ть  всю систему  в целом (как изменения состава ее элементов, так и
изменения  связей  между  ними),  то   же  самое  относится  и  ко  всем  ее
подсистемам. Однако подсистемы  изменяемы в разной степени. Некоторые из них
более  стабильны,  что  позволяет  считать  их  "ядром" рациональности.  Эту
стабильность не  следует  преувеличивать и придавать ей абсолютное значение.
Например, логические нормы изменяются крайне редко, да  и само это изменение
должно пониматься в специальном смысле (как ограничение сферы безоговорочной
применимости тех или иных логических законов,  например, закона исключенного
третьего  в  рассуждениях,  допускаемых  интуиционистской  математикой,  или
закона  коммутативности конъюнкции в  рассуждениях о  событиях  в  микромире
субъядерной физики); следует учитывать также, что  нормы классической логики
сохраняются  как обязательное  условие построения метаязыков  для логических
систем,       призванных       зафиксировать      неклассичность      логики
языков-объектов78. Однако в  "ядро" научной рациональности  могут
входить   различные    логические    системы    (модальная,    многозначная,
эпистемическая,   временная   логики,   системы   со  строгой   импликацией,
релевантная логика и др.).
     Другой  пример: включение  в  систему  научной  рациональности принципа
вероятностной детерминации  не  означает, конечно, нерациональность принципа
однозначной  детерминации,  но   может  вытеснить   его  из  "ядра"  системы
рациональности, подчеркнуть его лишь относительную стабильность как элемента
этого "ядра"79.
     Если "ядро" нормативной рациональности  изменяется медленно и редко, то
"периферийные" подсистемы могут  обладать значительной подвижностью.  Так, в
современной науке довольно  быстро меняются образцы научно-исследовательской
деятельности. Например, в период между двумя мировыми  войнами  американская
психология главным образом ориентировалась на образцы исследований, заданные
психоанализом    и    бихевиоризмом,    а   в    70-е    годы    значительно
"переквалифицировалась" по образцам когнитивной психологии, разработанным на
основе   новейших    компьютеров,   позволивших   далеко    продвинуться   в
формулировании психологических теорий в виде машинных программ. Однако уже в
начале 80-х годов стало  ясно, что "недостаточная  экологическая валидность,
безразличие  к  вопросам культурам,  отсутствие  среди  изучаемых  феноменов
главных   характеристик   восприятия   и  памяти,  как  они  проявляются   в
повседневной  жизни,  способны  превратить  такую   психологию   в  узкую  и
неинтересную  область специальных  исследований"80. Это привело к
разработке и широкому распространению новых, более "реалистических" образцов
психологических  исследований,  связанных  с  естественной  целенаправленной
деятельностью субъекта.
     Еще  одним  примером   может  служить  изменение   образцов  построения
гуманитарных  и  социальных теорий, которые несколькими десятилетиями  назад
считались  "недоразвитыми" по  сравнению  с  теориями физико-математического
естествознания, строение которых легло в основу  такой идеализации науки как
"стандартная  концепция  научной  теории",  разработанной  под  значительным
влиянием неопозитивизма81. В настоящее  время происходит обратный
процесс:   специфические  черты  методологии  социальных   наук   становятся
образцами  для  технических  дисциплин  (рефлексивность,  ретроспективность,
аксиологичность,  прогнозирование будущего как условие  оценки настоящего  и
т.д.)    и     оказывают    серьезное    влияние    на    естественнонаучную
методологию82.
     И  внутри  "ядра",  и  внутри  "периферийных"  подсистем,  моделирующих
научную  рациональность,  различные  элементы  могут  иметь различный "вес".
Например, могут одновременно сосуществовать модели, состоящие из одних и тех
же элементов, но "работающие" по-разному  из-за того, что эти элементы в них
имеют неодинаковые функции. Одна  модель подчеркивает превалирующее значение
согласованности структур научного знания,  другая  модель  выводит на первый
план   принципиальную    "незамкнутость"   этих   структур,   богатство    и
альтернативность объяснительных процедур, эвристичность и т.п.
     Таким образом,  как вся система критериальной рациональности, так и  ее
подсистемы   в   качестве   моделей   являются   изменчивыми,   динамичными,
адаптируемыми к  процессам  развития  научного знания.  Важно отметить,  что
системный  подход  позволяет  рассматривать  одновременно  различные модели,
испытывать  их  на   применимость  к  анализу  реального   развития   науки,
устанавливать логические и генетические отношения между ними. Такой подход в
принципе   противоположен  методологическому  "абсолютизму",  который  можно
представить  как  выбор  некоторой  модели  в  качестве единственно верной и
попытку уместить в рамках этой модели все концептуальное, методологическое и
историческое многообразие науки.
     Признание множественности  способов моделирования  науки  и ее развития
ставит  нас  перед вопросами:  каким образом  та  или  иная модель  получает
распространение  и признание, на  чем  основан выбор "ядра"  системы научной
рациональности, как происходит  изменение оценки тех  или иных  критериев  и
норм рациональности в качестве  "основных" или "второстепенных", относящихся
к "ядру" или расположенных на "периферии" системы.
     Критерии рациональности не априорны, их содержание  обусловлено научной
практикой, всем ходом развития науки и научного  познания.  Их принятие есть
результат решения научной элиты, определяющей какой  образ науки (и научного
знания) доминирует в ту или иную историческую эпоху. Критерии рациональности
-  это  правила,  по которым  оцениваются теории и способы их построения, по
которым теории  принимаются  научными сообществами  в  качестве инструментов
исследования  и  в качестве  адекватных  описаний  и  объяснений. Существуют
различные типологии таких критериев. Одну из них предложил К. Хюбнер в книге
"Критика научного разума". Она состоит в следующем.
     К первому типу критериев  научной рациональности (К. Хюбнер называет их
"установлениями", подчеркивая тем самым  условный, конвенциональный характер
их  введения   в  методологический  инструментарий  науки)  относятся  такие
критерии,  которые  позволяют  ученым  получать   и   оценивать   результаты
измерений;  для  этого необходимо определить, какие  измерения  допустимы, с
помощью  каких  измерительных   средств  они  могут  быть  сделаны,   какими
требованиями ограничены функции измерительных приборов,  какие интерпретации
измерительных данных принимаются в расчет и т. д. Такие критерии  называются
инструментальными. Например, геометрические свойства твердых тел описываются
с помощью евклидовой геометрии.
     Второй тип - это критерии, позволяющие оценивать адекватность выведения
некоторой  математически выразимой  закономерности  или  естественнонаучного
закона из  результатов измерений и  наблюдений; это функциональные критерии.
Например,   применив  интерполяционную   теорему   Ньютона,   можно  вывести
математическую функцию движения из серии измерений.
     Третий  тип - аксиомы,  используемые тогда,  когда формулируются законы
или экспериментальные предсказания на основании некоторых граничных условий.
Например,  аксиома  "все  инерциальные  системы  эквивалентны"  работает как
основание для формулировки релятивистской механики.
     Четвертый тип - правила принятия или отвержения теории в зависимости от
результатов экспериментов; это оправдательные  критерии. Например,  к  таким
правилам  относится  принцип  фальсификации  К.  Поппера:  если   результат,
выводимый из теории как ее логическое следствие, не достигнут в эксперименте
или опровергнут последним, то  теория должна быть отброшена. К этому же типу
относится   принцип  верификации,  требующий  принятия  теории,   если   она
подтверждена фактами в такой мере, которая позволяет приписывать этой теории
достаточную степень вероятности.
     Пятый   тип  -  критерии,  определяющие   общие  характеристики  теории
(простота, наглядность,  степень вероятности или  наличие достаточного круга
потенциальных  фальсификаторов,  эвристичность,  согласованность и  т.  п.).
Такие  критерии  называются  нормативными, поскольку  их  принятие  означает
установление  некоторых   норм   рационального   поведения   исследователей,
принимающих и использующих ту или иную научную теорию83.
     Научное сообщество принимает те или иные критерии рациональности не  по
произволу, хотя такое принятие,  безусловно,  конвенционально.  Какие именно
нормы  определяют  для  данного  ученого,  для  данного научного  коллектива
рациональность их  деятельности  и ее результатов  - это зависит  от  многих
факторов:  объективного  содержания  этой   деятельности,  логики  предмета,
предшествующего    опыта,    общего    уровня    развития    науки   и    ее
материально-технической базы, социально-психологической  атмосферы  в данном
научном сообществе, влияния иных сфер культуры и т.д.
     Все  эти  факторы  должны  рассматриваться  в  историческом  контексте.
Например, к  науке  времен  Аристотеля  вряд  ли применимы  инструментальные
критерии  рациональности в том смысле, в каком они применимы в эпоху лазеров
и ускорителей элементарных частиц. В  эпоху, когда всесилие  научного метода
далеко  не  было  общепризнанной  "истиной",  превалирование индукции  среди
оправдательных   критериев   объяснялось   отнюдь   не   только   ее   чисто
методологическими преимуществами.  Поэтому рациональность науки - это всегда
исторически и культурно обусловленная и детерминированная система критериев,
по которым направляется и оценивается научная деятельность и научное знание.
     Конвенциональность  критериев  рациональности  -  тот  существенный  их
признак,  который позволяет сконцентрировать  вокруг их  изучения усилия  не
только методологов, но  и историков науки и культуры, философов и социологов
науки,  а  также психологов,  занимающихся исследованием  процессов принятия
когнитивных  решений.  В этом смысле  конвенциональность  является  ключевой
категорией теории научной рациональности84.
     Выбор   системы   критериев,   определяющих   рациональность   научного
исследования,  никак  нельзя  отождествлять с  добровольным  "заточением"  в
парадигме и непримиримым неприятием иных систем, иных способов моделирования
рациональности. Понятие "несоизмеримости",  применяемое ими  для обозначения
отношения между парадигмами, разделенными "научными революциями", туманное и
не  нашедшее убедительной  аргументации ни с логической,  ни  с исторической
точек зрения, в еще меньшей степени пригодно для обозначения отношения между
моделями рациональности, принимаемыми  различными научными  сообществами или
одним и тем же сообществом для разных целей или в разные периоды времени.
     Модели  рациональности  строятся  с   разными  задачами.  Одни   модели
предназначаются для  исследования  организации "готового"  научного  знания,
другие -  для  определения критериев  рациональной  научно-исследовательской
деятельности,  третьи  -  для  рационального понимания  процессов трансляции
знания и  обучения, четвертые - представления в виде рационального  процесса
изменения и  развития  науки. Эти  модели  могут  частично  перекрывать друг
друга, каждая из них помогает раскрывать природу научной разумности в разных
аспектах, ракурсах.  Модель  рациональности, отображающая  движение  знания,
смену его исторически обусловленных форм, развитие его  связей с  практикой,
может  отличаться  от  модели,  представляющей, например,  структуру научных
теорий.
     Вопрос  о  том,   какая   из   этих  моделей  представляет  "подлинную"
рациональность,   так   же  неправомерен,  как   вопрос,  какие   механизмы,
ассимиляционные  или  диссимиляционные,  более  адекватны  жизни  организма,
рождение  новых или  гибель отживших индивидов  является условием  выживания
популяции и т.п.  Научный  разум остается самим собой только  в движении,  в
постоянном   развитии.  Абсолютизация   какой-либо   его   частной   модели,
методологически неверна и чаще всего приводит к недоразумениям, а в конечном
счете - к иррациональным представлениям о науке.
     Означает  ли признание  множественности способов  моделирования научной
рациональности переход на позицию релятивизма? Утвердительный ответ на такой
вопрос был бы уместен только со стороны "абсолютиста": ведь сама эта позиция
принуждает мыслить в терминах жестких противопоставлений - либо  единственно
верная модель рациональности, либо все модели верны или, что то же самое, ни
одна из них  не  должна оцениваться  как правильная  или  неправильная,  эти
понятия вообще неприменимы.
     Абсолютистская  логика лежит и  в основании вопроса:  можно  ли назвать
рациональной  ту  или  иную модель рациональности, и если можно, то на каком
основании?   Отвечая   на  этот  вопрос,   У.  Бартли  пришел  к   концепции
"панкритического  рационализма".   Ее  суть   в  следующем:   рациональность
нормативной  системы  рациональности  не  может  иметь  иную   природу,  чем
рациональность  самой  науки.   Поэтому,  в  соответствии  с  установкой  на
критицизм  как  критерий  рациональности, следует признать, что сама  теория
рациональности      должна      быть      "опровергаемой",      подверженной
критике85.
     "Панкритическому  рационализму" не удалось ясно указать,  что имеется в
виду  под  "критикой   теории...  рациональной   критики".  Если   следовать
попперовскому  понимания научной рациональности, то  надо признать,  что  ее
устоями  являются  опыт  и  логика.  Опытные  данные   обладают  неоспоримым
приоритетом  перед   теоретическими  конструкциями,  столкновение  с  опытом
заставляет  действовать  по логическому  правилу modus tollens и отбрасывать
опровергнутые теории. Какой "опыт" мог бы заставить отбросить теорию научной
рациональности, основанную на таком принципе?  Ясно, что контр-примером этой
теории  могло бы стать  только указание  на  научное,  но нефальсифицируемое
суждение  (суждение,  стоящее вне  критики),  что  является  противоречием в
определении.
     Критика  теории осуществляется иной  теорией,  каждая  из них  берет  в
союзники  опыт, соответствующим образом интерпретированный. Следовательно, и
теория рациональности может быть подвергнута критике только со  стороны иной
теории  рациональности!  Чтобы  спор  теорий рациональности был  рационален,
нужна некая "супертеория", которая со своего метауровня рассудит  этот спор.
Но кто  поручится  за  рациональность  "супертеории"? Мы попадаем в  ловушку
бесконечного  регресса,  и  это  должно  быть  осознано  как   непреодолимая
трудность.
     Отсюда  стремление  найти  основания  рациональности  где-либо  вне  ее
теории, если понимать последнюю как систему критериев и норм. Мы уже видели,
что  в философии Поппера  был намечен такой  подход: понятие  рациональности
сопряжено  по смыслу  с  понятием демократии, и оба эти понятия представляют
части единого концептуального образования. Приняв такой подход, следовало бы
отказаться  от  идеи  рассматривать  научную  деятельность  как  единственно
надежную   парадигму  рациональности,   поскольку  основания  рациональности
выводятся за  горизонт научного познания и располагаются в  сфере социальных
интересов.
     В  свое  время Г. Лукач, заимствуя  теорию рациональности у  М. Вебера,
объявил  научную  рациональность   простым  перенесением  в  сферу  познания
принципов  "рыночного  расчета":   наука  получает   этот  принцип  из   рук
товаровладельца-буржуа.   Но   вслед  за   этой   мыслью   идет   различение
рациональностей "буржуазной"  науки  и "пролетарской науки". Так  получается
вздорный   вывод  из  сомнительных   теоретических   посылок.   Практические
последствия  этого подхода общеизвестны. Социологи Франкфуртской школы также
довели  критику научной рациональности  с  позиции  романтической  идеологии
освобождения  от  диктата  Разума  до антисциентистского абсурда,  по  сути,
реставрировавшего    архаические    типы    культуры     как    альтернативу
научно-технической цивилизации. Рядом с этими упражнениями следует поставить
и  антисциентистские эскапады  П.  Фейерабенда, искавшего  основания  "новой
рациональности" в безграничной творческой свободе индивида.
     Эти уроки, конечно, не закрывают  путь  поиска оснований рациональности
за  рамками  науки  и  научной  методологии.  Но  они  показывают   с  какой
осторожностью нужно вести этот поиск, не соблазняясь простыми ответами.
     Что  нового  может  предложить  системно-модельный  подход  к  проблеме
научной  рациональности? Прежде всего, как мне представляется, он  позволяет
избежать  регресса в  бесконечность в  поиске  "последних оснований" научной
рациональности,  не впадая при этом в релятивизм. Вопрос о том,  рациональна
ли та или другая модель научной рациональности, решается не тем,  что ищется
некая "суперрациональность", а тем, выполняет или не выполняет данная модель
свою функцию.
     Мы  уже  назвали  некоторые функции  моделей  рациональности  в  науке.
Сформулируем  вопрос  по-другому:  какова задача нормативной  эпистемологии,
рассматривающей   процессы  формирования   и   применения  моделей   научной
рациональности?
     Основной  функцией  моделей научной рациональности является  построение
теоретического образа науки  и научного познания86. Каждая модель
создает особый  образ науки и, следовательно, особенным оказывается  и место
этого образа в общей картине культуры.
     Таким образом, смещается фокус проблемы: она состоит не в том, какая из
моделей  рациональности  рациональнее  другой, не  в  том, с  помощью  каких
критериев   можно   определять  рациональность   -   как  систему  критериев
рациональности. Такая постановка проблемы ведет к регрессу в бесконечность и
потому  методологически  бесплодна. Зато вполне осмысленно  можно говорить о
степени  адекватности образа науки и научной деятельности,  доминирующей  на
данном историческом этапе картине  общекультурного  процесса.  Очевидно, что
эта степень не может быть  неизменной или одинаковой  для всех моделей и для
всех картин культуры, учитывая к тому же историческую их относительность.
     Например, индуктивистская модель  развития  научного познания,  некогда
выдвинутая  в  противовес  схоластически-спекулятивному  стилю  мышления   и
освободившая   науку  из-под  власти   метафизики,   затем   была   признана
неадекватной   из-за  своей  неспособности  передать  активность  познающего
субъекта, из-за грубого противопоставления научного и философского элементов
картины мира, из-за конфликтов с историей науки и  культуры. Однако  все это
не   означает,   что    индуктивистская   модель    научной   рациональности
"нерациональна" или менее рациональна, чем гипотетико-дедуктивная модель или
более  сложные  модели, включающие  социальные  и  социально-психологические
критерии  развития  науки и научного  знания.  Она  моделирует  определенные
стороны научной рациональности, и  в известных пределах эта модель выполняет
свои функции, в том числе и функцию построения рационального образа науки.
     Аналогичные  рассуждения  можно  привести относительно и других, широко
известных моделей научной рациональности (например, гипотетико-дедуктивной),
причем  следует  заметить,  что  речь  идет не  только  о  моделях,  главное
содержание   которых   определено   неким    фундаментальным   методом   или
фундаментальной  теорией  (теоретической программой),  но и  вообще о всякой
модели, успешно описывающей и объясняющей основные процессы, характеризующие
научное  познание.  Граница  между  рациональной  и  нерациональной моделями
научного познания заключается  не в  том,  какие  именно методы,  категории,
принципы  или  нормы  положены  в  основу  этих моделей  (хотя,