содержание его  мировоззрения, его познания
мира, его  мышления о  мире, а  к тому же -
его  волю   к  самоотдаче   вещам   или   к
господству над  ними. Это  имеет  силу  для
индивидов и  рас, наций, культурных кругов,
народов и  семей,  партий,  классов,  каст,
сословий.       Внутри        общезначимого
человеческого  порядка   ценностей   каждой
особой  форме   человечности  предназначены
определенные качественные  сферы ценностей,
и  только   их  гармония,   их  смыкание  в
строении общей  мировой  культуры  способно
изобразить    все    величие    и    широту
человеческой души.
  Пусть   с   точки   зрения   божественной
вселюбви достойное  любви  создается  актом
этой любви  и носит  на себе ее печать: лю-
бовь   человека   не   запечатлевается   на
достойном  любви  и  не  создает  его.  Она
должна единственно  только  признавать  его
предметное   требование    и    подчиниться
существующей  в   себе,  но  в  себе  "для"

                                        129

человека,  устроенной  в  виду  его  особой
сущности  субординации   достойного  любви.
Любовь,  характеризуемая  как  подлинная  и
ложная имеется лишь потому, что фактические
склонности  и  акты  любви  человека  могут
согласоваться  с  субординацией  достойного
любви и  противоречить ей  - мы  даже можем
сказать, что  они могут ощущать и сознавать
себя в  единстве или разладе и противоречии
с той  любовью, какою  Бог уже  любил  идею
мира,  соответственно,  и  его  содержания,
прежде  чем  он  создал  его,  и  какою  он
продолжает сохранять  его  каждую  секунду.
Если человек  в своей фактической любви или
в порядке  строения своих  актов  любви,  в
предпочтении  и  небрежении,  ниспровергает
этот существующий в себе порядок, то он - в
отношении     себя      -      одновременно
ниспровергает,    по     интенции,    самый
божественный миропорядок.  И где  бы он его
таким  образом   ни   разрушал,   всюду   с
необходимостью рушился следом и его мир как
возможный  предмет   познания  и  как  поле
действия, воздействия и воли.
  Здесь  не  место  говорить  о  содержании
субординации  царства  того,  что  достойно
любви. Довольно  будет  сказать  кое-что  о
форме и содержании этого царства.
  Начиная с  первоатома и песчинки и вплоть
до Бога  царство это есть одно царство. Это
"единство"  не   означает  замкнутости.  Мы
сознаем, что  ни одна  из  данных  нам  его
конечных частей  не способна  исчерпать его
полноты и  его протяженности.  Если хотя бы
раз у нас был опыт того, как рядом с одним,
что достойно  любви, внезапно  всплывает  в
том же  самом или  другом  предмете  что-то
еще,  или  как  внезапно  над  тем,  что  в

130

определенной ценностной  сфере казалось нам
"в   высшей   степени"   достойным   любви,
оказывалось еще  нечто более  высокое,  то,
значит, нам  знакома  сущность  продвижения
или  проникновения   в   это   царство,   у
которого, как  мы понимаем,  не может  быть
определенных  границ.   Лишь  поэтому  ясно
также,  что   для  всякого   удовлетворения
какого-нибудь  любовного  побуждения  через
его  исполнение  адекватным  ему  предметом
существенна       неспособность        быть
окончательным.  Точно   так  же,   как  для
определенных     мыслительных     операций,
самозаконно производящих  собственные пред-
меты (например,  для вывода  из n  -  n+1),
существенно, что  их  применению  не  может
быть  положена  граница,  так  и  для  акта
любви, находящего  свое исполнение  в  том,
что достойно любви, существенна возможность
продвигаться от  ценности -  к ценности, от
вершины -  к более  высокой вершине.  "Наше
сердце  слишком   просторно",   -   говорит
Паскаль.  -  Пусть  даже  наша  фактическая
способность любви весьма ограничена и пусть
мы даже  знаем об этом - но мы одновременно
знаем и чувствуем совершенно точно, что эта
граница  не  пролегает  в  достойных  любви
конечных объектах, ни в сущности акта любви
как такового,  но может  пролегать  лишь  в
нашей  организации   и  в   том,  как   она
обусловливает   совершение    и   включение
(Auslusung) акта  любви. Ибо  это включение
связано с  нашей телесной жизнью влечений и
тем,  как  она  задействуется  возбуждающим
объектом. Но  вне связи с этим остается то,
что  мы   тут  постигаем   как   собственно
достойное  любви,   а  также   и  форма   и


                                        131

структура  того  царства,  членом  которого
представляется для нас это достойное любви.
  Любовь любит  и смотрит  в процессе любви
(im Lieben)  всегда несколько  дальше,  чем
только на  то, что  у нее  в руках, чем она
владеет.  Включающий  ее  импульс  влечения
может утомиться  - сама  она не устает. Это
"sursum corda"*,  составляющее ее сущность,
может  принимать   принципиально  различные
формы на  разных высотах  ценностных  сфер.
Простого сластолюбца  все быстрее убывающее
удовлетворение от наслаждения приятными для
него объектами  толкает, при наличии такого
же и даже убывающего импульса влечения, все
быстрее от  одного объекта  к другому.  Ибо
такова уж  эта влага: чем больше пьешь, тем
больше  жажда.   И  наоборот:  все  быстрее
увеличивающееся и  все более  глубокое - по
природе своей  - удовлетворение  того,  кто
любит объекты  духовные, будь  то  предметы
или любимые личности, дает при таком же или
даже    убывающем    импульсе    изначально
направленного на них влечения, так сказать,
все новые  обещания; оно понуждает движение
любви устремить  взор  немного  дальше,  за
границы  данного.   Движение  [любви]  -  в
предельном  случае  любви  личностной  -  в
принципе безгранично  развертывает личность
именно  таким  образом  в  свойственном  ей
направлении идеальности и совершенства.
  Но в  обоих случаях, и при удовлетворении
одним лишь  наслаждением, и  при  наивысшей
личностной  любви,   это  один   и  тот  же
сущностно  бесконечный   процесс,   который
проявляется и  тут и там, всюду препятствуя
появлению характера окончательности, хотя и
____________________
*  Выше сердца (лат.).

132

по прямо  противоположным причинам: тут - в
виду снижающегося  удовлетворения, а  там -
увеличивающегося. Ни  один упрек  не  может
быть столь  болезненным и  оказаться  столь
сильным  стимулом,   воздействуя  на  самую
сердцевину личности  для продвижения  ее  в
сторону замысленного  совершенства, как со-
знание любимого  человека, что он полностью
или только  отчасти не  удовлетворяет  тому
идеальному  образу  любви,  который  предъ-
являет ей  влюбленный, но  который у нее же
им и  заимствован. В сердцевине души тут же
возникает мощный  порыв к тому, чтобы войти
в этот  образ: "Я буду светиться мнимостью,
пока не  свершу становления"*.  То,  чем  в
одном  случае   является  усиленная   смена
объектов  как   выражение  этой  сущностной
бесконечности процесса,  то в  другом  есть
усиленное углубление  в нарастающую полноту
одного   объекта.    И   если    там    эта
бесконечность  ощущается  как  умножающееся
беспокойство, безостановочность,  горячка и
мука  этих   состояний,  т.е.   как   модус
устремления, при  котором все новое и новое
становится истоком  как бы  бессильных  все
новых  и   новых  обращений,   -  то  здесь
счастливое продвижение  от одной ценности в
предмете    к     другой     сопровождается
нарастанием покоя,  удовлетворенности и его
устремление  имеет   ту  позитивную  форму,
когда  новое   притяжение   предчувствуемой
ценности  всякий  раз  заставляет  оставить
позади ценность  на тот  момент данную. Все
____________________
*  Начальная  строка   Песни   Миньоны   из
  "Вильгельма    Майстера"     Гёте.     Ее
  многосмысленность теряется  в поэтических
  переводах - Примеч. пер.

                                        133

новые  и   новые  надежды   и  предчувствия
сопровождают    его.    Итак,    существует
позитивно-ценностная и негативно-ценностная
безграничность любви, переживаемая нами как
потенция,    а     соответственно    -    и
безграничность устремления,  строящегося на
акте любви.  Что касается  устремления,  то
существует   решительное   различие   между
неистовой,  в   муках   рожденной   "волей"
Шопенгауэра и блаженным, ориентированным на
Бога "вечным устремлением" у Лейбница, Гёте
- Фауста, И.Г.Фихте.
  Такая   сущностно    бесконечная   любовь
(Lieben) -  как бы  ни была она преломлена,
стеснена  и   партикуляризирована   видовой
организацией своих  носителей - требует для
своего удовлетворения  бесконечного  блага.
Итак, уже из-за этой сущностной особенности
всякой любви  (Lieben) в  основе тезиса  об
ordo amoris  лежит предмет  идеи Бога (если
подходить с этой формальной стороны к обоим
предикатам:  благу   и  бесконечной   форме
бытия).  "Inquietum   cor   nostrum   donec
requiescat in  te"*. Бог и только Бог может
быть вершиной  ступенчатого  пирамидального
строения царства  того, что достойно любви,
- истоком и целью целого одновременно.
  Итак, где  бы  человек  -  как  отдельный
человек или  как  союз  -  ни  считал  себя
достигнувшим      абсолютно      последнего
исполнения    и    удовлетворения    своего
любовного порыва неким конечным благом, там
речь всегда  идет об  иллюзии, о  стагнации
его   нравственно-духовного   развития,   о
____________________
*  Неспокойно  сердце   наше,   покуда   не
  успокоится  в   тебе   (лат).   Августин.
  Вступление к "Исповеди" - Примеч. пер.

134

сковывании импульсом  влечения,  точнее,  о
том,   что   функция   импульсов   влечения
возбуждать  любовь  и  ограничивать  объект
любви превращается  в функцию сковывающую и
сдерживающую. Чтобы  обозначить  эту  самую
общую   форму    развала   и    хаотичности
(verwirrung) в  ordo amoris,  к  которой  в
известном смысле можно свести все особенные
формы    беспорядочности,    мы    намерены
воспользоваться  одним  старым  выражением.
Когда   о    человеке   говорят,   что   он
увлекается,  то   это  в   высшей   степени
пластично  характеризует   и  то,  как  он,
пренебрегая  своим  руководящим  личностным
центром, зачарован  и заморочен  каким-либо
конечным благом,  и то,  что поведение  его
сумасбродно.  И   мы  станем   говорить  об
абсолютном    увлечении,    если    человек
обнаруживает  на  месте  абсолюта  в  своем
фактическом  ценностном   сознании,  месте,
необходимо  наличествующем   у  каждого  (и
потому  не   обязательно  знаемом  также  и
дискурсивно  или   в  силу   еще   какой-то
рефлексии) ценность некоего конечного блага
или   рода    благ,    а    такое    благо,
абсолютизированное  ослеплением,  мы  будем
называть (формальным) кумиром. (Процесс со-
творения кумира  будет занимать  нас позже,
равно  как   и  процесс  выздоровления  при
разбиении кумиров  и ослаблении увлечения).
И напротив,  об относительном  увлечении мы
станем говорить,  если  человек,  сообразно
свойственной  ему   фактической   структуре
любви    (Lieben),    а    также    способу
предпочтения одних  ценностей и  небрежения
другими, нарушает  объективную субординацию
достойного любви.


                                        135

  Но  увлечением   и   (следующей   отсюда)
беспорядочностью в  ordo  amoris  не  может
называться  всего  лишь  фактическая  огра-
ниченность доступных  для одного субъекта -
в силу  определяющих его  сущность потенций
любви   -   частей   и   областей   царства
ценностей, не  говоря уже  об одной  только
(сколь угодно  значительной) ограниченности
фактических  вещественных   благ,   которые
выступают в качестве примеров доступной для
него ценностной  сферы.  Ибо  для  конечных
существ естественна  - и  только  у  самого
Бога  ее   нет  -  какая-то  не  более  чем
ограниченность  ценностного   мира  и  мира
любви,  ограниченность,   которая,  правда,
последовательно  убывает   на   все   более
высоких  ступенях  иерархии  воспринимающих
ценности существ - от червя до Бога. Ведь к
сущности   самого    реального   (Sachlich)
царства  ценностей   относится  и  то,  что
царство достойного любви может быть отобра-
жено в  духе (и  тем самым могут быть также
познаны и  обусловлены вещи  и события  как
носители   достойного   любви)   только   в
безграничной полноте  разнородных  духовных
индивидов (Individuen  von Geistern),  а  в
пределах         человеческого         духа
(Menschengeister) -  лишь различными и даже
неравноценными    индивидами    (отдельными
индивидами и  союзами), семьями,  народами,
нациями  и   культурными  кругами.   Равным
образом относится  к этой  сущности и форма
протекания этого  отображения во  времени в
уникальной истории  самого этоса.  И к тому
же, само  собой, только дополнение к нему в
форме   синхронной    (в   сообществе)    и
последовательной  (исторически)  совместной
любви  к  сферам  ценностей,  упорядоченным

136

согласно ordo  amoris,  способно  исполнить
уникальное  совокупное  предназначение  ин-
дивида, называемого "человечеством". Только
если  любовь,  не  достигая  конститутивных
пределов, ограничивается  частью  сущностно
достижимого  для   субъекта,  то  это-то  и
представляет   беспорядочность,    конечная
причина которой  оказывается затем  в видах
увлечений. И постольку, конечно, существует
вина человека  в том,  что в  сердце его  -
вакуум   любви,   причем   вина   как   ин-
дивидуальная, так  и наследственная, и вина
союза; как  трагическая и судьбическая, так
и в  обычном смысле  слова  "свободно"  со-
деянная.  Сущностной  безграничности  самой
любви  конститутивная  ограниченность  сфер
любви не  наносит никакого  ущерба. Ибо как
раз тогда,  когда более или менее осознанно
замечают  безграничное,  но  "пустое"  поле
того, что  достойно любви  - как  бы позади
данного субъекту  как достойное  любви -  в
настоящий  момент   или  как   в   принципе
достижимое,  -   тогда  в  переживании  об-
наруживается    именно    эта    сущностная
безграничность.     Напротив,     увлечение
наличествует лишь там, где это пустое поле,
этот    "вид",    открывающийся    надежде,
предчувствию,  вере,   где   метафизическая
перспектива     любви     отсутствует     в
переживании; и  наоборот:  в  усиливающемся
осознании пустоты  дает себя  знать  именно
начинающееся ослабление увлечения.
  Итак, то  единство царства,  о котором мы
говорили,  заключено   в  иной   плоскости.
Объективно оно  состоит в  единстве законов
его   ступенчатого    строения,    как    в
направлении достойных  любви объектов более
низкого, так и более высокого порядков; оно

                                        137

состоит в  том,  что  ступенчатое  строение
этого  царства,  остающееся  постоянным  на
каждой фазе  этого  бесконечного  процесса,
строго -  сообразно сущностным  ценностям -
подчинено    законам.    А    на    стороне
человеческой личности  единство  состоит  в
присущей   актам    и    потенциям    любви
законосообразности  разумного  предпочтения
одних ценностей  и достоинств  и небрежения
другими. Через  эти ценности  и достоинства
акт любви  направляется на  вещи, в которых
они являются нашей душе.
  Ибо то,  что мы  называем "душой" (Gemut)
или, образно  говоря, "сердцем" человека, -
это не  хаос слепых  эмоций,  якобы  только
соединяющихся и  разъдиняющихся  с  другими
так называемыми  психическими данностями по
каким-то каузальным правилам. Она сама есть
расчлененное отражение  космоса всего,  что
может быть  достойно любви  - и  потому она
есть также  микрокосмос мира ценностей, "Le
coeur a ses raisons"*.
  Возникли целые  школы,  которые  полагали
задачей  философии   "соединить  притязания
рассудка с  притязаниями сердца  и  души  в
едином  мировоззрении",   или   же   школы,
которые     иллюзионистически      намерены
обосновать религию  целиком  на  "сердечных
стремлениях",  "нравственных  требованиях",
"чувстве зависимости"  или иных  такого  же
рода    состояниях.     Все    мужественные
мыслители, все подлинные и последовательные
рационалисты  с   достойной  решительностью
отвергали       такие       иллюзионистские
представления, будь  они  даже  выражены  в
____________________
*  У сердца  свои доводы  (фр.)  -  формула
  Паскаля.

138

самой  тонкой   форме.  "К   черту  душу  и
сердце", -  говорили они,  - если речь идет
об истине  и действительности!". Но разве в
этом смысл  слов Паскаля? Нет. Смысл их - в
прямо противоположном.
  У сердца  в его собственной сфере имеется
строгий   аналог    логики,    отнюдь    не
заимствуемый им  из логики рассудка. В него
- как об этом учит уже учение древних homos
agraphos**      -      вписаны      законы,
соответствующие  плану,   по  которому  мир
выстроен как  ценностный мир.  Оно способно
любить и ненавидеть слепо и рассудительно -
так же,  как слепо и рассудительно мы можем
судить о чем-либо.
  После  того  как  о  той  же  самой  веши
высказался  рассудок,   у  "сердца"   своих
доводов  нет,  а  впрочем,  есть  еще:  нет
"доводов", которые суть совсем не доводы, а
объективные     определения,      подлинная
"необходимость", а  есть  лишь  soi-disant*
доводы,  то   есть  мотивы,   желания!   Но
ударение в  высказывании Паскаля сделано на
"ses" и  "raisons". У сердца - свои доводы:
"свои", о  которых рассудок ничего не знает
и никогда  ничего знать  не способен;  и  у
него  есть   "доводы",  т.е.   реальное   и
очевидное понимание  фактов, к которым слеп
всякий рассудок - так же "слеп", как cлепой
- к цвету, как глухой - к звуку.
  В  этом   выражении   Паскаля   высказано
понимание глубиннейшего смысла - понимание,
которое  в   настоящее  время   лишь  очень
медленно     освобождается     от     хлама
недоразумений. Есть ordre du coeur, Logique
____________________
** Неписаный закон (греч.).
*  Якобы (фр.).

                                        139

du coeur,  mathematique du coeur**, которая
столь же строга, столь же объективна, столь
же абсолютна  и непреложна,  как правила  и
выводы   дедуктивной    логики.    Образное
выражение "сердце"  отнюдь не  означает - в
противоположность  тому,   что  думаете,  с
одной стороны,  вы, филистеры, а с другой -
вы,    романтики,     -     местопребывания
беспорядочных   состояний,    неясного    и
неопределенного бурления  или каких  бы там
ни  было  могучих  сил,  которые,  согласно
закону причинности  (или  же  нет),  кидают
человека то  туда, то сюда. Это не какая-то
фактичность   наличных   состояний,   немым
образом  связанная  с  человеческим  Я,  но
воплощение хорошо  сориентированных  актов,
функций,    несущих    в    себе    строгую
самостоятельную         законосообразность,
независимую от  психологической организации
человека и  работающую точно,  пунктуально,
тщательно.  В   ее  функциях   перед   нами
выступает строго  объективная сфера фактов,
самая  объективная,  самая  фундаментальная
изо всех,  какие только возможны. Даже если
бы в  мироздании прекратилось существование
homo sapiens,  она все  равно пребывала бы,
подобно истине  выражения 2 х 2 = 4  - нет,
еще  более   независимо  от  человека,  чем
значимость этого выражения!
  И если  видеть это  разучились не  только
тот или  другой человек,  но  целые  эпохи,
рассматривавшие всю эмоциональную жизнь как
немую,       субъективную       фактичность
человеческих состояний, без обосновывающего
объективную  необходимость   значения,  без
____________________
** Строй срердца, логика сердца, математика
  сердца (фр.).

140

смысла и направления, - то это не следствие
какого-то естественного устройства, но вина
людей и  эпох  -  всеобщая  неряшливость  в
делах чувств,  в делах  любви и  ненависти,
отсутствие  серьезности   по  отношению   к
глубинам  жизни   и  обстоятельств,   а  по
контрасту     с     этим     -     забавная
сверхсерьезность и комическая озабоченность
теми  вещами,   справиться  с  которыми  мы
технически можем  при помощи  шутки.  Если,