в бесконечно многих направлениях систематически твердо упорядоченным образом, а именно - следуя в каждом из них в бесконечное, будучи непрестанно пронизываемы единством смысла. Принципиально, сколь бы велики ни были подобные континуумы актуальных восприятий одной и той же вещи, какие мы пробежали, все равно остается еще горизонт неопределенности - неопределенности, подлежащей определению, сколь бы далеко ни продвинулись мы в своем опыте. Ни один бог ни способен что-либо переменить в этом, - как и в том, что 1 + 2 = 3, или в том, что существует какая-либо иная сущностная истина.
     В общем и целом уже теперь видно, что трансцендентное бытие вообще, какому бы роду оно ни принадлежало, если разуметь его как бытие для Я, может достигнуть данности лишь аналогично вещи, следовательно, через посредство явлений. Иначе оно было бы бытием, какое могло бы становиться и имманентным; однако все имманентно воспринимаемое и воспринимаемо исключительно имманентно. И только совершая указанные, ныне уже разъясненные подмены, можно считать возможным, что одно и то же может быть дано - в одном случае посредством явлений, в форме трансцендентного восприятия, в другом же - через посредство имманентного восприятия.
     Однако сейчас мы первым делом усилим контраст специально между вещью и переживанием еще и с другой стороны. Переживание, говорили мы, не репрезентируется. В этом заключено то, что восприятие переживания есть попросту высматривание чего-то такого, что дано (или должно быть дано) в восприятии как "абсолютное", а не как тождественное в способах явления через нюансирование-проецирование. Все развернутое нами относительно данности вещи теряет тут всякий свой смысл, и это должно стать ясным во всем отдельном. Переживание чувства не нюансируется. Если я взираю на таковое, то я имею нечто абсолютное, у него нет сторон, которыми могли бы репрезентироваться то так, то так. Если я стану думать о таком, то я могу думать и истинное, и ложное, однако то, что находится здесь, в созерцающем взгляде, пребывает здесь абсолютно, со всеми своими качествами, со своей интенсивностью и т.д., напротив, тон скрипки при своей объективной тождественности дан нюансированно, у него переменчивые способы явления. Таковые отличаются друг от друга в зависимости от того, стану ли я ближе к скрипке или же отойду подальше, нахожусь ли я в самом концертном зале или стою у его закрытых дверей и т. д. И нет такого способа явления, какой мог бы притязать на значимость абсолютно данного, хотя в рамках моих практических интересов какой-то определенный способ может иметь преимущество, как способ нормальный, - находясь в концертном зале, на "верном" месте, я слышу "сам" тон - так, как он "действительно" звучит. Так мы и обо всем вещном в визуальном отношении говорим, что оно выглядит нормально; о цвете, облике, обо всей вещи, которую мы видим при нормальном дневном освещении и при нормальной ориентации ее относительно нас, мы говорим - так та вещь действительно выглядит, вот ее настоящий цвет и т. п. Однако все подобное указывает лишь на своего рода вторичную объективацию в рамках всей совокупной объективации вещи, - так эта вещь действительно выглядит, вот ее настоящий цвет и т. п. - в чем не трудно и убедиться. Ведь вполне ясно, что, отрежь мы только все прочие многообразия явления и нашу сущностную сопряженность с таковыми и удерживай мы только "нормальный" способ явления, и от смысла данности вещи не осталось бы решительно ничего.
     Итак, мы констатируем: в то время как к сущности данности посредством явлений принадлежит то, что ни одно из них не дает вещь "абсолютно", а только в односторонней презентации, - к сущности имманентной данности принадлежит то, что она дает абсолютное - то, что вообще не может презентироваться отдельными сторонами или нюансироваться. Ведь очевидно, что сами же нюансирующие содержания ощущений - те, что реально принадлежат к переживанию восприятия вещи, правда, функционируют как нюансы чего-то, однако сами по себе они уже не даются через посредство нюансирований.
     Следует обратить внимание еще и на следующее различие. Никакое переживание тоже никогда не воспринимается полностью, в полноте своего единства оно не схватываемо адекватно. По своей сущности оно есть поток, в русле которого, направляя на него наш рефлективный взгляд, мы можем плыть, начиная с точки "сейчас", тогда как пройденные этапы уже навсегда потеряны для восприятия. Сознанием непосредственно протекшего мы обладаем лишь в форме ретенции, либо же в форме ретроспективного воспоминания. И наконец весь мой поток переживаний есть такое единство переживания, относительно которого принципиально невозможно полное - "плывущее вместе с ним" - схватывание восприятия. Но эта неполнота - или это "несовершенство" - они принадлежат к сущности восприятия переживания - есть нечто принципиально иное: нежели та неполнота, что заключена в сущности "трансцендентного" восприятия, восприятия через посредство нюансирующей презентации, через посредство чего-либо подобного явлению.
     Все способы данности и различия между таковыми, какие обнаруживаем мы в сфере восприятия, переходят в модификации репродуцирования, но только переходят модифицирование. Вещно-наглядное представления делают наглядно-наличным через посредство презентаций, в которых репродуктивно модифицируются сами же нюансирования, способы постигнутости и все феномены в целом - во всем, насквозь. И что касается переживаний, то мы тоже располагаем их репродукциями, актами репродуктивного их созерцания, по способу их наглядного представления и по способу рефлексии в таком наглядном представлении. Естественно, тут мы не находим и следа репродуктивных нюансирований.
     Присоединим к сказанному еще и следующее сопоставление по контрасту. К сущности наглядных представлений принадлежат различия по степени - степень ясности и, соответственно, неясности относительна. Очевидно то, что и это различие в степени совершенства не имеет ничего общего с тем, какое сопряжено с данностями, доставляемыми через посредство нюансирующих явлений. Более или менее ясное представление не нюансируется через посредство относительной по своей степени ясности, не нюансируется в том определяющем для нашей терминологии смысле, согласно которому любой пространственный облик, любое покрывающее его поверхность качество и, таким образом, вся "являющаяся вещь как таковая" многообразно нюансируется - независимо от того, ясно или не ясно будет само представление. Репродуктивное представление вещи само обладает различными возможными степенями ясности, причем для любого вида нюансирования. Сразу видно - речь идет о различиях, расположенных в разных измерениях. Очевидно и то, что различия, какие устанавливаем мы с сфере восприятия, относя их к рубрикам "ясное" и "неясное", "отчетливое" и "нечеткое" видение, - что все они хотя и являют известную аналогию только что обсуждавшимся различиям в степени ясности, поскольку и в том и в другом случае речь идет о нарастании и ослаблении полноты данности представляемого, но что все же и эти различия принадлежат различным измерениям.
     § 45. Невоспринятое переживание, невоспринятая реальность
     Если углубиться в такое положение дел, то становится вразумительным и следующее сущностное различие, соответствующее тому, как соотносятся между собой переживания и вещи в отношении их воспринимаемости.
     К бытийному виду переживания принадлежит то, что на всякое действительное переживание - живое настоящее из самого первоисточника - может, с полной непосредственностью, направляться взгляд высматривающего восприятия. Таковое совершается в форме "рефлексии", которая отличается тем замечательным свойством, что все, что схватывается в ней по мере восприятия, принципиально характеризуется в качестве того, что не просто есть и не просто длится в пределах воспринимающего взгляда, но уже было, прежде чем этот взгляд был обращен к нему. "Все переживания сознаются", - относительно интенциональных переживаний в особенности это означает, что они - не просто сознавание чего-либо и, как такое сознавание, не просто наличны, когда они выступают как объекты рефлектирующего сознания, но что они, даже и не будучи рефлектируемы, уже наличествуют здесь как "задний план", или "фон", а следовательно, принципиально готовы к тому, чтобы быть воспринимаемыми, - ближайшим образом и первым делом в смысле аналогичном тому, как вещи, пока они пребывают в нашем внешнем зрительном поле, не будучи принимаемы к сведению. Готовыми к восприятию таковые могут быть лишь постольку, поскольку они и как не принимаемые к сведению в известном смысле уже сознаются, а это, что касается вещей, означает - постольку, поскольку они являются. Не все вещи выполняют это требование - зрительно поле моего внимания, обнимающее все являющееся, не бесконечно. Однако, с другой стороны, и не-рефлектируемое переживание обязано исполнять известные условия готовности к восприятию, хотя совершенно и иным и сообразным с его сущностью способом. "Являться" ведь оно не может. Во всяком случае оно всякий раз исполняет эти требования просто самим способом своего бытия здесь, притом всякий раз для того Я, какому оно принадлежит, для того, чей чистый взгляд Я может "в" нем жить. Лишь только потому, что рефлексия и переживание обладают подобными своеобразными сущностными чертами, - на них мы сейчас лишь указываем в общем виде, - мы можем что-то знать о нерефлектируемых переживаниях, а, стало быть, и о самих рефлексиях. Само собой разумеется, что репродуктивные (и ретенциональные) модификации переживания обладают параллельной, но только соответственно модифицированной устроенностью.
     Продолжим наше контрастное сопоставление. Мы видим: сам бытийный способ переживания таков, что оно принципиально доступно восприятию по способу рефлексии. И вещь тоже есть нечто принципиально доступное восприятию, и в восприятии она схватывается как вещь моего окружающего мира. Она принадлежит к этому миру и не будучи воспринимаема и, следовательно, для Я она и в таком случае здесь. Однако в общем и целом все-таки не так, чтобы взгляд простого принятия к сведению мог направляться на нее. Ведь мое фоновое поле, если разуметь его как поле потенциально доступное рассмотрению, обнимает лишь малую часть моего окружающего мира. "Это есть здесь" - эти слова, скорее, означают следующее: от актуальных восприятий с их действительно являющимся фоновым полем идут возможные, причем мотивируемые континуумом взаимосогласной непрерывности, ряды восприятий с их все новыми и новыми вещными полями (в качестве задних планов всего не принимаемого к сведению), каковые ряды и продолжаются до тех пор, пока не достигают тех взаимосвязей восприятия, в каких и достигла бы своего явления и схватывания соответствующая вещь. В сказанном принципиально ничего не изменится, если вместо одного-единственного Я мы примем некую множественность Я. Лишь с привлечением сюда возможного взаимопонимания мир моего опыта можно отождествлять с миром опыта других, а вместе с тем и обогатить его за счет избытков опыта других. Допускать такую трансценденцию, какая обходилась бы без описанного выше подключения через посредство взаимосогласных мотивационных взаимосвязей к моей соответственной сфере актуального восприятия, было бы совершенно безосновательно, - трансценденция, принципиально обходящаяся без такого подключения, - это нонсенс. Вот какова, следовательно, наличность всего того в вещном мире, что не воспринимается актуально, - таковая сущностно отлична от бытия переживания, от бытия принципиально сознаваемого.
     § 46.  Несомненность  имманентного  -сомнительность трансцендентного  восприятия
     Из всего только что сказанного вытекают важные следствия. Любое имманентное восприятие с необходимостью ручается за существование его предмета. Если рефлектирующее схватывание направлено на мое переживание, то это значит, что я схватил абсолютную самость, бытие здесь которого в принципе не может быть подвергнуто отрицанию, т.е. принципиально невозможно усмотрение того, что его нет; противосмысленно считать возможным, чтобы так данное переживание по правде не было бы. Поток переживаний, а это мой поток, поток переживаний меня, мыслящего, - в сколь бы огромном объеме ни оставался он непонятным, в какой бы мере ни оставался он неизвестным в своих уже протекших и еще только будущих областях, - я, когда я гляжу на текущую вокруг жизнь с ее действительно настоящим и постигаю при этом себя как чистого субъекта этой жизни (что этим подразумевается, еще будет занимать нас особо в дальнейшем), говорю просто и с необходимостью: я есмь, эта жизнь есть, я живу: cogito.
     От любого потока переживаний и от Я как такового неотъемлема принципиальная возможность обретать такую очевидность; каждый носит в себе как принципиальную возможность ручательства своего абсолютного существования здесь. Но разве не мыслимо то, так могут спросить нас, что такое-то Я обладает в своем потоке переживаний одними только фантазиями, что поток этот состоит только из одних измышляемых созерцаний? Такое Я обретало бы лишь фикции cogitationes, его рефлексии, при такой природе среды переживаний, были бы исключительно воображаемыми рефлексиями. - Однако это очевидная противосмысленность. То, что грезится, может быть фикцией, и только, но зато сама греза и само измышляющее сознание - это не вымысел, и от его сущности, как и от сущности любого переживания, неотделима возможность воспринимающей и схватывающей абсолютное существование здесь рефлексии. Та возможность, что любое чужое сознание, какое полагаю я в своем вчувствующем опыте, не существует, - отнюдь не противосмысленна. Но зато мое вчувствование и мое сознание вообще идут из самого первоисточника, они даны абсолютно - не только по своей эссенции, но и по своей экзистенции. Вот такое особо отмеченное, выделенное положение дел существует только в отношении Я и его потока переживаний в отношении к нему же самому, здесь, и только здесь, имеется имманентное восприятие, только здесь оно и должно иметься.
     Напротив, как мы знаем, к сущности мира вещей принадлежит то, что ни одно восприятие, сколь бы совершенным оно ни было, не дает в своей области чего-либо абсолютного, а с этим сущностно связано иное - любой опыт, сколь бы далеко он ни простирался, всегда составляет открытой возможность того, что такое-то данное, несмотря на постоянное сознание его живого телесного самоприсутствия, все же не существует. Сущностный закон гласит: существование вещи не требуется данностью с необходимостью, - оно в известном отношении всегда случайно. Этим подразумевается следующее: всегда может быть так, что дальнейшее протекание опыта вынудит отказаться от того, что было положено по праву опыта. Тогда приходится задним числом говорить: это была только иллюзия, галлюцинация, связный сон, и только. Затем сюда привходит еще и то, что в таком кругу данностей в качестве постоянно открытой возможности имеется еще и такое - изменчивость постигнутости, обращение явления в иное, какое не совместить единогласно с первым, а вместе с тем и влияние, какое оказывают позднейшие опытные полагания на более ранние, в силу чего интенциональные предметы этих более поздних полаганий задним числом так сказать перестраиваются - вот сплошь происшествия, какие сущностно исключены в сфере переживания. В абсолютной сфере нет места чему-то спорному, кажимости, инаковости. Это сфера абсолютной позиции.
     Так что теперь во всех отношениях становится ясно, что все, что есть для меня здесь в вещном мире, - это принципиально только прозумптивная действительность, что напротив того я сам, для кого она есть здесь (за вычетом того, что "мною " будет приписано к вещному миру), или же, иначе, актуальность моих переживаний есть абсолютная действительность, данная через безусловное и абсолютно неустранимое полагание.
      Итак, тезису мира - мир "случаен" - противостоит тезис моего чистого Я, жизни моего Я, которая является "необходимой", абсолютно несомненной. Все вещное с его живой телесной данностью может и не быть, но не может быть и такого переживания, даваемого с живой телесностью, какого могло бы и не быть, - это сущностный закон, какой определяет и эту необходимость, и эту случайность.
     Очевидно, бытийная необходимость соответствующего актуального переживания не становится еще от этого прямой сущностной необходимостью, т.е. это еще не чисто эйдетическое обособление некоего сущностного закона, - это необходимость факта, именуемая необходимостью потому, что здесь к факту причастен такой-то сущностный закон - здесь он причастен к его бытию как таковому. На сущности чистого Я вообще, на сущности переживания вообще основывается идеальная возможность рефлексии, обладающая сущностным характером очевидно неустранимого тезиса существования здесь.24[5]
     Только что проведенное рассуждение проясняет также, что немыслимы никакие почерпаемые из опытного наблюдения мира доказательства, которые с абсолютной несомненностью удостоверяли бы нас в существовании мира. Мир сомнителен не в том смысле, как если бы наличествовали разумные мотивы, которые что-то значили бы по сравнению с колоссальной силой единосогласных опытных постижений, но в том смысле, что сомнение мыслимо, мыслимо же оно потому, что возможность небытия - возможность принципиальная - никогда не исключена. Может быть так, что сколь угодно великую силу опыта постепенно станет перевешивать иное. В абсолютном бытии переживаний от этого не произойдет ни малейших изменений - даже более того: они тут всегда уже предпосылаются.
     Тем самым наше рассуждение достигло некоторой кульминационной точки. Мы обрели те познания, в каких нуждаемся. В раскрывшихся перед нами сущностных взаимосвязях уже заключены наиважнейшие предпосылки выводов о принципиальной отделимости всего совокупного мира природы от домена сознания, бытийной сферы переживаний, какие намерены мы произвести, - выводы, в которых, в чем мы сможем убедиться, лишь получает, наконец, положенное ему по праву прежде не получившее своего развития ядро Декартовых рассуждений (направленных на совершенно иные цели). Правда, чтобы достичь наших конечных целей, у нас еще будет нужда в некоторых дополнениях, получить которые будет, впрочем, совсем не трудно. Пока же мы выводим следствия - в известным рамках ограниченной значимости.
     Глава третья. ОБЛАСТЬ ЧИСТОГО СОЗНАНИЯ
     §  47.  Мир естества  как коррелят сознания
     Опираясь на итоги, полученные нами в последней главе, попробуем рассуждать следующим образом. Фактический ход всякого человеческого опыта таков, что он принуждает наш разум выходить за пределы вещей, какие даны наглядно (т. е. вещей картезианской imaginitio), и подкладывать под них некую "физическую истину". Однако ход, каким пошел бы опыт, мог бы быть и иным. И не только таким, как если бы человеческое развитие никогда не выводило нас за пределы донаучной ступени и впредь так никогда и не вывело нас за пределы таковой, - тогда у физического мира была бы своя истина, однако мы ничего бы о том не ведали. И не только таким (мог бы быть ход, каким пошел бы опыт), чтобы физический мир был иным, с иными законными установлениями, нежели те, что действуют на самом деле. Нет, мыслимо также и то, чтобы наш наглядный мир был самым последним миром, "за" которым вообще нет никакого физического мира, - в таком случае воспринимаемые вещи не способны определяться математически, физически, так что данности опыта исключают любую физику наподобие существующей у нас. Тогда взаимосвязи опыта были соответственно иными, по типу своему иными, нежели каковы они фактически, - иными постольку, поскольку отпадали бы мотивации опыта, основополагающие для образования физических понятий и суждений. Однако в основном и целом нам тогда, в рамках тех дающих наглядных созерцаний, какие мы подводим под рубрику "простого опыта" (восприятие, воспоминание и т. д.), могли бы, как и теперь, предъявляться "вещи" - они продолжали бы утверждать себя во всем многообразии явлений как интенциональные единства.
     Однако мы можем пойти и дальше в этом направлении: нет ограничений, которые