьешь -- везде найду, мол...
      И все -- мелодия, ритм, интонация -- возвращается на круги своя, звучит,
как в начале:
     ... Но -- гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
     Чтоб не писал и чтобы меньше думал170...
      Ну уж тут  голос  персонажа  отсутствует, это чистый монолог автора, --
подумает иной читатель и ошибется. Просторечные в петлю слазил, чтоб чего не
сотворил,  неуместные  здесь  по  тону,  -- это,  конечно,  интонации,  стиль
персонажа  (хотя последняя реплика  -- со  словом сотворил -- легкий намек  на
одно  из именований Бога -- Творец, -- явный изыск  автора). Но в самом  деле,
голос поэта слышнее. Хотя... Вот  еще  интересный момент: ...он  был поэт! --
голос  автора,  который  ощущает в Христе  поэтическую душу, поэтическое, то
есть  целостное, нерасчлененное  восприятие  мира.  Слово поэт  имеет  здесь
метафорический,  непрямой  смысл.  Такому толкованию  есть  подтверждение  в
прибавлении  он говорил, --  тем  самым четко  отделяется  смысл слова поэт в
данном  контексте  от современного  повседневного его восприятия, в  котором
поэт -- пишет.
     Именно это обыденное восприятие тут же демонстрирует персонаж, который,
никакой  метафорики  не  уловив,  встревает  со  своим  уточнением: Чтоб  не
писал... Этой репликой  он, кстати, низводит возвышенно-трагическую ситуацию
до  комической, ведь Христос, как известно,  не  написал ни единого слова  --
слова  рождались  из  его уст.  Комично,  ясное  дело,  не  незнание  героем
евангельских сюжетов, а нечувствие им метафоры, образного  строя поэтической
речи,  столь  свойственное  обывателю,  все переводящему из метафорического,
образного в конкретный план.
     Но продолжим о смысле, интонации, мелодии. Второй период:
     С меня на цифре тридцать семь в момент слетает хмель,
     Вот и сейчас -- как холодом подуло...
       Персонаж  держится за даты  и цифры,  но и поэт к  ним  неравнодушен.
Заворожен  ими. Хотя, конечно, не так, как герой. Если истолковывать слетает
хмель в  прямом смысле, мы мало что получим:  единственная конкретно-бытовая
деталь текста  как бы повисает в воздухе.  Но нельзя ли  понять  это  иначе?
Например,  слетает   хмель  --   "спадает  пелена".   Пелена  повседневности,
сиюминутности. И тогда тридцать семь оказывается неким  кодом, переключающим
сознание  из  режима  повседневного,  бытового  в режим  вечного.  На  такой
подтекст может указывать и следующая строка,  ведь холодом подуло как раз из
этого ассоциативного ряда.  Ледяное дыхание  вечности  -- не о  том  ли речь?
Конечно, это звучит голос автора. Хотя бы потому, что персонаж вряд ли будет
испытывать  по  поводу фатальной  цифры столь сильные  эмоции, тем  более  в
отношении  событий минувшего  (кстати,  и  ощущение  присутствия  вечного  в
повседневном такому человеку не свойственно).
     Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль,
     И Маяковский лег виском на дуло.
      Что бросается в  глаза? В теме "художник и его время" высвечена только
одна составляющая,  другая остается в тени. Но главное в том, что  художник,
творец явлен активной, действующей  силой, причем в  отношениях не  со своей
эпохой, а со своей судьбой. Более того,  он  как бы  сам, единолично, только
своей  свободной  волей  решает  свою  судьбу.  Эта линия  проводится  очень
последовательно: шагнул под  пистолет...  в петлю  слазил...  подгадал  себе
дуэль... лег виском на дуло.  Кстати, касаясь  той же  темы  в  тексте "Свет
новый не единожды открыт...", ВВ тоже ставит художника в активную позицию:
     Ушли друзья сквозь вечность-решето...
       Почему он  делает такие акценты? Это станет очевидным, если вспомнить
наиболее  распространенную,  обыденную  точку  зрения  --  что,  мол,   эпоха
доконала. Высоцкий, конечно, не утверждает, что названные и сонм неназванных
поэтов  не испытывали драматического  давления  своего  времени и  что эпоха
невиновна в их ранней гибели. Поэт, я думаю, хочет сказать о том, что в паре
"художник-время"   обе   стороны   активны.   О   сложности  (а   может,   и
таинственности) отношений художника с его временем  во все века --  вот о чем
размышляет поэт.
     Что еще "от автора"? Поглядите,  как  сглаженно, непрямо  обозначает он
гибель  (постоянная особенность  "гибельных" образов  Высоцкого)  -- подгадал
себе дуэль,  лег  виском  на дуло, на  этом рубеже легли. Еще одна авторская
деталь: Рембо  в  этом  эпизоде  рифмуется не только  с окончанием  строки --
коварен  бог,  но и с началом следующей -- Рембо-Ребром, причем это почти что
анаграмма.  Высоцкий любит  мастерить такие изысканные детали, они есть чуть
ли  не в каждой его песне, но обычно так встроены в целое, что  не прыгают в
глаза: не остановишься, не вглядишься -- останутся незамеченными.
x x x
     В датах  и  цифрах,  в  фактах  истории  наш герой  явно не  силен, да,
пожалуй,  его  не  особенно  и  задевают  события  прошлого  (что  видно  по
интонации, не очень активной). А вот разговор заходит о современных поэтах --
и голос персонажа набирает силу.
     Вначале,  правда,  явное  равноголосие.  Дуэль  не состоялась  --  речь,
конечно,  не только о форме выяснения  отношений (голос персонажа), но  и об
открытом  противостоянии злу, метафорой чего и является дуэль.  Эту  окраску
придает теме авторский голос -- вспоминаются более поздние строки Высоцкого с
тем же ключевым образом:
     И состоялись все мои дуэли,
     Где б я почел участие за честь.
       Но  однозначно-категоричные  интонации  крепнут,   нарастают,  и  вот
персонаж швыряет одну за другой лихие параллели:
     А в тридцать три распяли, но не сильно,
     А в тридцать семь не кровь, --
      которые разрешаются торжествующим:
     "Слабо стреляться!.."
       Но  за  этой бравадой  слышатся и горько-ироничные  интонации  поэта.
Перефразируя известную остроту, скажем так: нельзя быть немножко распятым. В
этом распяли, но не сильно звучит явная ирония по поводу  кокетства, томного
заигрывания  со  словами,  к  этому  не  предназначенными. Чьего  кокетства?
Погодим с ответом171.
     На  "Слабо стреляться!" поэт тоже откликается. Авторский голос буднично
(после такого резкого выпада) -- даже не возражает, а поясняет:
     ... В пятки, мол, давно ушла душа...
      Зачем он повторяет мысль героя  другими  словами?  Чтобы за  всплеском
эмоций, за  абсурдной формой (ну  не  возрождать  же дуэль, в самом деле) не
утерялся  смысл фразы --  о  трусости современных поэтов говорил  персонаж. И
автор как бы автоматически повторил его реплику. Но нет --
     Терпенье, психопаты и кликуши! --
        поэт  все-таки  взрывается.   Тут   впервые  в   песне  безраздельно
господствует авторский голос.
     Настолько  мощный эмоциональный  заряд у  этой реплики,  что дальнейшее
воспринимается  в том же ключе.  А между тем за  этим взрывом эмоций следует
мгновенный  спад, который, кажется,  остается  незамеченным (ведь даже смысл
последующей  реплики воспринимается  противоположным  истинному).  Следующие
строки:
     Поэты ходят пятками по лезвию ножа
     И режут в кровь свои босые души, --
      переполнены  горечью. Они -- самое драматичное место  в  песне. И вовсе
это не гимн мужеству современных поэтов, как приходилось не раз читать172, а
совсем  наоборот.  Вчитаемся  не спеша.  Замечаете? -- слова поэта чуть ли не
дословно  повторяют   главное   обвинение,   брошенное  современникам-поэтам
обывателем, --  в трусости. Недаром же  и персонаж,  и поэт используют один и
тот  же образ -- "душа в пятках". В самом деле, идя по  лезвию ножа, резать в
кровь душу (не случайно автор уточняет -- босые души) можно, только если душа
в пятках.
     Почему  годами  мы  не   замечали  этого  и  трактовали  эпизод   прямо
противоположно  его  истинному   смыслу?  Исток,  по-моему,   в   недооценке
изобразительности стиха Высоцкого173. Добавим, что в основе  этого странного
образа  -- босая душа -- еще один фразеологизм, "ахиллесова пята". (Ср. "Я при
жизни был рослым и стройным...", где развивается тот же образ).
     И режут в кровь свои босые души -- авторская реплика все же не повторяет
обвинение  персонажа.  Да, с горечью соглашается поэт,  отяжеленные страхами
души  современных поэтов  упрятаны в  пятки,  но все равно  путь поэтов -- по
лезвию ножа. И есть  идущие по  этому пути. Вот в чем  трагический парадокс.
"Терпенье,  психопаты и кликуши!"  -- поэт гневно отвергает обличительство со
стороны, но  ведь и неблагополучие в современной литературной жизни, ставшее
источником такого обличения, видит отчетливо. Кстати,  думаю, именно потому,
что  Высоцкий  ощущал  себ