ии  конца  XVII  -  начала  XVIII  столетий.
Импортированная из  Европы наука  была первоклассной,  среди первых  русских
академиков  были всемирно известные  ученые:  Л. Эйлер,  Д. и  Н.  Бернулли,
Х.Гольдбах и  др. Однако внедрение науки  в  российскую культуру происходило
медленно и  болезненно,  наталкиваясь  на  недоверие,  непонимание,  и  даже
враждебность  со  стороны духовных традиций, моральных  устоев, всего уклада
русской  жизни. Ценностный  статус  науки,  ориентированной на  рациональное
исследование,  проникающее в  любые  сферы  природы  и  общественной  жизни,
противоречил и традиционным ценностям русской культуры допетровской эпохи, и
сугубо  прагматическим  ориентациям  самих  реформаторов.  В этом российская
ситуация  отличалась  от  западноевропейской,  где  наука  со  времен   Фомы
Аквинского  имела  религиозную  и культурную "санкцию".  Противоречие  между
наличной  культурой  и внедряемой цивилизацией преломлялось в самой  русской
науке, тормозило ее развитие. Российская наука набрала темпы количественного
и  качественного роста  только  полтора столетия  спустя -  с  началом новых
общественных  процессов,  связанных  с  реформой  1861 г. Но в течение этого
долгого периода влияние  науки, несмотря на трудности и противоречия, все же
сказывалось  на  формировании новой культуры,  новых  духовных  ориентиров в
России516.  Трудный вопрос  в  том,  насколько  велико  было  это
влияние, и как далеко продвинулся этот процесс.
     Российская  наука постоянно испытывала  на себе влияние "раскола" между
укоренявшейся   в   России  цивилизацией  западного  образца  и  культурными
основаниями, на которых строила  свою жизнь  основная  масса населения. Этот
"раскол" на разных  этапах  российской истории и  проявлялся,  и  оценивался
по-разному.  Например, Г.Шпет видел беду  русской  культуры в том,  что  она
"отстала" от европейской цивилизации и науки, П.Флоренский -  в том, что она
слишком поспешно  и  бездумно  стала на путь  заимствования  и  очутилась  в
губительной зависимости от западных цивилизационных  форм. Но примечательно,
что  обе полярные  оценки исходят  из  одной  и  той  же  констатации: между
цивилизационной ориентацией  и культурным смыслом "русской  науки" - опасный
зазор, трещина, уходящая в пропасть.
     По-иному,  нежели на  рубеже XIX и ХХ столетий, но не менее драматично,
складываются судьбы российской  науки  и  в наши  дни.  И было бы упрощением
сводить нынешний развал еще  недавно столь внушительного института науки  на
всем  постсоветском пространстве к  макроэкономическим  и  макрополитическим
трудностям.  Одна из  важнейших причин  бедствий  нашей науки  -  во  многом
сохранившийся с XVIII века раскол между ее функциями и наличными культурными
запросами общества. На протяжении почти всего ХХ века развитие отечественной
науки  было  практически  полностью подчинено  потребностям  государственной
машины,  в первую  очередь -  потребностям в  новейших военных  технологиях.
Милитаризованная   и  огосударствленная   наука   обладала   мощной   -  как
материально-финансовой,  так  и   идеологической  -  поддержкой   власти   и
развивалась быстрыми темпами,  хотя  и  значительно замедлившимися в период,
когда  одряхлевшая власть  и уродливая экономика  уже не могли  поддерживать
интенсивность этого движения. Однако она не укоренилась в структуре духовных
ориентиров.  Как  ни  старались  пропагандисты,  поиск  истины,   творческая
устремленность,   связи   между    научным   познанием   мира   и   духовным
совершенствованием  человека  не   были  признаны  обществом   как  основные
ценности.  Вырастающая в геометрической прогрессии  масса людей,  занятых  в
науке,  главным  образом ориентировалась  на престиж  и материальные  выгоды
научных  профессий,  на  возможность  вырваться  из   однообразия  и   скуки
"советского  быта"  хотя бы  за  счет  мнимой  или реальной  причастности  к
"высоким"  началам,  составлявшим  популярную мифологию  науки  в  обыденном
сознании.  Когда же тоталитарный колосс рухнул, развалилась милитаризованная
экономика,  и власть  уже физически не могла,  да и не  хотела  поддерживать
высокий  уровень  институциализированной  науки,  в обществе не  нашлось  ни
интереса, ни сил,  чтобы  поддержать падающие стены Башни Науки. И хотя, как
было  уже  сказано,  авторитет  ученых  (несмотря на тяжелейшие нравственные
провалы  многих  и многих  из них) еще  достаточно  высок,  в целом  престиж
научной деятельности неуклонно падает. У нашей науки по-прежнему нет прочной
культурной почвы.
     Мыслимо  ли изменение этой  ситуации? В состоянии ли общество  заделать
трещину между культурной и цивилизационной ипостасями науки?
     Наука как мощная  цивилизующая сила  становится  одновременно  и частью
культуры,   обретает  культуротворческие   импульсы,  если  общество  готово
воспринять  эти  функции,  если  существует  определенное  равновесие  между
культурой  и  цивилизацией.  Тогда  не только  профессиональная деятельность
ученых служит формам цивилизации, но  и научное знание признается ценностью,
поиск  истины  -  духовным  самовыражением человека. Когда  равновесия  нет,
страдают и наука, и общество, их взаимоотношения мучительны и противоречивы.
     Став непосредственной  производительной силой, наука  вошла  в  процесс
интенсивной профессионализации и  институциализации. И в этом процессе также
столкнулись ее культурные и цивилизационные качества.

     Наука как призвание и наука как профессия

     В  1920 г.  М.Вебер  писал: "Наука есть  профессия,  осуществляемая как
специальная дисциплина и  служащая  делу самосознания и познания фактических
связей, а вовсе не милостивый дар провидцев  и пророков, приносящий спасение
и откровение, и не составная часть размышлений мудрецов и философов о смысле
мира"517.   Эти   высказывания   полемически  направлены   против
традиционного  понимания  науки как чисто  культурного процесса. Современная
наука, утверждал М.Вебер, уже  не может  находиться в плену  иллюзий,  в ней
перестали  видеть особое  "призвание", удел избранных, чей путь направляется
исключительно страстью  познания, служения культурным идеалам. Наука исходит
из вполне  прагматической максимы  - "законы природы  стоят  того, чтобы  их
знать", поскольку стало очевидно, что знание этих законов приносит отнюдь не
только интеллектуальное  и  эстетическое  удовлетворение,  но  прежде  всего
блестящие  технические  и экономические успехи. Практическая ценность знания
вышла  на первый план,  все прочие достоинства науки стали  относить на счет
романтических настроений. Занятия наукой  перестали быть  делом "мудрецов  и
пророков", они превратились в повседневность  наемных работников умственного
труда.
     Профессионализация  науки  -  необходимое   условие   ее   современного
существования, это несомненный факт. Но когда профессиональную сторону науки
противопоставляют ее  ценностному смыслу, расщепляется  первичное  смысловое
единство, благодаря  которому наука некогда возникла как социальное явление.
Это  симптом отчуждения, настигающего науку как  раз  на  пути ее наибольших
успехов.  Блестящие  победы  познания  сопровождаются  тяжкими  духовными  и
нравственными  провалами,  профессиональная  деятельность  теряет  моральные
ориентиры. В этом источник опасности и для самой  науки, и для человеческого
общества.
     В  1975 г.  ведущие ученые-биологи  пошли  на заключение  добровольного
моратория  на   проведение   экспериментов   в   биологических   институтах,
занимавшихся проблемами генной  инженерии. Причина  беспрецедентного решения
заключалась в том, что молекулярная биология, совершив резкий рывок, вышла к
возможности  конструирования  живых организмов с  заданными свойствами;  это
открывало перед  наукой заманчивые перспективы  практического применения. Но
среди возможных использований результатов генной инженерии могли оказаться и
такие,  которые  поставили  бы под  вопрос  само  существование человечества
(например,  использование  бактериологического  или экологического  оружия).
Опасность таилась даже  в случайной небрежности, из-за которой "лабораторный
материал" мог войти в соприкосновение с биосферой планеты с непредсказуемыми
последствиями.
     Этот исторический факт иллюстрирует  недостаточность понимания  научной
профессии,   когда  она   сводится  на   "познание  фактических   связей"  в
соответствии  с определенными критериями рациональности научной методологии.
Мораторий   на  эксперименты   по   рекомбинации  ДНК  показал,  что  высшим
профессионализмом  является  разумная   предусмотрительность,   направляемая
заботой  о  человеческих  ценностях.  В данном случае "наука  как профессия"
оказалась неотделимой от  "науки  как призвания". Но история  знает и другие
примеры.
     Известно,  что  в  лабораториях фашистского  лагеря  смерти  Бухенвальд
проводились   научные  эксперименты  по   изготовлению  противоэпидемических
вакцин.    Проводились    учеными-профессионалами    по     всем    правилам
бактериологической и  медицинской  науки. Материалом  для  исследований были
препараты,  изготовленные  из крови  узников,  заражаемых  тифом  и  другими
смертельными  заболеваниям.  Бухенвальд  был  моделью  мировой  цивилизации,
замышленной фашистскими идеологами; наука в Бухенвальде  стала монстром,  ее
профессиональная рациональность служила безумию518.
     Разрыв   культуры  и   цивилизации,   лежащий  в   основе  расколотости
существенных свойств  современной  науки, - опасность слишком грозная, чтобы
полагаться только  на  собственные, нравственные, духовные  силы  ученых.  В
конце  тридцатых   годов   перед   самым  началом   второй   мировой   войны
В.И.Вернадский писал:
     "Мы стоим сейчас перед готовыми к взаимному истреблению многочисленными
государственными  организациями - накануне новой  резни.  И как  раз  в  это
время,  к  началу ХХ в.,  появилась  в ясной  реальной  форме возможная  для
создания единства человечества сила  - научная мысль, переживающая небывалый
взрыв  творчества.  Это  -  сила  геологического  характера,  подготовленная
миллиардами лет истории жизни  в биосфере.  Она выявилась впервые  в истории
человечества  в   новой  форме,   с  одной   стороны,  в  форме   логической
обязательности  и  логической  непререкаемости  ее  основных  достижений  и,
во-вторых,  в  форме вселенскости,  -  в  охвате  ею  всей  биосферы,  всего
человечества   -   в   создании   новой   стадии   ее   организованности   -
ноосферы"519.
     Мировая резня все же произошла.  Опасность всемирной бойни не исчезла и
в наши дни. Наука, способная  создать ноосферу, способна и на участие в этой
бойне, которая может  оказаться  последней.  Она  не  стала духовным оплотом
человечества, организатором вселенского единения "мыслящего человечества".

     Наука и мораль

     Распад единства культуры и цивилизации преломляется  в науке  проблемой
отношений  между наукой и  моралью, проблемой  нравственной  ответственности
ученых. Подчинен ли научный  разум требованиям морали? Или, напротив, мораль
должна отступать перед требованиями науки?
     Вопрос может  показаться  надуманным. А существует ли вообще какое-либо
противоречие  между  наукой  и  моралью?  Да  и  есть  ли  смысл в  подобном
сопоставлении?
     Было  время, когда  казалось, что никакого противоречия нет  и  быть не
может.  Наука  как деятельность  по  производству знаний так же  стоит  "вне
морали",  как и всякая прочая  производственная деятельность. Сопоставлять с
моралью  следует не  науку,  а  поступки  людей,  работающих  в  науке,  или
использующих  ее результаты.  Но, по широко распространенному убеждению  той
эпохи, когда в  успехах науки видели ясное указание на  светлые исторические
перспективы  человеческого  общества,  люди  науки  должны  быть  носителями
высокой морали. Ярче других это убеждение выразил А.Пуанкаре: "Наука  ставит
нас в  постоянное  соприкосновение  с чем-либо, что превышает нас: ...позади
того великого, что она нам показывает, она заставляет предполагать нечто еще
более великое:  это зрелище  приводит  нас в  восторг, тот восторг,  который
заставляет нас забывать даже самих себя, и  этим-то он  высоко морален. Тот,
кто  его вкусил,  кто  увидел хотя  бы  издали  роскошную  гармонию  законов
природы,   будет   более   расположен    пренебрегать    своими   маленькими
эгоистическими интересами, чем любой другой. Он получит идеал, который будет
любить  больше  самого  себя,  и это единственная  почва,  на  которой можно
строить мораль"520.
     Любовь к истине и  ее красоте -  что  может быть лучшим  основанием для
морали?  Так думал великий ученый. Наука дает образцы морального поведения -
коллективизм, солидарность, бескорыстное служение идеалам,  укрощение темных
инстинктов,   предрассудков   и   суеверий,  отвращение  ко  лжи  и  слепому
подчинению. Мораль поддерживает науку, направляет поведение ученых, помогает
дать правильные  общественные оценки деятельности ученых. "Мораль и наука по
мере своего развития будут  превосходно  согласовываться друг  с другом",  -
предсказывал А.Пуанкаре незадолго до своей  смерти. А вскоре началась первая
мировая  война,  и  впереди был  еще весь ХХ век,  заставивший  смотреть  на
отношения науки и морали с гораздо меньшим оптимизмом.
     С.Л.Яки   называет  современную  науку  нравственно  несостоятельной  и
инертной. Ученые, заявляет он,  оказались явно  неспособными "положить конец
тем  действиям,  которые  могли бы оказаться  гораздо  более  эффективными в
приближении  дня Страшного суда, чем все ангельские  трубы  вместе  взятые".
Отдельные  и  разрозненные призывы  прекратить  работу  над  водородной  или
нейтронной  бомбой, над стратегической оборонной инициативой, известной  под
названием "звездных войн", использовать до  предела  экологически безопасные
источники  энергии,  такие  как  солнечная   энергия  или  приливные  волны,
оказались  наивными.  Научное сообщество  не  смогло  возвыситься  над общим
уровнем нравственности общества, в котором "ни одной  трещины не  дает броня
нравственной  глухоты, с готовностью приветствующей увеличение уровня  жизни
благодаря технологии, которая одновременно составляет угрозу"521.
     Однако диктат  морали может  быть и  губительным для  науки.  Несколько
десятилетий назад  мысль  о пересадке человеческих  органов  от  живого  или
мертвого донора для спасения жизни  или исцеления пациента могла казаться не
только  фантастической, но  и аморальной. Сегодня  уже  сотни людей  живут с
пересаженным донорским  сердцем,  тысячи  -  с другими  трансплантированными
органами.  В  прошлом  морально-религиозный запрет на  анатомирование трупов
тормозил  развитие  медицины,  физиологии  и  других  наук  о   человеческом
организме.  Моральное осуждение  вивисекции  сдерживало  развитие  знаний  о
системе  кровообращения  у  высших  животных.  В  наше  время  моральному  и
религиозному осуждению подвергаются эксперименты, связанные с так называемым
"клонированием"   человеческих   существ,   хотя,   по    мнению   некоторых
специалистов, такие опыты могли бы резко повысить возможности  медицины. Эти
и другие примеры показывают, что мораль не может выступать  безапелляционным
судьей  развития  науки.  Принципы морали  могут  противоречить  друг другу.
Стремление к  истине - моральный долг ученого, но  моральная ответственность
за судьбы открытий может заставить ученого отказаться от исследования.
     Видимость    парадокса    возникает    из-за    чрезмерной    жесткости
сформулированной дилеммы.  Наука  не может  решать проблемы  ответственности
ученых, ссылаясь  на непреложность моральных кодексов.  Жизнь  ставит  людей
науки  перед нравственным  выбором. Совершая  выбор, человек  берет  на себя
ответственность за него. Выбор не предопределен, бремя свободы не может быть
снято с человека. Но общественная ситуация может влиять на выбор, предлагать
спектр возможных решений, шкалу моральных и правовых оценок поведения. Когда
формы цивилизации и культурные идеалы в разладе, моральный выбор для ученого
оказывается    парадоксальным.    происходит    расщепление    поведенческих
ориентировок:  сознание мечется  между долгом гражданина  и  долгом ученого,
между стереотипом социального успеха и нравственной самооценкой.
     Напротив,  равновесие культуры  и цивилизации  могло бы регулировать  и
моральные проблемы  науки. Профессиональная этика не  диссонирует с  нормами
общечеловеческой   морали.   Нежелательные   эффекты   научных  исследований
предвидятся    учеными   лучше,   чем   кем-либо.   Максимально    возможная
информированность  общества об этих эффектах, открытость  дискуссий, влияние
общественности, включая ученых, на принятие социально значимых решений - все
это  создает  условия  для  разрешения моральных  и  правовых  вопросов,  не
допуская перерастания их в трагические конфликты.

     ***
     Противоречия   культуры  и   цивилизации  -  не  временные   трудности,
преодолимые  общественным   "прогрессом".   Они  выражают   собой   присущую
человеческой истории  необходимость. Разрешаясь  на  одном  уровне развития,
противоречия  вновь возникают на  последующих. Спор  и взаимообусловленность
культурных  и  цивилизационных начал  -  вечная проблема. Признание этого не
означает  примирения   с   противоречием.   Вспомним   слова   Н.А.Бердяева:
человеческое  сознание все  глубже  осознает  свои собственные противоречия.
Вместе  с  этим  растет  понимание  того,  что   высшей  ценностью  является
творческая   свобода,   возвышающая   и  оправдывающая   само  существование
человечества. Овладение этой  ценностью  достигается  дорогой ценой:  вечным
борением  духа  с  самим  собой,  непрестанным  стремлением  выйти за  рамки
собственной ограниченности, вечной неудовлетворенностью достигнутым в поиске
совершенства.
     Наука  -  одна  из важнейших  форм этой духовной работы. Она ощущает на
себе  разрушительное действие  разлада между культурой и цивилизацией. Более
того,  она может  усугублять  этот разлад, когда происходящая в ее  пределах
интеллектуальная   деятельность   односторонне   гипертрофирована   в  ущерб
идеально-ценностному  наполнению  процессов познания. Но вместе с  тем наука
способна  влиять  на  отношения  культуры и  цивилизации.  Прежде всего  она
превращает эти отношения в предмет своего исследования. Для  этого требуется
исключительное напряжение рефлексии - с древних времен известно, что труднее
всего познать самого себя. Но у человечества просто нет иного выбора: либо с
помощью  науки  разрешать  противоречия  бытия,  угадывать и исполнять  свое
предназначение, либо прийти к апокалипсису.
     Человек находится в центре культуры. Формируя культуру, наука формирует
человека. Наукоемкость  культуры -  индекс ее развития в современную  эпоху.
Еще  более   важный   индекс  -  место  и  значимость  человека.  Наука  как
производство знаний  увеличивает  мощь  человека,  создает  предпосылки  его
свободы. Чтобы мощь и свобода возвышали, а не унижали и уничтожали человека,
необходимо направить  их  действие на реализацию высших идеалов и ценностей.
Наука   участвует  в  выработке  этих  идеалов.   Преодолевая  противоречия,
превозмогая скепсис, обобщая исторический  опыт,  вступая  в  диалог с иными
формами духовной и практической жизни  людей - искусством, религией, - учась
на своих поражениях  и гордясь победами, наука утверждает ценность истинного
познания и  самопознания, удовлетворенных земных  желаний, одухотворенных  и
возвышенных  нравственностью  и идеями бессмертия  человеческой  сущности, о
которой  могут  по-разному  судить религиозно  и  материалистически мыслящие
люди.
     "Констатация  простой уверенности,  что  хотя бы в этой  крайне  важной
области курс проложен верно, несет в себе силы  и утешение для тех,  в  чьих
душах  могло  бы зародиться сомнение