и  как  набор  инструментов,  выбор
которых чисто произволен. Напротив, они  видели  основание применимости этих
"инструментов"   в  их   относительных   достоинствах   (простоте,   широте,
применимости и т.п.),  проверяемых  именно опытным путем. Однако среди  этих
достоинств  они  не  помещали  такую  характеристику,  как  "соответствие  с
реальностью", поскольку  вкладывали  в  это  понятие  метафизический  смысл,
несовместимый с требованиями  научного метода.  С точки  зрения А. Пуанкаре,
отмечают  исследователи, "одинаково неверно было бы сомневаться в истинности
научных  теорий  или  верить  в  абсолютную  непогрешимость науки,  отрицать
ценность   добытых  учеными  знаний  или  приписывать  их  творениям  статус
окончательной, непререкаемой истины"303. В своей методологической
позиции   выдающийся   французский  ученый   искал  противовес  неприемлемой
метафизике.   В   то   же   время  "научный   реализм",   с   точки   зрения
инструментализма,  берется   за  невыполнимую  задачу:   быть   одновременно
методологической и метафизической доктриной.
     Что  может возразить инструментализму  "научный  реализм"? Сослаться на
реалистическую   склонность   ученых?    Действительно,   ученые   стремятся
формулировать истинные утверждения о реальности и видят в этом цель научного
познания.  Но  инструменталисты  отрицают не  это, а  возможность достижения
данной цели.
     "Научные реалисты"  утверждают,  что без  реалистической  интерпретации
бессмысленно говорить о научном прогрессе и вообще развитие науки становится
необъяснимым чудом.  "То, что  термины зрелых научных теорий  являются,  как
правило, обозначающими, ...  что теории,  принятые в зрелой  науке, являются
приблизительно истинными,  что один и тот же  термин может обозначать одну и
ту  же  вещь,  даже   если  он  встречается  в  различных  теориях,-все  эти
утверждения  рассматриваются  научным реалистом  не как  тавтологии,  а  как
условие единственно научного объяснения успеха науки и,  следовательно,  как
условие любого адекватного описания науки  в ее отношении к своим объектам",
- поясняет Х. Патнэм304. Но инструменталисты возразят, что "успех
науки",  то  есть  возрастающую   способность  научных  теорий  объяснять  и
предсказывать явления,  можно описать  без всякой ссылки на "истинность" или
"приблизительную   истинность";   более  того,   сами  эти  понятия  следует
определить через понятие "эмпирической успешности", а если такая попытка  не
удастся, то и вовсе отказаться от них.
     Такой  путь,  по  существу,  предлагает  Л. Лаудан.  В  истории  науки,
утверждает  он, можно найти  массу примеров,  когда "эмпирически  успешными"
были теории,  которые с  современной  точки  зрения  нельзя  считать  даже в
минимальной степени истинными (теория хрустальных небесных сфер, гуморальная
теория  в  медицине,  химия  флогистона, теория  эфира  и  т.п.).  Некоторые
"научные  реалисты",  в принципе  соглашаясь  с  такими  примерами,  все  же
настаивают, что теории должны характеризоваться своей истинностью. Например,
К. Хардин и А. Розенберг попытались доказать, что: а) как теории,  которые в
прошлом использовались для объяснения и предсказания явлений, так и понятия,
объем которых с современной  точки зрения пуст, тем не менее могут считаться
приблизительно  истинными  (таковы  атомистика Дальтона, генетика  Менделя и
др.);  б)   такого  рода  понятия,   не  имея  денотатов,  все  же  обладали
референцией, поскольку "указывали" на те же (или почти те же) явления, какие
впоследствии     были    объяснены    современными,     "более    истинными"
теориями305. Лаудан считает, что эта попытка неудачна. Во-первых,
"истинная" теория, понятиям которой ничто не соответствует в реальности,-это
если не абсурд, то совсем не "реалистическая" концепция, некий "реализм  без
реальности".    Во-вторых,    референция,   столь   резко   отделенная    от
денотации,-слишком аморфное семантическое понятие; ведь в таком случае можно
говорить и о том, что "стремление к своему естественному месту" у Аристотеля
обладало  той же референцией,  что  и современное  понятие  гравитации, эфир
указывал  на  то,  что  теперь называют "электромагнитным  полем" и  т.д. Не
слишком ли далеко можно уйти в этом направлении?
     Тот  факт,-заявляет  Лаудан,-что а)  две теории  занимаются в  точности
одними и  теми  же  (или многими  одинаковыми)  проблемами  и  б) эти теории
связывают решаемые ими  проблемы в сходные "узлы", конечно, еще не говорит о
том,  что  в)  онтологические  конструкты  этих  теорий,  вводимые  с  целью
объяснения, "указывают" на одни и те же объекты306. Если же стать
на точку  зрения Хардина  и Розенберга и  считать "эмпирическую  успешность"
теории гарантом существования  теоретических объектов, то доктрина "научного
реализма" превращается всего лишь в спорную семантическую теорию, не имеющую
ясной эпистемологической основы;  претензии  же на  такую  эпистемологию, то
есть   попытки  определить   "приблизительную   истинность"  без  опоры   на
"эмпирическую  успешность",  выглядят не  более  чем  утопическими  грезами.
Отсюда, согласно Лаудану, следует вывод:  "научный  реализм" -необоснованная
доктрина;  наука-не  движение  к  Истине,  а  род   рациональной,   то  есть
подчиненной ряду  интеллектуальных  норм и правил, деятельности  по  решению
проблем307.

     3.  Истинность  или  эмпирическая  адекватность?  "Научный  реализм"  в
полемике против "конструктивного эмпиризма"

     Последовательный инструментализм (особенно после критики его со стороны
К.  Поппера)  не  пользуется  откровенной поддержкой в современной философии
науки. В  полемике с  "научными реалистами" чаще  выдвигаются смягченные или
более   тонкие  концепции,  которые  хотя   и  открещиваются  от  крайностей
инструментализма, но  по сути родственны ему. Наряду со  взглядами Лаудана в
этом  отношении  может  быть  поставлен  "конструктивный  эмпиризм"  Б.  ван
Фраассена. Смысл его позиции в следующем.
     По отношению  к  научным  теориям  уместны  два  типа  вопросов:  а)  о
структуре теории  и ее  методологических характеристиках;  6)  об  отношении
теории к фрагменту  реальности,  к ее  предметной области.  Между  "научными
реалистами" и "конструктивными эмпиристами" нет согласия по вопросам первого
типа, дискуссия идет по содержанию и формулировкам вопросов второго типа.
     Для "научного реалиста" главное достоинство теории  - в ее соответствии
с  реальностью.  "Конструктивный  эмпирист" считает, что  такое достоинство,
если вообще существует, не может быть обнаружено ученым, который должен выше
всего  оценивать  эмпирическую  адекватность,  то  есть  способность  теории
"спасать   явления"  (охватывать   описанием  и   объяснением   максимальное
количество наблюдаемых  фактов)308. Такой эмпиризм, в  отличие от
позитивистского,  конструктивен  в  том смысле, что  упомянутое  достоинство
является  продуктом  сознательного  теоретического конструирования:  вначале
строятся достаточно богатые модели, позволяющие описывать  максимальный круг
явлений,  затем   семейство  этих  моделей  сужается  таким  образом,  чтобы
обеспечить   наибольшее   эмпирическое   содержание,  информированность   об
определенном   множестве  явлений.  Именно  эта   цель,  будучи  достигнута,
становится в глазах ученого главным достоинством теоретической конструкции и
главным  аргументом,  с  помощью которого  он  защищает  свою  теорию  перед
оппонентами  и коллегами. Что же касается "истины", то это понятие приемлемо
только как  синоним  эмпирической  адекватности, иначе  всякие разговоры  об
истине   пустословны.  "Чтобы   быть   хорошей,   теория  не   обязана  быть
истинной"309.
     "Истинность" и  "информативность" можно рассматривать  как две  крайние
точки  в  линейно-упорядоченном  континууме оценок,  применимых  к  научному
знанию. Стремясь к одной из них, мы неизбежно удаляемся от другой. Например,
тавтологии "предельно истинны", а противоречия - максимально "содержательны"
(из противоречия  следует  все что  угодно). Отношение исследователя к  этим
крайним  точкам  не  одинаково:   тавтологии  допускаются,  а   противоречия
отбрасываются.  Но  реальное  продвижение  науки  связано  не  с  умножением
тавтологий,  а  со  смелыми  и  рискованными догадками. Здесь  ван  Фраассен
солидарен с К. Поппером и так же, как он,  критикует инструментализм за  то,
что последний  не соотносит  теоретическое  знание  с  реальностью.  Но  это
соотнесение  не  может  идти напрямую  (как на  то якобы претендуют "научные
реалисты"), а измеряется лишь эмпирической адекватностью. Это понятие трудно
определить  точным  образом,  но  это  не   так  уж  необходимо.  Недостаток
современной  методологии  науки,  замечает  ван  Фраассен, вообще  состоит в
чрезмерном   увлечении   логической   точностью  определений.   "Определение
эмпирической  адекватности  может  стать  до  абсурда затруднительным,  если
проводится  чисто лингвистическими операциями; большинство таких определений
годны лишь на то, чтобы заставить кого-либо с отвращением от них отвернуться
и занять позицию реалиста или позитивиста. Я призываю вернуться к эмпиризму,
каким  он  был  до   позитивистской  Реформации"310.   Итак,   не
истинность, а эмпирическая адекватность является работающим критерием оценки
теорий. Но дело в  том,  что эмпирически  адекватными могут  быть  (и  были)
ложные теории! Этот  аргумент  подобен бумерангу-ведь  именно он  выдвигался
против  "научного   реализма",  против  его  претензий   на  истинность  как
характеристику  научных теорий. Теперь Уоррел  возвращает его ван Фраассену:
отброшенные  теории ранее  полагались не только истинными,  но и "спасающими
явления"!  "Я  полагаю,- пишет Уоррел,-что  если Б.  ван  Фраассен выдвигает
альтернативу  реализму, ему следовало бы более убедительно показать,  в  чем
состоит ее  превосходство; если же он просто  хочет ослабить тезис реализма,
то  мы вправе спросить,  почему ослабление философской концепции означает ее
улучшение,  а  не  принимать  это  априорно"311.  "Конструктивный
эмпиризм",  продолжает Уоррел, не может ответить на  главный вопрос: как это
может быть, чтобы ложные теории успешно "спасали явления"?
     Другой  парадокс   эмпирической  адекватности  связан  с  рассмотрением
эмпирически   эквивалентных,   но   несовместимых   теорий.   Если   считать
эмпирическую   адекватность  синонимом   истинности,  то   получается,   что
противоречащие друг другу эмпирически  эквивалентные теории в равной степени
истинны!
     Разумеется,  "конструктивный  эмпирист"  может  возразить,  что   такой
парадокс  возникает только  для самих же "научных  реалистов"; его не будет,
если говорить об одинаковой приемлемости эмпирически эквивалентных теорий.
     Но тогда разговор уже переходит в область прагматики, возразит "научный
реалист": ведь вопрос о том, принимать или не  принимать  теорию, не  связан
однозначно с вопросом об. ее истинности. Для реалиста же понятие эмпирически
эквивалентных,   но  несовместимых  теорий,  по-видимому,  все  же  является
неприемлемым. Но как его оспорить?
     Можно  попытаться  критически  проанализировать  понятие  "эмпирическая
эквивалентность". Предположим, что  оно определяется  по отношению  ко  всем
возможным  данным или по  отношению к некоторой ограниченной области данных,
либо по отношению к тому, что известно в настоящее  время. Например,  теории
Птолемея и Коперника могут считаться эмпирически эквивалентными по отношению
к чисто  кинетическим данным об относительных положениях Солнца и планет. Но
они  неэквивалентны по отношению к более  широкой области данных, включающих
ссылки  на абсолютное  пространство, инерциальные системы отсчета,  эфир или
фиксированный центр универсума. Другой пример: Максвелл отмечал эмпирическую
эквивалентность  электро- и  магнитостатической теории,  с  одной стороны, и
веберовской теории атомизма, пустого пространства и дальнодействия-с другой.
Но  эти  теории  эмпирически   неэквивалентны,  если  в  область  наблюдения
включаются  движущиеся  заряды  и   распространение  электромагнитных  волн.
Поэтому, рассматривая такие случаи, реалист скажет, что для сравнения теорий
должно  расширить  область наблюдения и тогда уж пытаться поставить решающие
эксперименты.
     "Научная  практика... убеждает  в  том, что "теория"  понимается не как
аксиоматически  построенное исчисление,  -  пишет  М.Хессе.  - Множество  ее
эмпирических следствий не  ограничено логически выводимыми из нее теоремами.
Сталкиваясь  с эмпирической  эквивалентностью теорий  (Птолемея и Коперника,
Максвелла и Вебера), научная практика почти  всегда стремится к  тому, чтобы
найти решающие проверки допустимых,  но не выводимых дедуктивно следствий из
этих теорий. Это могут быть следствия, полученные путем присоединения иных",
считающихся  верными,   теорий,  либо  утверждений   о  каких-то  конкретных
условиях,  либо  это  могут  быть "более простые"  или  "более естественные"
приемы  согласования  опытных   данных,   а   также  выводы   по   аналогии,
заимствованной  из  соответствующих  областей знаний. Эти  выводы  позволяют
проводить  такое  различение  между  сравниваемыми  теориями,   которого  не
обеспечивают прямые логические выводы"312.
     Все это должно вести к выводу о том, что альтернативные теории не могут
в  действительности  быть эмпирически  эквивалентными и  при  более  широком
понимании  эксперимента  всегда  можно  эмпирически обосновать  преимущества
одной из них.
     Но оппоненты "научного  реализма" могут  придать  понятию  эмпирической
эквивалентности более  сильный  смысл, понимая  его как  "эквивалентность по
отношению   ко  всякому  возможному  опыту".  Пример   таких   онтологически
несовместимых, но эмпирически  эквивалентных относительно любого  возможного
опыта теорий  приводит Патнэм:  это теории пространства как  "составленного"
либо из  сходящихся  линейных сегментов,  либо из точек313. Такие
примеры, считает Хессе, наиболее затруднительны для "научного реализма".
     Чтобы как-то справиться с подобными примерами, реалист должен выдвинуть
встречные требования: исключить неясное понятие "всякого возможного опыта" и
говорить  только  о  реально достижимых  опытных  данных; затем нужно ввести
различение  между  более  сильными и  слабыми подтверждениями,  что дало  бы
возможность  обосновать  преимущества  одной теории перед другой,  даже если
формально   они   выглядят  эмпирически  эквивалентными.   Так,  К.  Глаймур
предлагает  следующий  критерий:  "Гипотезы  подтверждаются по  отношению  к
определенной теории и посредством  некоторого  набора  опытных  данных,  ели
применяя теорию, мы можем вывести из этих данных частный случай гипотезы, но
без них такой вывод не получается"314.
     Примером может служить вывод Ньютоном обратно-квадратичного  закона для
спутников  Юпитера.  Опытные данные,  используемые Ньютоном,  заключались  в
следующем: вектор, проведенный от Юпитера к его спутникам, описывает  равные
площади в равные промежутки времени, а периоды обращения спутников равны 3/2
расстояния  от Юпитера.  Другими словами,  движение спутников  удовлетворяет
второму и третьему  законам Кеплера. Применяя  второй закон механики, Ньютон
вывел,  что существует сила, действующая между  спутниками и Юпитером, и она
обратно пропорциональна  квадрату  расстояния между ними.  Иначе говоря,  из
опытных  данных  и  механики он  вывел частный случай  универсального закона
гравитации и тем самым подтвердил этот закон по отношению к механике.
     Центральной  идеей  данного  критерия  подтверждения  является то,  что
ученые предпочитают общие теории, содержащие многообразие внутренних связей.
Это  ценное обобщение методологического критерия  простоты. Но, как замечает
Хессе,  данный  критерий пригоден  только  для внутренне  сцепленных  систем
гипотез, но не может не рассматриваться как общая теория сравнения различных
теорий по силе  их опытных подтверждений. Есть  и более  глубокая  проблема:
должна  ли внутренняя сцепленность рассматриваться как показатель истинности
теории?  Ведь различные элементы аристотелевской космологии неплохо сцеплены
друг  с  другом, но вряд  ли кто-либо  решится утверждать сегодня истинность
этой теории.
     М.   Фридмэн   предложил   "семантически    ориентированный"   критерии
подтверждаемости.  Согласно этому критерию, теории подтверждаются лучше, чем
их наблюдаемые следствия. Это происходит потому, что подтверждающие данные в
пользу  одного закона могут считаться подтверждениями и другого закона, если
имеется  теория,  которая  связывает  эти  законы.  Например,  если  удается
соединить  механику  с  законами  газов  (кинетическая  теория   газов),  то
подтверждения   механических    законов    становятся   подтверждениями    о
газовых315.   Однако,  по   мнению   Хессе,   критерий   Фридмэна
противоречит  обычному  пониманию того,  какую  роль  играет  вероятность  в
процессе подтверждения: "Вряд ли можно согласиться с  тем,  что обоснованная
уверенность  в  множестве посылок  выше,  чем уверенность  в их  наблюдаемых
следствиях"316. Поэтому она предлагает применить к этой концепции
подход  Бэйеса,  связывающий  вероятность гипотезы  с вероятностью  исходных
данных. "Идеи Фридмэна о том, что подтверждение объединяющей теории каким-то
образом оказывается более  высоким, чем подтверждение простой конъюнкции  ее
следствий, не могут получить буквального выражения в теории вероятностей, но
они могут быть переформулированы в требование, чтобы хорошая теория обладала
более   высоким  подтверждением,  чем  произведение   исходных  вероятностей
некоторых пар ее следствий, взятых в отдельности"317.
     Это  означало бы,  что даже если  мы  имеем  дело  с  парой эмпирически
эквивалентных  теорий,  можно  сказать,  что   теория,  обладающая   большей
унифицированностью   или   взаимозависимостью   некоторых  своих  следствий,
обладает и большей вероятностью по сравнению с другой теорией. Все это может
рассматриваться как аргумент против  инструментализма, однако  это не  может
быть  достаточным аргументом в  пользу  реалистического  толкования  научных
теорий:  ведь  критерии   связанности  и  взаимозависимости   следствий   не
обеспечивают  истинности  теорий.  Поэтому,  делает вывод  Хессе, мы  должны
ограничиться более скромным вариантом реализма: хорошей теорией надо считать
ту, которая  обеспечивает  наиболее подтверждаемые опытом и  взаимосвязанные
эмпирические следствия 318.
     Но ведь  это  почти  то  же  самое,  к  чему  призывает  ван  Фраассен!
"Конструктивный эмпирист" и  "научный  реалист" как бы  делают шаг навстречу
друг другу и в нерешительности останавливаются: дальнейшее движение означало
бы отказ от своих собственных позиций!
     Как верно  заметил  А.  Масгрейв,  ван  Фраассену не  удается  доказать
преимущества  своей  позиции  над  "научным  реализмом", но  поднимаемые  им
вопросы  заставляют "научных реалистов" более самокритично отнестись к своим
утверждениям;   "критика   со  стороны  "конструктивного  эмпиризма"  должна
стряхнуть с реалистов известное самодовольство"319.

     4. "Анти-реализм" М. Даммита

     Как видим,  инструменталисты  и  "конструктивные  эмпиристы"  критикуют
"научный  реализм" за  необоснованность его претензий  на определение истины
как соответствия с реальностью. Другая линия критики намечена М.Даммитом. Он
следующим образом  реконструирует позицию  "научного реализма":  предложения
науки соотносятся с реальностью, существующей  независимо от нашего знания о
ней,  таким  образом,  что  эта  реальность   сообщает  каждому  предложению
истинность или ложность как бы независимо от  того, что мы об этом знаем или
даже  можем  знать. Следовательно, реализм  предполагает  принятие  принципа
бивалентности  для научных  предложений: любое такое предложение должно быть
либо  истинным,  либо  ло