ии. И даже тогда, когда мысль "следует" за фигурой, начинающиеся вслед за тем новые мыслительные процессы - это процессы фантазирования по их чувственному основанию, процессы, результаты которых фиксируются в новых линиях фигуры.
     В самом общем смысле ничуть не отличается от этого положение феноменолога, который имеет дело с подвергшимися редукции переживаниями и относящимися к ним по мере сущности коррелятами. И феноменологических сущностных образований тоже бесконечно много. Вспомогательным средством доподлинной данности он может пользоваться тоже лишь в ограниченной степени. Правда, в его полном распоряжении, причем в их доподлинной данности, все основные типы восприятий и вызывания - они доступны ему в качестве перцептивных экземплификаций для целей феноменологии восприятия, фантазии, воспоминания и т.д. Точно так же он располагает в сфере доподлинности, - что касается наиболее всеобщего, - примерами суждений, предположений, чувств, волнений. Однако, разумеется, он располагает примерами не всех образований, как не располагает и геометр рисунками и моделями всех бесконечно многообразных видов тел. Во всяком случае, и здесь свобода сущностного изыскания необходимо требует оперирования в фантазии.
     С другой стороны, и здесь, естественно (вновь как в самой геометрии, где в последнее время не напрасно придают такое значение собраниям моделей и т. п.), необходимо упражнять фантазию в достижении совершенного прояснения, без чего здесь не обойтись; необходимо упражнять ее в свободном перестраивании данностей фантазии, однако прежде всего необходимо оплодотворить фантазию предельно разнообразными и четкими наблюдениями сферы доподлинного созерцания, - впрочем, необходимость оплодотворения фантазии, естественно, не означает, что опыт как таковой наделяется функцией, фундирующей значимость. Чрезвычайно большую пользу можно извлечь из картин истории и еще более многообразную - из представлений искусства, особенно поэзии, - все это, правда, плоды воображения, однако по оригинальности новообразований, по богатству конкретных черт, по полноте мотивировок они высоко поднимаются над тем, что способна создавать наша собственная фантазия, а к тому же, благодаря захватывающей силе средств художественного воплощения, они, при условии понимающего их постижения, с особой легкостью переводятся в совершенно ясные представления фантазии.
     А потому мы, при известном пристрастии к парадоксам, действительно, можем сказать, сказать, твердо соблюдая истину, - и при условии хорошего разумения многозначного смысла, - что "фикция" составляет жизненный элемент феноменологии, как и всех эйдетических дисциплин, что фикция - источник, из которого черпает познание "вечных истин".37[3]
     §  71.  Проблема  возможности дескриптивной  эйдетики переживаний
     Выше мы не раз прямо называли феноменологию дескриптивной наукой. И тут вновь встает один фундаментальный методический вопрос и возникает сомнение, воспрещающее нетерпеливое проникновение в новую область. Верно ли ставить перед феноменологией лишь цели описания, дескрипции? Дескриптивная эйдетика, - может быть, это вообще что-то несообразное?
     Мотивы таких вопросов слишком близко затрагивают всех нас. Кто, подобно нам, так сказать, ощупью находит путь в новую эйдетическую дисциплину, спрашивая, какого же рода исследования возможны здесь, с чего следует начинать, каким методам следовать, тот непроизвольно обращается в сторону прежних высокоразвитых эйдетических дисциплин, то есть в особенности дисциплин математических, прежде всего геометрии и арифметики. Однако мы тут же замечаем, что в нашем случае эти дисциплины вовсе не призваны к руководству, потому что в них все обстоит существенно иначе. Для того же, кто еще недостаточно знаком с подлинно феноменологическим анализом сущностей, здесь заключен известный источник опасности, заставляющий усомниться в возможности феноменологии как науки, поскольку сейчас лишь математические дисциплины в состоянии действенно репрезентировать идею научной эйдетики, поначалу кажется далекой мысль о возможности совершенно иначе устроенных эйдетических дисциплин, не математических и по всему своему теоретическому типу резко отличающихся от известных наук. Итак, если общие рассуждения и расположили кого-то в пользу постулата феноменологической эйдетики, первый же неудачный опыт создания чего-либо вроде математики феноменов может побудить его оставить самую идею феноменологии. Но вот это было бы уж совсем несуразно! Нам необходимо в самом общем виде прояснить специфику математических дисциплин в противоположность учению о сущности переживаний а тем самым прояснить, что же это, собственно, за цели и методы, которые якобы принципиально неприложимы к сфере переживания.
     §  72.  Конкретные, абстрактные, "математические" науки о сущности
     Начнем с того, что разграничим материальные и формальные сущности и науки о сущностях. Мы можем сразу же оставить в стороне формальные науки, а тем самым и всю совокупность формальных математических дисциплин, поскольку феноменология, очевидно, принадлежит к числу материальных эйдетических наук. Если вообще методически допустимо руководствоваться аналогией, то таковая заявит о себе наиболее энергично, когда мы, ограничившись материальными математическими дисциплинами, например геометрией, спросим конкретнее, должно ли или возможно ли конституировать феноменологию как "геометрию" переживаний.
     Чтобы достичь здесь желаемой ясности усмотрения, необходимо держать перед глазами некоторые важные положения общей теории науки.38[4]
     Каждая из теоретических наук объединяет в целое некую идеально замкнутую совокупность, соотнося ее с известной областью познания, которая в свою очередь определяется каким-либо высшим родом. Решительное единство науки мы обретаем лишь через обращение к предельно высшему роду, то есть к соответствующему региону с его региональными родовыми компонентами - к высшим родам, объединяющимся и, возможно, основывающимся друг на друге в регионе рода. Строение наивысшего конкретного рода (региона) из отчасти дизъюнктных, отчасти фундированных друг в друге (и, таким образом, охватывающих друг друга) наивысших родов соответствует строению относящихся сюда конкретностей из отчасти дизъюнктных, отчасти фундированных друг в друге низших дифференций; такова, например, временная, пространственная и материальная определенность вещи. Каждому региону соответствует региональная онтология с целым рядом самостоятельных, замкнутых в себе, и, возможно, опирающихся друг на друга региональных наук, - каждая такая наука и отвечает одному из наивысших родов, сходящихся в единстве региона. Подчиненным родам соответствуют просто дисциплины или так называемые теории, - так, роду "конические сечения" отвечает теория конических сечений. Такая дисциплина понятным образом лишена полной самостоятельности - лишена постольку, поскольку она по природе вещей вынуждена в своих выводах и в обосновании их располагать совокупным фундаментом сущностных выводов, образующим единство в соответствующем ему высшем роде.
     В зависимости от того, региональны ли (конкретны ли) наивысшие роды или же они просто компоненты региональных родов, науки бывают конкретными или абстрактными. Такое разделение, очевидно, соответствует разделению на конкретные и абстрактные роды вообще.39[5] Данной области в соответствии со сказанным принадлежат либо конкретные предметы, как в эйдетике природы, либо абстрактные, как например, пространственные фигуры, временные и динамические образования. Сущностная соотнесенность всех абстрактных родов с конкретными и, в конце концов, с региональными задает сущностную соотнесенность всех абстрактных дисциплин и полновесных наук с дисциплинами и науками конкретными, региональными.
     Между тем параллельно разделению эйдетических наук происходит разделение наук, основанных на опыте. Они в свою очередь членятся по регионам. Так, к примеру, мы имеем одно физическое естествознание, а все отдельные науки о природе - это собственно дисциплины; единство им придает солидный запас не только эйдетических, но и эмпирических законов, относящихся к физической природе вообще, до всякого разделения ее на природные сферы. Вообще же и различные регионы могут соединяться между собой эмпирическими установлениями, как, например, регион физического и регион психического.
     Если мы взглянем теперь на известные нам эйдетические науки, то нам бросится в глаза, что они не следуют описательным методам, то есть, к примеру, геометрия не схватывает в единичных интуициях, не описывает и не упорядочивает в классификациях низшие эйдетические дифференций, то есть бесчисленное множество фигур, какие можно изобразить в пространстве, то есть поступает не так, как дескриптивные науки о природе поступают с эмпирическими природными образованиями. Наоборот, геометрия фиксирует лишь немногие виды основных фигур, а также идеи тела, плоскости, точки, угла и т.д. - те самые, которые играют определяющую роль и в "аксиомах". С помощью аксиом, то есть первоначальных сущностных законов, геометрия оказывается в состоянии чисто дедуктивно выводить все "существующие" в пространстве, т. е. идеально возможные пространственные фигуры и все принадлежащие к ним сущностные отношения, производя это в форме точно определенных понятий, репрезентирующих сущности, в основном чуждые нашей интуиции. Сущность области геометрии и устроена, по мере ее рода, так, и так устроена чистая сущность ее пространства, что геометрия может быть вполне уверена в действительном и точном владении всеми своими возможностями, согласно ее методу. Другими словами, многообразие пространственных фигур вообще обладает замечательной фундаментальной логической особенностью, для которой мы вводим наименование "дефинитного" многообразия, или же "математического многообразия в точном смысле слова".
     Такое многообразие характеризуется тем, что конечное число почерпаемых в сущности соответствующей области понятий и теорем полностью и однозначно, по способу чисто аналитической необходимости, определяет совокупность всех возможных внутри этой области образований, так что внутри этой области в принципе совсем не остается открытых вопросов. 
     Поэтому мы может сказать и так: подобное многообразие обладает особо отмеченным свойством быть математически исчерпывающе дефинируемым. "Дефинируемость" заключена в системе аксиоматических понятий и аксиом, а "математически-исчерпывающее" - в том, что дефиниционные утверждения, соотносимые с многообразием, имплицируют предельно мыслимую предопределенность - не остается ничего, что не получало бы определения.
     Эквивалент понятия дефинитного многообразия заключается также и в следующих положениях:
     Всякое высказывание, образуемое из отмеченных аксиоматических понятий, согласно каким бы логическим формам то ни совершалось, всегда есть чисто формально-логическое следствие аксиом или же точно такое же ложное противоследствие, то есть следствие, формально противоречащее аксиомам, так что в таком случае контрадикторное противоречие - это формально-логическое следствие аксиом. Внутри математически-дефинитного многообразия понятие "истинного" и понятие "формально-логического следствия" эквивалентны, и точно так же эквивалентны понятие "ложного" и понятие "формальнологического противоследствия аксиом".
     Я называю дефинитной системой аксиом такую, которая чисто аналитическим способом "исчерпывающе дефинирует" многообразие, как то описано выше; всякая дедуктивная дисциплина, опирающаяся на подобную систему аксиом, есть дефинитная, или в точном смысле слова математическая дисциплина.
     Все дефиниции продолжают существовать и тогда, когда мы оставляем в полной неопределенности материальные различения внутри многообразия, то есть производим формализующее обобщение. Тогда система аксиом преобразуется в систему аксиоматических форм, многообразие - в форму многообразия, дисциплина, соответствующая такому многообразию, в форму дисциплины.40[6] 
     § 73.  Применение к проблеме феноменологии. Описание и точное определение
     Как же обстоит дело с феноменологией в сравнении с геометрией как представительницей материальной математики вообще? Ясно, что феноменология принадлежит к числу конкретно-эйдетических дисциплин. Ее объем составляют сущности переживания, тем самым не абстрактное, а конкретное. Эти сущности как таковые включают в себя и разного рода абстрактные моменты, и вопрос состоит теперь в следующем: образуют ли относящиеся к этим абстрактным моментам наивысшие роды область дефинитных дисциплин, дисциплин "математических", подобных геометрии? Должны ли мы и здесь искать дефинитную систему аксиом и возводить на ней дедуктивные теории? Или же, соответственно, должны ли мы искать здесь "основные фигуры", чтобы затем конструировать, то есть дедуктивно выводить из них, последовательно применяя аксиомы, все принадлежащие к этой области сущностные образования и их сущностные определения? Но от сущности такого дедуктивного выведения - и на это тоже следует обратить внимание - неотмыслима опосредованность логического определения, результаты которого, будь они даже "изображены в виде фигуры", принципиально не могут быть схвачены в непосредственной интуиции. Наш вопрос мы можем формулировать и в следующих словах, одновременно придавая ему коррелятивный поворот: есть ли поток сознания подлинное математическое многообразие? Подобен ли он, будучи взят со стороны своей фактичности, физической природе, которую следовало бы, - будь только идеал, каким руководствуется физик значим и отлит в строгие понятия, - назвать конкретным дефинитным многообразием?
     Достичь полнейшей ясности относительно всех обнаруживающихся здесь принципиальных вопросов и, следовательно, обдумать, после фиксации понятия дефинитного многообразия, все необходимые условия, каким должна удовлетворять материально определяемая область, чтобы целиком и полностью соответствовать такой идее, - вот в высшей степени значительная проблема теории науки. Есть одно условие такого соответствования - точность "образования понятий", точность, которая не есть дело нашего выбора и задача логического искусства, но которая, что касается аксиоматических понятий, на какие мы претендовали и каким пришлось бы, однако, подтверждаться в непосредственном интуировании, предполагает точность внутри самих схватываемых сущностей. Однако исключительно от специфики той или иной области сущностей зависит, в какой мере в ней обретаются "точные" сущности, и тем более, под все ли схватываемые в действительном интуировании сущности и под все ли сущностные компоненты могут быть подведены точные сущности.
     Только что затронутая нами проблема тесно сплетена с фундаментальными, не получившими пока разрешения проблемами, относящимися к прояснению отношения "описания" с его "дескриптивными понятиями" и "однозначного", "точного определения" с его "идеальными понятиями"; одновременно с этим необходимо прояснение малопонятого пока отношения, какое существует между "описательными" и "объясняющими" науками. Относящийся к этой проблеме опыт будет сообщен в продолжение настоящих исследований. Пока же мы не можем больше задерживать главный ход наших рассуждений, да мы пока и недостаточно подготовлены к тому, чтобы исчерпывающе исследовать все подобные вопросы уже сейчас. В дальнейшем достаточно будет указать на некоторые моменты, которые необходимо ближе рассмотреть в общей форме.
     § 74. Дескриптивные и точные науки
     Наши рассуждения опираются на контраст между геометрией и дескриптивным естествознанием. Геометр в отличие от занятого описанием естествоиспытателя не интересуется фактическими чувственно созерцаемыми образованиями. Геометр не создает, подобно естествоиспытателю, морфологических понятий, относящихся к неопределенным типам фигур, которые прямо схватываются на основе чувственного созерцания и именно в такой неопределенности, такими, каковы они на деле, получают понятийную, то есть терминологическую, фиксацию. Неопределенность понятий, то обстоятельство, что сфера их применения - текучесть, не есть недостаток, за который следовало бы их корить, ибо для той сферы познания, какой они служат, они попросту неизбежны или же они даже в такой сфере единственно правомерны. Когда все дело в том, чтобы придать сообразное понятийное выражение наглядным вещным данностям с их наглядно данными сущностными характеристиками, то нужно брать их такими, какими они дают себя. Они же дают себя текучими, и не иначе, и сущность их типов можно схватывать лишь в непосредственно анализирующем сущностном интуировании. И самая совершенная геометрия, и самое совершенное практическое овладение ею не помогут описывающему природу естествоиспытателю выразить (в точных геометрических понятиях) именно то, что он - просто, понятно и вполне адекватно - выражает словами "зазубренное, насеченное, в форме чечевицы, зонтичное" - сплошь понятия существенно и неслучайно неточные и именно поэтому нематематические.
     Геометрические понятия - это понятия "идеальные", они выражают нечто такое, что нельзя "видеть"; у них существенно другой "исток", а тем самым и существенно другое содержание, чем у описательных понятий, которые выражают сущности, почерпнутые в простом бесхитростном созерцании, а отнюдь не "идеальное". Корреляты точных понятий - сущности, подобные "идеям" в кантовском смысле. Таким идеям или же идеальным сущностям противостоят морфологические сущности, корреляты дескриптивных понятий. Тот процесс идеации, в результате которого складываются идеальные сущности - идеальные "границы", которые принципиально невозможно обрести в чувственном созерцании, к которым лишь более или менее приближаются, никогда не достигая их, морфологические сущности, - этот процесс идеации фундаментально-сущностно отличен от схватывания сущности через посредство простой "абстракции", когда некоторый вычлененный "момент" возвышается до области сущностей именно как принципиально неопределенный, как "типичный" - отвечающий "типу".41[7] С устойчивостью и аккуратной различимостью родовых понятий, или родовых сущностей, объем которых составляет нечто текучее, не следует смешивать точность идеальных понятий, родов, объем которых составляет исключительно идеальное, а также и точных в себе самих формально-онтологических понятий. Однако эти последние не могут приниматься во внимание в материальной сфере. Далее же необходимо ясно усмотреть и то, что точные и чисто дескриптивные науки, хотя и находятся в связи между собой, но не могут подменять друг друга, - как бы далеко ни зашло развитие точных, то есть оперирующих идеальными субструкциями наук, они никогда не смогут решить изначальные, оправданные задачи чистого описания.
     §  75. Феноменология  как дескриптивное учение о сущности чистых переживаний
     Что касается феноменологии, то она намерена быть дескриптивным учением о сущности трансцендентально чистых переживаний в феноменологической установке, и, подобно всякой дескриптивной, не субструирующей и не идеализирующей дисциплине, она заключает свою правомерность в себе самой. Любые подвергаемые редукции переживания, какие только можно схватить в чистом интуировании, принадлежат феноменологии как ее собственность, и именно в них для нее великий источник абсолютного познания.
     Однако следует ближе присмотреться, чтобы узнать, в какой мере на феноменологическом поле с его бесчисленным множеством эйдетических конкретностей действительно могут утвердиться научные дескрипции и на что они могут оказаться тут способными.
     Своеобразие сознания вообще в том, что оно есть протекающая в самых различных измерениях флуктуация, так что здесь не может быть и речи о понятийно-точной фиксации каких-либо эйдетических конкретностей и непосредственно конституирующих их моментов. Если взять, например, переживание относящееся к роду "вещная фантазия", как дано оно нам в феноменологически-имманентном восприятии или же в каком-либо ином (непременно  подвергшемся  редукции)  созерцании, то феноменологически единичным (эйдетической единичностью) и будет это самое представле