уирования
понятийных схем) становится в определенным смысле  культурным маргиналом...,
теряет связь с исходной задачей, для решения которой она возникала - задачей
защиты людей  от  равнодушия вселенной.  В  тех "возможных мирах",  которыми
оперирует  современное  научное  знание,  нет  места  человеку  как носителю
культуры"504.
     Раскрывая  тайны природы,  наука  не  приближает к ней человека  в  его
обыденной  жизни, с  ее  надеждами и  разочарованиями,  радостями  и  горем,
успехами  и неудачами. Но не  только  "маленький человек",  все человечество
уходит от единства с природой в мир "артефактов", искусственных созданий ума
и  рук, мир  чуждой человеку  рациональности. Чтобы жить  в этом мире, людям
требуется система ориентиров, и  они получают ее через каналы  образования и
воспитания,  находящиеся   под  контролем  науки.  Но  конвейер  образования
производит  огромное  количество  современных  невежд,  "образованщину",  по
выражению А.И.Солженицына. Десять-двадцать лет жизни,  отданных образованию,
в  большинстве случаев  дают  сумму  сведений бесполезных и чуждых "среднему
человеку".  Специальное  образование уводит  в  туннели  частных  научных  и
технических  дисциплин,  усваиваемых без видимой связи с другими  науками  и
системами    знания.   Ценность   образования,   как   правило,   измеряется
прагматическими  мерками,  соображениями  престижа,  карьеры,  "материальных
перспектив".
     Научно-техническое развитие  подсовывает свои  плоды,  не  требуя  даже
минимального   понимания   их   природы.  Телевидение  и   компьютеры  стали
обыденностью,  но  лишь  немногие  знакомы   с  принципами  устройства  этих
приборов. Специалист по электронике может быть абсолютным неучем в экономике
или психологии. Предметы из синтетических материалов ничем  не напоминают  о
формулах  высокомолекулярной химии, а квантовая  физика вряд  ли  интересует
большинство из тех, кто садится  в  кресло перед лазерным микрохирургическим
аппаратом.
     Поэтому понятно то, о  чем в свое время писал К.Ясперс: "Наука доступна
лишь  немногим.  Будучи  основной характерной  чертой нашего времени,  она в
своей  подлинной сущности тем  не  менее духовно бессильна, так  как  люди в
своей массе, усваивая  технические возможности или догматически  воспринимая
ходульные истины,  остаются вне ее...  Как только  это суеверное преклонение
перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция - презрение
к  науке,  обращение  к  чувству, инстинкту,  влечениям. Тогда разочарование
неизбежно при суеверном ожидании невозможного: наилучшим образом продуманные
теории  не  реализуются,  самые  прекрасные  планы  разрушаются,  происходят
катастрофы  в  сфере человеческих отношений,  тем  более непереносимые,  чем
сильнее была надежда на безусловный прогресс"505.
     И   пока   современные   язычники   хлещут  своего   идола,   на  место
девальвированного  образования  и  дискредитированной  науки  спешат   маги,
колдуны,   прорицатели   и  чудотворцы.  Они   собирают  толпы   современной
"образованщины", ублажают жаждущих и страждущих посулами, находят кратчайшие
пути  к душам.  При этом многие  из  них называют себя учеными, выступают от
имени  "подлинной" науки.  Видимо,  так легче войти в  доверие  к  людям, не
утратившим   фетишистского   преклонения  перед  наукой.  Тьма  суеверий  не
рассеивается в  свете рациональной науки, потому что этот свет  преломлен  в
суеверном сознании.
     Однако критики  науки  не  только  констатируют  оторванность науки  от
"человеческих масс", довольствующихся плодами  научно-технического развития,
но индифферентных по отношению к ценностям,  соединяющих, а не разъединяющих
науку и  культуру.  Они ставят под  сомнение  даже  превосходство достижений
научно-технического    прогресса   над   донаучными   формами   человеческой
активности.  Прислушаемся  к  П.Фейерабенду:  "Науку  всегда  ценили  за  ее
достижения. Так не будем же забывать о том, что  изобретатели мифов овладели
огнем и  нашли способ его сохранения.  Они приручили животных, вывели  новые
виды растений, ...обнаружили важнейшие связи между людьми и между  человеком
и природой... Древние народы переплывали  океаны на судах, подчас обладавших
лучшими мореходными качествами,  чем современные  суда  таких же размеров  и
владели знанием навигации и свойств материалов, которые, хотя и противоречат
идеям  науки,  на  поверку  оказываются  правильными,  Они  осознавали  роль
изменчивости   и  принимали   во   внимание   ее  фундаментальные  законы...
Изобретатели мифа  положили  начало культуре,  в то время как рационалисты и
ученые только изменяли ее, причем не всегда в лучшую сторону"506.
     Демагогия?  Она бросается в  глаза, и  не  нужно больших усилий,  чтобы
найти контраргументацию, разрушающую эти дерзкие эскапады. Но опять  же - не
будем спешить.  За демагогической  оболочкой скрывается  реальная  проблема.
Рассуждения  П.Фейерабенда  перекликаются  с  констатациями  К.Ясперса. Если
ценность  науки  измерять только  ее  практическими применениями (в  этом  и
состоит  "провокация"  -  сравнивать  значимость  мифогенной  и  наукогенной
культур по одной  и  той же шкале оценок, как  бы "забывая"  об исторической
изменчивости самих критериев сравнения, не говоря уже о масштабах и динамике
сопоставляемых  явлений), то  одного существования ядерного или космического
оружия достаточно, чтобы поставить эту ценность под сомнение.
     Призрак    Чернобыля   бродит   по    современному    миру.    Масштабы
научно-технических достижений не выглядят более внушительными,  чем масштабы
угроз, заключенных в выходящих из-под  контроля научно-технических системах.
И те, и  другие неизмеримо  выросли по сравнению с эпохой папирусных судов и
примитивного земледелия. Но самая большая  опасность -  потенциальный разлад
между  "внутренними"  интересами науки и  всеобщим  интересом  человечества.
Когда-то такой разлад был немыслим, сегодня уже нельзя не мыслить о нем.
     Какая  сила  способна  предотвратить  эту  опасность?  Быть может, сама
наука,   вернее,  люди,  представляющие  науку,  лучше  всех  понимающие  ее
возможности  и  последствия,  сами  в  состоянии  направить  ее  развитие  в
безопасное  и благотворное  русло?  Эта вполне  естественная идея в середине
века  была достаточно распространена  и имела своих энтузиастов. "Инициатива
установления определенного кодекса, регулирующего  границы и ответственность
за научное и техническое развитие и внедрение, -  писал организатор и первый
президент Римского клуба А.Печчеи,  - должна исходить прежде всего  от самих
представителей научной  общественности,  от  ученого сообщества... Известно,
что сегодня в мире  больше ученых, чем их было за предшествующие  века.  Как
социальная группа  они  представляют сейчас достаточно реальную  силу, чтобы
недвусмысленно и во весь голос заявить о необходимости всесторонне оценивать
технический  прогресс  и потребовать постепенного введения контроля  за  его
развитием в мировых масштабах"507.
     Вера  в  духовную силу  научного сообщества,  в  его способность  стать
решающим  политическим  и  культурным  фактором нашей  эпохи,  по сути, есть
отголосок  того времени,  когда в науке видели едва ли не основной двигатель
духовного  и  культурного развития общества, марширующего  по  направлению к
историческим идеалам человечества. По этой вере люди науки - слуги Истории и
Прогресса, носители  высших ценностей,  возвышающие свой голос именно тогда,
когда человечество  особенно нуждается в  их указаниях и руководстве. Однако
действительность  весьма далека от этого утопического  представления и часто
гасит оптимистические порывы подвижников. Мировое научное  сообщество совсем
не  однородно и состоит вовсе не из одних только  интеллектуалов-гуманистов,
озабоченных судьбами культуры.
     "Факт  превращения  свободного  исследования отдельных людей  в научное
предприятие,  - писал К. Ясперс, -  привел  к тому, что  каждый считает себя
способным   в  нем  участвовать,   если   только  он  обладает  рассудком  и
прилежанием.  Возникает слой плебеев от науки... Кризис  науки -  это кризис
людей,  который  охватил  их, когда  они  утратили подлинность  безусловного
желания знать"508.
     Плебейское  сознание ориентировано на успех, а не на  истину. А залогом
успеха может быть в  принципе что угодно - конъюнктурное поведение, "научное
обоснование   идеологии",   подтасовка   фактов,  победа  над   конкурентом.
Плебейская наука служит не Истине, а тем,  кто платит, обеспечивает "научные
предприятия", гарантирует устойчивое материальное благополучие. И кто осудит
ее  за это? Разве  не так точно поступают  люди  во  всех  иных сферах своей
деятельности?   Кто  осмелится   предъявлять   наемным   работникам   науки,
"обладающим рассудком  и прилежанием",  счет, по которому  не платит никакой
другой отряд трудящегося человечества?
     В   начале  века  Р.Мертон   сформулировал  принципы  "Большой  Науки":
универсализм  - наука стремится к  предельным  обобщениям о мире,  человеке,
обществе, не останавливаясь ни перед какими  ограничениями; общность - наука
не  знает  национальных,  классовых,  политических  и  прочих  барьеров,  ее
результаты являются достоянием всего человечества; бескорыстие - в науке нет
высшей  ценности,  чем  истина;  организованный  скептицизм   -  наука  есть
сообщество свободно мыслящих людей, для которых нет больших авторитетов, чем
Разум и Опыт;  сама организация науки  поддерживает эту свободу,  а человек,
отступающий  от истины и свободы критики, тем  самым  выводит себя за  рамки
науки.  Увы,  эти  принципы были  скорее  идеальным проектом,  чем описанием
реального положения вещей.
     Но это не значит, конечно, что люди, подобные А.Печчеи, -  беспочвенные
мечтатели  и  фантазеры,  лелеющие  иллюзии   и   не  желающие  считаться  с
реальностью.  Высокое и  низкое,  духовный  подвиг  и плебейство,  жреческое
служение истине, "безусловное желание знать" и беспринципный прагматизм -  в
науке,   как   в   любой   другой  сфере  человеческой   деятельности,   эти
противоположности объединены в сложную живую систему.
     Научное   знание,   используемое  лишь   как  средство   рационализации
всевозможных видов человеческой практики, ценимое только в своей утилитарной
функции,  легко  становится  средством  гипертрофии рационально-технического
начала, "роботизации"  человека.  Но при  чем здесь наука? Самую  прекрасную
вещь  можно  обратить  во зло  неразумием  или  дурным умыслом. Быть  может,
двойственный,  противоречивый  образ   науки  -  только  иллюзия  обыденного
сознания, принимающего видимость явлений за их сущность?

     Где искать причину двойственности?

     Существует философская  традиция, выводящая противоречия,  связанные  с
наукой  и  ее развитием  из противоречий общества,  в  котором это  развитие
происходит.  Так,   в  соответствии  с   социальной  философией   марксизма,
буржуазное  общество  пронизано  антагонистическое   противоречиями   -  это
общество   "отчужденного  труда"  и  эксплуатации,  в  котором  господствуют
отношения производства и распределения, основанные на частной собственности,
включающей  средства  производства.  Максимальное развитие  производительных
сил,  характерное  для  этого   общества,   сопровождается  максимальным  же
отчуждением  этих сил  от человека.  Наука стоит в ряду  этих сил. Она также
получает  громадный  импульс,   поступая  на  службу   технико-промышленному
развитию,  становясь  важнейшим ускорителем последнего,  а  также источником
обогащения   тех,  чьим  интересам  подчинен  этот  процесс.  Познавательная
ценность  науки отходит на второй  план. Научное  познание и  его результаты
рационализируют  и  стимулируют  общественное   производство   и  социальное
регулирование.  Но  по  парадоксальной  логике  противоречивой культуры  это
оборачивается "роботизацией" и обездуховлением человека.
     Идеологический характер этого представления о науке очевиден. Напомним,
что  для   Маркса  научный  труд  выступал  парадигмой   "всеобщего  труда",
владычество которого относилось им к "коммунистическому будущему". Из этого,
помимо прочего, следовало,  что  критика науки  должна  быть  переадресована
несовершенному  обществу,  в  котором  господствуют  социально-экономические
отношения, при которых "всеобщий" по своей природе научный  труд вовлечен  в
систему, искажающую эту природу, превращающую труд ученых в составную  часть
общего процесса  товарного производства  и обмена стоимостей.  Именно в этом
противоречии  видели  причину двойственности социальной роли науки,  а также
разноречивости оценок  науки в общественном сознании. Отсюда выводилось, что
человечество,   если   бы   ему   удалось   разрешить   противоречия   своей
социально-экономической жизни, получило бы науку, обращенную исключительно к
гуманистической цели.
     Здесь   нет   надобности  критиковать   марксистскую  утопию,   кстати,
задрапированную в тогу научности. Но сама  идея - рассматривать противоречия
науки  и  ее  образа  в  общественном сознании  как  следствие  "глубинных",
фундаментальных противоречий общественной жизни и  ее исторического развития
- более основательна, чем ее реализация в марксизме, и  потому  ее  берут на
вооружение самые различные социально-философские  теории. Во многих  из  них
преобладает критика европейской по своему генезису культуры, в которой наука
используется как орудие уничтожения и самоуничтожения, как сила, подавляющая
и  нивелирующая человека. Такая  культура  считается  порочной  и тупиковой,
многие  философы  предрекают  ее  неминуемую  гибель.  В  науке  усматривают
"дьявольское  перерождение"  духа,  соблазненного  призраком  неограниченной
власти над природой и людьми, над жизнью и смертью. Обезумевший человеческий
Разум,  ослепленный  гордыней,  не в  силах  постичь,  что его  бесчисленные
завоевания  - путь  к духовной пустоте;  неутолимая  жажда  познания, будучи
оторвана  от идеалов  Добра и Красоты, направляется только волей к власти  и
оборачивается "неодолимым роком" человечества. "Познание работает как орудие
власти,  -  писал  Ф.Ницше.  -  Поэтому  совершенно  ясно,  что  оно  растет
соответственно росту власти... Наука есть  превращение  природы  в понятия в
целях господства над природой"509. Иллюзия власти так сильна, что
даже самые страшные и очевидные поражения человеческого духа - ими наполнена
история  нашего  времени  -  предстают  перед  этим безумием  как  очередные
доказательства всесилия Разума!
     Разум, отождествивший себя с наукой, претендует на рационализацию всего
мирового устройства, втискивает в свои схемы жизненную действительность. Все
действительное превращается  в предмет рационального  познания, познанное  -
становится  предметом  воздействия,  "модернизирующего  преобразования".  Но
человек не  сводится к сумме научных знаний. Он "находит в  себе то, чего не
находит нигде в мире,  нечто непознанное,  недоказуемое, непредметное, нечто
ускользающее от любой исследующей науки" (К.Ясперс). Воля к власти подвигает
к  опредмечиванию  и  этой субстанции человечности.  Так  высшее  порождение
свободного духа перерождается в причину несвободы, угасания субъективности в
"неподлинном существовании".
     Исследование   этой   трагедии  направлено   к  осмыслению   внутренних
противоречий  культуры.  Ее  корни - в иссушенной почве духовности. К такому
выводу приходили философы, для которых "отчужденная наука" была прежде всего
следствием  утраты  нравственных  и  религиозных   ориентиров  и  ценностей.
С.Н.Булгаков писал: "Вера устанавливает религиозное отношение к тем истинам,
которые являются продуктом знания  и  мысли,  а  вместе с тем распространяет
область несомненного  и  туда,  куда не  хватает  наука...  Никакое развитие
знаний и  блеск материальной культуры не может возместить упадка веры; можно
допустить,  что человечество лишится своей науки, своей цивилизации, как оно
и жило без них  в  течение веков. Но полная  потеря веры в добро означала бы
нравственную смерть..."510.
     Эти слова были сказаны в 1912 г. в канун мировой войны и последовавшего
за ней революционного пожара в  России.  Предчувствие катастрофы  слышится в
них. Философ  взывает  к идеалам  веры, ставит  их выше  науки  и "ухищрений
цивилизации".  Это  не был академический  спор с  преобладающими воззрениями
эпохи, здесь нет логически выверенной аргументации. Это был зов и он повис в
пустоте. Между  идеалами  и  жизненной реальностью  пролег глубокий  разлом.
Цивилизация  шла  к кризису, наука лишалась нравственной опоры. Так  было  в
начале  века. На его  исходе,  находясь  в  ситуации  углубляющегося кризиса
современной культуры, мы вновь стоим перед теми же проблемами.

     Культура и цивилизация

     И  все же  прогресс науки  неудержим,  и  было бы  величайшей глупостью
становиться на  его пути. Противоречивость  мира,  в котором  осуществляется
этот  прогресс, отражается  в противоречиях,  пронизывающих  науку. Наиболее
общее  из  этих противоречий  -  единство  и  противоположность  культуры  и
цивилизации.
     Как писал  Н.А.Бердяев, "в нашу  эпоху  нет  более острой  темы  и  для
познания,  и для жизни,  чем тема о культуре и  цивилизации. Это  -  тема об
ожидающей  нас  судьбе"511.  Написано  это  под  непосредственным
впечатлением от книги О.Шпенглера "Закат Европы", в которой немецкий философ
остро  поставил  вопрос  о  последних  сроках  исторического   существования
европейской  культуры.  Диагноз  Шпенглера,  поразивший  современников своей
парадоксальностью  (книга  вышла в 1918  г.), был пессимистичен:  культурная
Европа  вступает в  завершающую фазу  своего бытия. Речь шла не  о  гибели в
катастрофе, хотя  мировая  война и  кровавые  политические потрясения питали
эсхатологические ожидания.  Шпенглер предрекал естественный закат  культуры.
Подобно тому как смерть является неизбежным итогом жизни, выражением строгой
и необходимой органической последовательности" в чередовании культурных эпох
является их "свертывание"  в цивилизацию. Цивилизация, по Шпенглеру, крайнее
и искусственное состояние, завершение и исход культуры, ее рок.
     И   О.Шпенглер,  и  Н.А.Бердяев  выступали  против  "банальной   теории
прогресса,  в  силу  которой  верилось,   что  будущее  всегда   совершеннее
прошедшего,  что  человечество восходит  по прямой  линии  к  высшим  формам
жизни".  Эта  теория была разработана  в социально-философских учениях XVIII
века, когда в противовес  провиденциализму, объяснявшему ход  истории  волей
Бога,   Провидения,  была   выдвинута   концепция   общественного  развития,
основанного на принципах разума и общественного  блага,  единых и общих  для
всех  исторических эпох  и  обществ.  Синонимами  прогресса выступали  такие
категории, как "просвещение", "гражданское общество", правовое государство",
"суверенитет  личности". История  выявила  противоречивость  "прогрессизма".
Формы общественного  бытия,  соответствовавшие  критериям  этой  теории,  не
гарантировали  счастья  и  благоденствия  индивидов;  социальная  реальность
противоречила   духовным  идеалам,   во   имя  которых   проектировалась   и
осуществлялась.
     Опыт  XIX и  тем  более ХХ  столетий  дал основания  для резкой критики
"прогрессизма". Приговор  Н.А.Бердяева  резок: "Прогресс  превращает  каждое
человеческое поколение,  каждое лицо  человеческое,  каждую  эпоху истории в
средство  и орудие для  окончательной  цели  -  совершенства,  могущества  и
блаженства  грядущего  человечества,  в  котором никто из нас не будет иметь
удела".  "Учение о  прогрессе есть  временное  учение  XIX века,  отражающее
состояние   сознания  европейского  человечества   в  XIX   веке   со   всей
ограниченностью,  со  всеми  пределами,  поставленными  этому  времени...  В
истории  нет  по  прямой  линии совершающегося  прогресса  д