тоге
ощущение смерти героя.
     Теперь сменим ракурс, предварительно заметив, что в поэтической системе
Высоцкого (основной принцип взаимодействия смыслов в которой  -- складывание,
дополнение,  а  не  вытеснение,  конфликт228),  возможность  противоположных
трактовок  не  является  результатом  авторского  замысла, но всегда,  как в
случае с "Горизонтом" или, скажем, финалом текста  "Я рос  как  вся дворовая
шпана...", свидетельствует об эстетической неполноте самого текста.
     "Горизонт" нетипичен для Высоцкого и тем,  что  его  сюжет  в целом  не
может быть понят параллельно  в двух планах -- конкретном и метафорическом. В
буквальном   слое,  например,  невозможна  --  редчайший  для   ВВ  случай  --
актуализация  прямого смысла идиом. "Ставить палки  в  колеса", "завинчивать
гайки",  разумеется,  немыслимо  при  движении,  тем  более  быстром.  Да  и
метафорически  сюжет не  всегда  отчетлив  (например, пари  и  его условия).
Обычно же  в стихе Высоцкого прямой  и переносный смыслы  отдельных образов,
сюжетных  мотивов  внятны  и равнозначимы (смысловая  неполнота  "Горизонта"
вкупе с переполненностью  и невыстроенностью многочисленных образных рядов и
не позволяет причислить этот текст к поэтическим удачам Высоцкого).
     Что  представляет  собой  сюжет   "Горизонта"?   Исключая  начальные  и
финальные строки, это гонка. Ситуация напоминает "Иноходца", "Канатоходца" --
прежде  всего  мотивом  первенства,  но  не   только.  Стремление  к  победе
предполагает как минимум  наличие соперников. А их нет. Рядом с героями этих
сюжетов вообще никого нет, вокруг них пустота. Откровеннее всего она заметна
в  "Канатоходце":   просто   потому,  что   хождение  по  канату  --  занятие
индивидуальное,  да  и  вообще  это  не  состязание.  Кстати,  потому  же  и
первенство в таком деле невозможно,  что, конечно, входит в  противоречие  с
самоощущением  персонажа, желавшего, как мы помним, быть  только первым.  Но
это другая  тема -- тема неизбывной неуверенности в себе героев ВВ, то и дело
прорывающаяся   на  поверхность  текстов  такими   внешне  немотивированными
реакциями.
     Ладно,  канатоходец, но вот классическая ситуация группового состязания
--  конные  скачки.  И снова  -- иноходец в  сюжете один (жокей, понятно, не  в
счет). Табун, о котором  навязчиво  напоминает рефрен,  --  плод  воображения
героя. А Пляшут,  пляшут  скакуны  на  старте  --  фрагмент,  не  вошедший  в
канонический  текст, что  и придало сюжету  традиционный для поэзии ВВ вид --
соревнования в  отсутствие соперников  (их и не может  быть, потому что  это
состязание с самим  собой).  Кажется, всегда и  всюду единственный  соперник
героя  Высоцкого  -- он  сам. Герой  только  не  осознает,  что  соперники  и
препятствия у него не внешние, а внутренние.
     Вот и наш гонщик  рвется по шоссе к горизонту на бешеной скорости один.
Вокруг  никого,  и даже  преграды  какие-то  неясные,  а главное, безличные:
кто-то  в чем-то черном, из кустов стреляют  по  колесам, через  дорогу трос
натянут (такая  неясность, неопределенность противников может, между прочим,
свидетельствовать,  что  герою  неясно,  чего  же  он  хочет  достичь).  Эта
деперсонифицированность   особенно  заметна  из-за   всплывающих  в   памяти
параллелей:  мой  черный  человек  в  костюме  сером,  из-за  елей  хлопочут
двустволки -- там охотники прячутся в тень. Герой гонки и сам не поймешь кто:
рвется к горизонту  в автомобиле, но таком диковинном, что -- я голой  грудью
рву  натянутый канат. А ведь даже и  в  открытом авто  грудь ездока защищена
лобовым стеклом. Как тут не вспомнить о кентавре...
     Текст  "Горизонта"  можно разделить  на  две неравные  части.  Середина
текста   --   гонка,   ее   организуют   мотивы   ускоряющегося   движения  и
нагромождающихся препятствий.  Эта  часть  устроена  незамысловато  (простое
перечисление-нанизывание образов) и лишена сюжетных или смысловых поворотов,
необычных  образов.  То   есть  пока  герой  захвачен   гонкой,   борьбой  с
препятствиями, в пространстве текста ничего неожиданного  не происходит. Все
по-настоящему интересное  и важное связано в "Горизонте" с целью, к  которой
стремится  герой.  Этой  теме  посвящены  обрамляющие  гонку  первое  и  два
заключительных  четверостишия,  которые организует заглавный образ. Они-то и
являются наиболее значимыми фрагментами текста.
     По словарю, горизонт -- от греч.  horison(tos), разграничивающий -- линия
кажущегося   соприкосновения   неба   с  землей/водой.   Или  часть   земной
поверхности, наблюдаемая на открытой местности. А  в  переносном значении  --
круг знаний, идей, действий или возможностей.  Ключевые слова здесь -- мираж,
простор,  круг.  Присутствие  первого  и второго  мотивов  в  тексте  вполне
очевидно, что же  до круга,  то, появляясь в начале и конце сюжета, горизонт
"окружает" его (причем оба раза это двойной круг -- горизонт/край земли).
     В рассматриваемом сюжете главенствует  образ горизонта-миража. Особенно
наглядны варианты, оставшиеся за границами канонического текста:
     Конечно, горизонт по-прежнему далек.
     Мне не порвать на нем ту финишную ленту...
     Мотор уже предела достигает,
     А кто-то горизонты раздвигает...
     Я снова трачу все на приближенье!
     Должно быть, это -- вечное движенье!
      Эти варианты, видимо,  потому и были отвергнуты поэтом, что миражность
горизонта, в них обыгрываемая, не нуждается в дополнительном  подчеркивании,
она и так очевидна229.
     Трудно  пройти  мимо  одной  странности  в  этом тексте  и не  задаться
вопросом, почему видимая полоса раздвоилась в ощущении героя на "горизонт" и
"край  Земли" (Мой  финиш -- горизонт,  а лента  -- край  Земли)230. Очевидно,
потому, что ему нужно  не просто прийти  к  финишу первым, но именно порвать
финишную  ленту. Что будет наглядным подтверждением  его  победы, которую  в
таком случае невозможно будет замолчать, не заметить. Конечно, это следствие
комплекса непризнанности, отсутствия твердо определенного, бесспорного места
героя в  обществе. Его-то он и хочет "определить"  -- завоевать. И место  это
герой видит на горизонте -- то есть на пределе возможного, достижимого.
     Здесь  рядом  с  горизонтом  оказывается  "край  Земли".  Их  соседство
актуализирует прямой смысл устойчивого  выражения, ведь  "край Земли"  (край
света) -- это "далекая  местность", но  в  данном случае -- прежде всего край,
граница, предел.
     Этот образ еще раз появляется в тексте перед самым финалом:
     ... а есть предел там, на краю Земли...
      Таким образом, гонка  словно бы охватывает всю Землю, от края до края.
И это,  с  одной  стороны, придает  событию размах,  масштаб,  а  с  другой,
замыкает в круг, кольцо, из которого не вырваться.
     Но самое странное место в тексте с точки зрения здравого смысла -- фраза
Я  должен первым быть на горизонте.  Даже помня, что в конкретном плане этот
сюжет часто  не работает (таков  и  данный фрагмент),  трудно  избавиться от
недоумения, читая запальчивую  реплику. Ведь недостижимость  горизонта231 (а
не принимаемой  за него линии  на местности) -- факт, прочно присутствующий в
сознании любого человека (отмеченное выше "расщепление" линии горизонта  эту
миражность  только подчеркивает). Такие вещи  не забываются  даже  в горячке
спора. Что и повышает интерес к фигуре героя. Кто он? И о чем -- пусть уже не
в двух планах, в одном, метафорическом -- сам сюжет?
     Читая/слушая    "Горизонт",    мы   оказываемся    свидетелями   потока
лихорадочного сознания человека, бешено  несущегося по  шоссе жизни. Человек
этот  надеется, что еще немного -- и он обретет, отвоюет, наконец, свое место
под  солнцем.  И  остановится на  этом,  ибо  достигнет  цели  (Мой финиш  --
горизонт...). Но тщетно.  Препятствия громоздятся одно на другое, цель вновь
и вновь ускользает, и конца-края дикой гонке не видать. "Поперечные" образы,
буквально  кидающиеся под колеса -- черный кот,  тень перед  мотором, канаты,
тросы,  провода,  пули, песчинки,  стрельба по  колесам,  --  это все  та  же
преследующая героя  линия  горизонта,  желанная остановка,  обретающая в его
воспаленном  воображении  разные  обличья. Гонщик  прямо-таки  зажат в тиски
горизонта232.  И, конечно, такой  контекст  провоцирует понимание финального
рывка  как побега -- из  темницы,  за флажки  (здесь отчетливо различим мотив
горизонта-круга).
     Возможно, правда,  и  другое  толкование этих лавинообразно нарастающих
препятствий, основанное  на том,  что  они  преграждают  путь к и  без  того
недостижимому рубежу.  Не  будь их,  фантомность  поставленной  героем перед
собой цели стала бы уж совершенно откровенной, ничем  не прикрытой. Так  что
все  эти пули  и канаты не только  препятствуют,  но  и  помогают герою.  (И
кажется  неслучайным  ощущение,  что  по крайней мере некоторые  препятствия
возникают  не наяву,  а в воображении  героя).  Отвлеченность,  надуманность
мечтаний и порывов -- не об этом ли здесь речь?
     Понятно,  что не рубли гонят  героя по  шоссе  жизни.  Но и  не просьбы
насчет узнать,  а  есть  предел  там,  на  краю  Земли.  Потому  что  он  не
"раздвигает  горизонты"  своим  последним  рывком.  Он даже и  не  достигает
горизонт -- оставляет его позади, и это принципиально233.
     Но ведь горизонт недостижим! Выходит, и финальный рывок  --  продолжение
все той  же гоночной  лихорадки на уровне фантастики и бреда? Нет, это выход
из гонки.  Герой таки обретает освобождение. То  ли, какого жаждал, -- другой
вопрос. Мы поговорим об этом в следующей главе.
     Как   явствует   из  опубликованных  черновиков234*,  существовало  два
варианта финала "Горизонта". Вначале было:
     Но отказали тормоза, и с хода
     Я горизонт промахиваю -- кода!
     Я снова трачу все на приближенье --
     Должно быть, это вечное движенье.
       Затем последние две строки были изъяты,  видимо, не устроив Высоцкого
своей прямолинейностью, тем более что нового смысла они не несли. Перемены в
ставших  заключительными  двух  других  строках  привели  к  тому,  что  оба
финальных  действия вместо одного  стали  незавершенными  (было: отказали  --
промахиваю,  стало:  отказывают  --  промахиваю235), а  слово кода  сохранило
смысловой оттенок  длимости во  времени (став последним в тексте,  оно этого
смысла лишилось  бы, приобретя контекстное значение точки). Высоцкому  нужен
был открытый финал...
     ... Но тормоза отказывают -- кода:
     Я горизонт промахиваю с хода!..236
      Конечно, и  горизонт-финиш, и промахивание горизонта -- гиперболические
образы.  В  основе таких  образов у Высоцкого, как пишет  Г.Хазагеров, "либо
угар   куража,  либо  жест   отчаяния,   либо   безумная,  упрямая   надежда
максималиста, что из безнадежного положения  все-таки  можно  выйти". Помня,
что  главным  в  "Горизонте"  является  мотив  горизонта-миража,  добавим  к
названным психологическим причинам  появления гиперболы в стихе ВВ еще одну:
стремление избыть наваждение, вырваться из пут миражей. А вообще горизонт (=
мираж  как  цель),  похоже,  является  в разбираемом  нами тексте  метафорой
состояния,  так свойственного героям Высоцкого, -- маеты души. "В  сон  мне --
желтые  огни...",  "В  который  раз лечу  Москва-Одесса...",  "В  холода,  в
холода...", "В суету городов..." -- длинный ряд текстов можно выстроить... Но
вернемся к финалу "Горизонта".
     Тайная  пружина  всех  перемен, происшедших с  заключительными строками
текста,   --   стремление   снять  зажимы,   запоры,   освободить   движение.
Освобожденная энергия движения --  без запретов и следов237 -- и есть движущая
сила  финальной  строки. Здесь  герой как  бы  освобождается  из плена своих
наваждений, навязчивых идей. Заметим, кстати, что хотя события в этом сюжете
и  разворачиваются стремительно, все  равно  чувствуется  его протяженность,
рождающая  впечатление, что никогда уже герою из этой  сумасшедшей гонки  не
вырваться.  И  вдруг   он  как-то  легко  и  неожиданно,  притом  не  ощущая
значительности происходящего, оставляет позади цель, к  которой  так долго и
натужно пробивался. Кажется, словно он освободился от груза,  гнувшего его к
земле238,  обрел  иное,  новое знание о жизни, разрешив раздиравшие его душу
противоречия. Какие?
     Как мы уже говорили, совершенно очевидно, что шоссе в "Горизонте" -- это
шоссе жизни.  Но движение по этому шоссе не нуждается  ни  в каких условиях,
импульсах. Ни в жестоком пари, ни в благородном стремлении расширить пределы
человеческих возможностей.  И еще. Движение по жизни, замедляясь, ускоряясь,
может приостанавливаться,  прерываться  "запятыми" и  "тире",  остановка  же
бывает только одна, с  жизнью несовместимая. Движение  по жизни безусловно и
неостановимо, оно -- свойство  жизни,  в которой не может быть  остановки как
цели. Это и  есть то новое знание  о жизни,  которое обретает герой в финале
текста.  Тогда остается позади,  то  есть исчезает  горизонт, а с ним, между
прочим, не только нечистоплотное пари, но и стремление раздвинуть горизонты,
--  исчезают  миражи, фантомы, наваждения.  Остается  человек  --  в  состоянии
свободного, вне всяких условий, естественного движения --  вот подлинный итог
"Горизонта".
     Нам же,  читателям,  достается еще  одно благотворное  знание  -- что от
морока одолевающих ум и душу фантомов можно освободиться, и для этого совсем
не обязательно покидать границы жизни.
     1996, 1999

18. "К КАКИМ ПОРОГАМ ПРИВЕДЕТ ДОРОГА?.."
      Свойство поэтического мира Высоцкого таково, что все оказавшееся в его
пределах оживает:
     Горы спят, вдыхая облака,
     Выдыхая снежные лавины.
      Все у ВВ дышит, поет, движется -- как в сказке. И за нежеланием наивно,
по-детски  этой  сказке   довериться,  хотя  бы   отчасти   скрывается  наше
человеческое высокомерие по отношению ко всему, что не-человек.
     Высоцкий  не просто одушевляет  образы  своего поэтического  мира --  он
сообщает  им энергию действия. Люди,  звери, растения,  предметы,  природные
стихии у него -- действующие лица. И они самостоятельны.
     Бьют лучи от рампы мне под ребра...
     Здесь раньше вставала земля на дыбы...
      В контексте всеобщей активности  и самостоятельности  в мире Высоцкого
подобные   образы  приобретают   индивидуальный   оттенок:   земля  у   него
вздыбливается не столько разрывами снарядов, сколько клокочущими внутри нее,
переполняющими ее страстями.
     У ВВ даже создание человеческих рук не зависит от своего создателя239:
     Что за дом притих,
     Погружен во мрак...
      В поэзии Высоцкого многое можно и нужно понимать буквально. Дом притих
--  метонимия  лишь по видимости. У ВВ это  состояние  отнюдь не обитателей, а
самого  дома.  Вообще,  дом  в  этой  истории  --  в числе  персонажей, и  он
автономен. В самом  деле,  усталому путнику чудится, что в  доме никого нет,
хотя внутри в это время -- кабак:
     В дом заходишь как
     Все равно в кабак.
       И  народу  там,  оказывается, немало, и разговоры  говорят, и  музыка
играет.
     А дом тем не менее притих -- может, слушает, что происходит внутри? Там,
кажется, вновь  затевается какая-то  смута. Ведь мне тайком из-под  скатерти
нож показал -- это припадочный  малый зовет героя в  сообщники240. Или, может
быть, притихший дом  не к народишку внутри прислушивается,  а,  всеми окнами
обратясь в овраг, свою думу думает? Дом над обрывом, где  много горя, глядит
вниз, где  кочки-коряги и  много зла241, -- в  прошлое свое? В грядущее?  Или
притихший  дом спит,  отворотясь  с  торного  пути? Но  влекут  меня  сонной
державою...
     Самостоятельность  Дома  можно понять  так,  что  люди  сами  по  себе,
дом-страна сам по себе. Так и тянет выкрикнуть волшебное: "Избушка, избушка,
поворотись ко мне передом, к лесу -- задом..."
     Другой  яркий пример  автономности  предметного  мира  по  отношению  к
человеку -- корабли в песне "Корабли постоят -- и ложатся на курс...". Герой и
корабли равноправны, равнозначимы, и  каждый  живет  своей  жизнью.  В такой
ситуации  сходство  / различия, взаимоотношения образов как бы не  создаются
автором, а сами  собой  складываются  и обнаруживаются  в потоке жизни.  Кто
сможет  в начальном эпизоде точно обозначить  местоположение я  относительно
заглавного  образа?  Герой  -- корабль? Или  герой как корабль?  Или герой на
корабле?  Последнее,  впрочем,  наименее  вероятно:  корабли  уходят,  чтобы
вернуться, я  же,  наоборот, возвращается,  чтоб  уйти (в движении персонажа
более энергичным  глаголом  обозначен  уход:  появлюсь  --  уйти, у  кораблей
активнее  возвращение: ложатся  на курс --  возвращаются).  Но  это  возможно
только потому, что корабль, как образ, автономен от человека.
     В поэтической системе ВВ преимуществуют отношения не  подчинительные, а
"сочинительные". Во всяком случае здесь они более естественны.
     Все,  что  попадает  в  мир   Высоцкого,  стремится  стать   субъектом,
самостоятельно действующим лицом.
x x x
     Каково место и масштаб человека в мире Высоцкого?
     Кто-то там впереди навалился на дот --
     И Земля на мгновенье застыла.
       Среди  смыслов  образа  застывшей  Земли  есть  и  тот,  что  человек
соразмерен  миру.  Как  и  все  в  поэзии  ВВ,  соположность  человека  миру
конкретна, осязаема и проявляется не в  величии человека, а в  том, что  мир
откликается ему. Весь мир  -- одному человеку, причем любому, каждому (кто-то
там)242.
     Мир Высоцкого антропоморфен (И эхо связали,  и в рот ему всунули кляп),
но  не антропоцентричен243.  Когда ВВ в  публичных  выступлениях говорил: "В
Одессе  жил один попугай,  я  был с  ним знаком",  -- это  не столько  шутка,
сколько проявление неиерархического мышления.
     Высоцкому было интересно все. Человек и окружающая жизнь в его поэзии --
не  король и свита, это  ансамбль солистов,  из  которых то  один, то другой
играет  партию первой  скрипки.  Мир ВВ  полон  жизненной энергии, и  хорошо
заметна множественность  источников  жизненных  импульсов,  которые  исходят
буквально отовсюду.
     Не просто множество персонажей, а  множество самостоятельно действующих
лиц   создают   многообразие   поэтического    мира   Высоцкого,   буквально
неисчерпаемую его многоликость. Именно здесь исток яркости этого мира.
x x x
     У персонажей  Высоцкого  есть одно  общее качество --  им не сидится  на
месте. Социально-психологический фон, а возможно, и исток этого свойства его
героев -- ощущение застылости реальной жизни:
     ...А то здесь ничего не происходит!
       Невозможно  передать словами  эту ужасающе-гнетущую, давящую силу. Но
те, кому выпало  жить в  семидесятые годы ХХ века в советской стране, хорошо
помнят,   что  это  такое.  К  концу  десятилетия  ощущение  стало  и  вовсе
невыносимым:
     ... Вся страна
     Никогда никуда не летит!..
       Среди  непосед Высоцкого  заметнее всего те,  что  находятся  в пути.
Откуда, куда и, главное, зачем они движутся? В поиске ответов на три простых
вопроса  мы обнаруживаем, как  много неясного  на разных этапах  путешествий
героев ВВ:
     Что за дом притих...
     Нам кажется, мы слышим чей-то зов...
      Изредка нам известны исходная и финальная точки пути:
     В суету городов...
     Возвращаемся мы...
     И спускаемся вниз с покоренных вершин...
      Но чаще пункт назначения за туманами кроется:
     Из кошмара городов
     Рвутся за город машины...
     В который раз лечу Москва -- Одесса...
     Отплываем в теплый край навсегда...
      Две последние строки имели и другой вид:
     На Север вылетаю из Одессы...
     Покидаем теплый край навсегда...
      Получается: неважно, куда  плыть, бежать или лететь, главное --  отсюда
вырваться. Для нашей темы важно подчеркнуть, что появившийся с самого начала
мотив  душевной маеты, ставший истоком непоседливости героя "Москвы-Одессы",
оставался  неизменным  при  всякой погоде,  на всех этапах создани