потребности человеческого  сердца  и  есть,
как я  уже говорил, "естественная религия".
Что любовь  есть вообще  драгоценное благо,
счастье и  утешение  человеческой  жизни  -
более  того,   единственная  подлинная   ее
основа   -    это   есть    истина    обще-
распространенная,   как   бы   прирожденная
человеческой душе.  Лирическая поэзия  всех
времен  и  народов  прославляет  блаженство
эротической любви.  Но зротическая  любовь,
при  всей   ее  силе   и  значительности  в
человеческой жизни,  есть в  лучшем  случае
лишь  зачаточная  форма  истинной  любви  в
намеченном    выше     смысле,    или    же
благоухающий, но  хрупкий  цветок,  распус-
кающийся на стебле любви, а не ее подлинный
корень.   По   основной,   исходной   своей
сущности она  корыстна, -  определена радо-

                                        165

стью,   которое   любимое   существо   дает
любящему: в  более высокой, очищенной форме
она есть  зстетическое восхищение, т.е. со-
впадает с  восприятием красоты,  телесной и
душевной, любимого существа. Это восприятие
красоты уже содержит, как мы знаем, элемент
религиозного чувства;  поэтому через него в
любимом  существе   усматривается   отблеск
чего-то   божественного,    и   оно    само
"обоготворяется".   Но    именно   в   зтом
заключается    роковая     и    трагическая
иллюзорность       эротической       любви,
обнаруживается, что  она основана  на неком
обмане   зрения.    Истинное    религиозное
чувство, имеющее  своим подлинным  объектом
святыню,    само     Божество,     ошибочно
фиксируется на  несовершенном  человеческом
существе; в  этом смысле эротическая любовь
есть  ложная   религия,   некоторого   рода
идолопоклонство.  То   же  можно   выразить
иначе,  сказав,   что  заблуждение  состоит
здесь  в   том,  что  религиозная  ценность
человеческой души,  как  таковой,  т.е.  ее
субстанциального ядра, ошибочно переносится
на ее  эмпирические качества и обнаружения,
фактически несовершенные. Когда заблуждение
разбивается       трезвым       восприятием
эмпирической    реальности,     эротическая
любовь,  поскольку   она  остается   фикси-
рованной на  эмпирическом,  внешнем  облике
любимого, т.е. поскольку она не переходит в
иную,   высшую   форму   любви,   неизбежно
кончается   горькими   разочарованиями,   а
иногда  по   реакции   переходит   даже   в
ненависть.  Платон  в  диалоге  "Симпозион"
описывает подлинное  назначение эротической
любви,  именно   как   первой   ступени   к
религиозному чувству:  любовь к  прекрасным

166

телам  должна   переходить  к   "прекрасным
душам", а  последняя -  в  любовь  к  самой
Красоте, совпадающей  с Добром  и  Истиной.
Здесь  любовь   к   человеку   имеет   свой
единственный смысл,  как путь  любви к Богу
и, исполнив свое назначение, преодолевается
и  исчезает.   Как  бы   много  правды   не
содержалось в  этом возвышенном учении, оно
все же не содержит всей правды любви; мы не
можем подавить  впечатления, что  этот путь
очищения и возвышения любви содержит все же
и  некое   ее  умаление  и  обеднение;  ибо
"любовь" к  Богу, как к "самой Красоте" или
"самому Добру", есть менее конкретно-живое,
менее насыщенное, менее полное чувство, чем
подлинная любовь,  которая есть  всегда лю-
бовь к конкретному существу; можно сказать,
что  любовь   к   Богу,   купленная   ценою
ослабления или  потери любви к живому чело-
веку,  совсем  не  есть  настоящая  любовь.
Есть, однако,  и другой,  более совершенный
путь  развития   и  углубления  эротической
любви  -   именно,  когда   она  постепенно
научает  любящего  воспринимать  абсолютную
ценность  самой   личности  любимого,  т.е.
когда  через   любовь  к   внешнему  облику
любимого  -  телесному  и  душевному  -  мы
проникаем к  тому глубинному  его существу,
которое этот  облик "выражает", хотя всегда
и несовершенно  - к  его  личности,  а  это
значит:   к    его    существу,    как    к
индивидуально-конкретному         товарному
воплощению  божественного   начала  личного
Духа   в    человеке.   Здесь    иллюзорное
обоготворение      чисто       эмпирически-
человеческого, как  такового, преобразуется
в   благоговейно-любовное    отношение    к
индивидуальному  образу   Божию,  к   бого-

                                        167

человеческому       началу,        подлинно
наличествующему  во   всяком,  даже   самом
несовершенном,   ничтожном    и    порочном
человеке. Истинный  брак есть  путь  такого
религиозного    преображения    эротической
любви,  и   можно  сказать,   что  в   этом
таинственном  "богочеловеческом"   процессе
преображения и  состоит то,  что называется
"таинством брака".
  Другой  естественный   зачаток   истинной
любви  есть   присущее   человеку   чувство
товарищеской  или  соседской  солидарности,
братской   близости    членов   семьи   или
племенного   и    национального   сродства.
Первоначальный   смысл    слова   "ближний"
означает именно человека "близкого" в одном
из этих,  сходных  между  собою  отношений.
Человек  по  своей  природе  есть  существо
социальное, член  группы;  ему  естественно
иметь    близких,     соучастников    общей
коллективной  жизни,   как  естественно,  с
другой стороны,  за пределами  этой  группы
иметь   чуждых    или    врагов.    Чувство
сопринадлежности  к   некому  коллективному
целому, сознание,  выражаемое в слове "мы",
есть    естественная     основа     всякого
индивидуального самосознания,  всякого "я":
"я" предполагает  отношение  к  некому  или
неким "ты",  т.е. сопринадлежность к "мы" -
к форме  бытия, в которой я сознаю себя или
свое сущим  и за  пределами "меня  самого".
Отношения между  "близкими", членами  общей
группы, суть, - несмотря на возможность или
даже необходимость  в них начала иерархии -
отношения  принципиального  равенства,  при
котором каждый  признает и "блюдет" "права"
других, равноценные  и соотносительные  его
собственным     правам.     Первоначальный,

168

элементарный смысл заповеди "люби ближнего,
как самого  себя" в  Ветхом Завете  состоит
именно  в   этом  принципе  справедливости,
взаимного   уважения   прав   и   интересов
соплеменников,  членов  общей  группы.  Это
отношение есть  нечто иное,  чем  любовь  в
специфическом смысле  этого понятия, хотя и
содержит ее зачаток. В нем другой "ближний"
уже сознается в принципе существом подобным
"мне";  на   него  переносится  то  чувство
значительности, существенности, исконности,
которое присуще  сознанию самого  себя, как
носителя жизни  и  жизненных  интересов:  в
"ты" я  прозреваю как бы другое "я". Но это
отношение   само    определено    сознанием
сродства,  общности,   близости;   оно   не
распространяется на  всякого человека,  как
такового,     а     скорее     предполагает
необходимость выделения "ближних", "своих",
от  "других",   "чужих",   "далеких".   Это
отношение определяет  -  употребляя  меткий
термин  Бергсона   -  установку  "замкнутой
группы".   В    противоположность    этому,
христианское   отношение   к   любви   есть
отношение  "открытое",  преодолевающее  все
человеческие  ограничения.   В   притче   о
милосердном самарянине  отчетливо  показано
это    преображение    понятия    ближнего;
"ближним" оказывается  не  соплеменник,  не
единоверец,  а,   напротив,   иноплеменник,
инаковерующий, но  проявивший  сострадание,
милосердие, любовь.  Любовь  обнаруживается
здесь,     как     сила,     превозмогающая
естественное   человеку,   как   природному
существу,  различение   между   "своим"   и
"чужим", "другом"  и "врагом".  В  практике
даже и  христианской  церкви  это  древнее,
прирожденное человеку  сознание  различения

                                        169

между  своим  и  чужим  продолжает  жить  в
вероисповедной замкнутости и отчужденности;
тем более  оно  живет  в  практике  мирской
жизни   человечества,    именующего    себя
христианским,  во   всех  формах  групповой
ограниченности  -   в  замкнутости  дома  и
семьи,  в   сословной  и  национальной  ис-
ключительности, - коротко говоря, во всяком
esprit  de   corps*.  В   противоположность
этому, любовь  в христианском  смысле этого
понятия   означает    преодоление    всякой
групповой замкнутости;  в ней все люди, как
таковые,  признаются   "братьями",  членами
единой  всеобъемлющей   вселенской   семьи,
детьми  единого  Отца.  В  этой  формуле  с
гениальной  религиозной  простотой  выражен
радикальный  переворот  в  отношении  между
людьми: самая  тесная, интимная,  замкнутая
связь -  связь между  членами одной семьи -
расширяется так,  что охватывает всех людей
без различия,  даже (как у св.Франциска), -
все творение  без различия,  чем преодолена
всякая групповая замкнутость.
  Христианство, в  качестве религии  любви,
т.е.  религии,   определенной   восприятием
общего   божественного    происхождения   и
божественной ценности  всех людей, и потому
их   сопринадлежности    к   всеобьемлющему
целому,  объединенному   любовью,  -   уни-
версалистично, "кафолично" по самому своему
существу.     Все     различия     классов,
национальностей, рас  и культур  - сколь бы
естественны   они   ни   были   в   порядке
природного или чисто человеческого бытия, -
становятся несущественными,  только относи-
тельными,   превозмогаются    универсально-
____________________
*  В корпоративном духе (фр.)

170

объединяющей  силой   любви,   утверждающей
единство в  Боге всего  человеческого рода.
Где человек  "облекся  в  нового  человека,
который обновляется  в познании  по  образу
создавшего его",  - т.е.  где  силою  любви
человек  проникает   до   самого   существа
личности, как  образа Божия  - там  "нет ни
Еллина,  ни   Иудея,   ни   обрезания,   ни
необрезания,    варвара,    Скифа,    раба,
свободного;  но  все  и  во  всем  Христос"
(Кол. III, 10-11).  С  этой  принципиальной
точки зрения  такое, например, понятие, как
"римско-католическая   (т.е.   "римско-уни-
версальная") церковь"  -  если  оставить  в
стороне  неизбежность  умаления  абсолютной
истины   в    ее   человечески-историческом
выражении -  есть, строго  говоря, такая же
нелепость,  какою   была  бы   какая-нибудь
"Московская    таблица    умножения"    или
"китайская   причинная    связь".   Ибо   в
первичном  основоположном  смысле  "Церковь
Христова"   есть    не   что    иное,   как
превосходящее и  преодолевающее все  земные
различия единство людей в Боге, - единство,
открывающееся  любви,   как  благоговейному
религиозному    восприятию    божественного
существа    человеческого    образа,    как
такового.   Сколько   бы   люди   в   своей
конкретно-эмпирической, исторической  жизни
ни грешили  против этой религии любви - то,
что  раз   открылось  в   этой  религии   -
объединяющая  сила   любовного   восприятия
человека, как  начала  абсолютно-ценного  -
уже не  может  исчезнуть  из  человеческого
сознания, а  продолжает действовать  в нем,
напоминать ему  об абсолютной  правде  и  о
ничтожестве перед  ее  лицом  всех  земных,


                                        171

обособляющих  и   разъединяющих  оценок   и
мерил.
  Но   этим    чисто    количественным    и
экстенсивным       универсализмом        не
исчерпывается  и   потому   не   выражается
адекватно  существо   христианской   любви.
Количественный  универсализм  сам  по  себе
склонен  быть  -  и  фактически  в  истории
человеческого морального сознания постоянно
бывает - универсализмом абстрактным: широта
духовного взора  искупается здесь бедностью
воспринимаемого содержания,  идет  за  счет
конкретной полноты.  Таков основной признак
всякого интеллектуального  универсализма, в
котором общность есть общность абстрактного
понятия:  как   известно,  чем  шире  обьем
понятия,  тем   беднее  его  содержание.  В
моральном сознании  такой  характер  присущ
абстрактному,    гуманитарному    признанию
единственно существенным  в человеке начала
"общечеловеческого", культ  "человечества".
Все   люди    вообще,   как   все   народы,
оказываются        здесь        однородными
представителями человека  вообще, входят  в
состав однородного, универсального целого -
"человечества".  Всякое  многообразие,  все
различное и  индивидуальное в составе этого
всеобъемлющего  целого   отвергается,   как
нечто  ничтожное,   не  имеющее   подлинной
реальности  и  ценности  или  даже  имеющее
ценность    отрицательную,    потому    что
предполагается, что  оно ведет к разделению
и обособлению.  Эта установка  утверждается
повсюду, где  моральное сознание  находится
под  властью   рационализма;  основной  мо-
ральный пафос  есть  здесь  идея  равенства
всех   людей,    и   это   воззрение   было
провозглашено  в   античном  мире,   сперва

172

некоторыми  из  софистов  V века,  в  эпоху
афинского  просвещения,  и  позднее  вполне
последовательно в стоической философии. Оно
постоянно возрождается  во всех  умственных
течениях, утверждающих "естественное право"
или  "естественное   состояние"  в   проти-
воположность     всему      положительному,
конкретному, историческому  в  человеческой
жизни; такова  основная тенденция  француз-
ского "просвещения" ХVIII века и в наши дни
-  коммунистического   "интернационализма",
который есть  в сущности "антинационализм".
Но  и   великий  общий   моральный  принцип
Сократа,   провозгласившего    до    Христа
требование  любить  врагов  не  менее,  чем
друзей, носил  этот  характер  абстрактного
рационализма.   "Любить"   здесь   означало
просто творить  благо, и  смысл  требования
состоял в том, что благотворение есть некая
общая,  постоянная   ценность  человеческой
жизни,  перед   лицом  которой   не   имеют
никакого  значения   все   различия   между
людьми, как объектами морального поведения.
  Совершенно очевидно, что этот абстрактный
количественный универсализм,  как бы велика
не  была   в   некоторых   отношениях   его
положительная   ценность    -   только   по
недоразумению именуется  "любовью".  Он  не
имеет  ничего   общего  с   любовью  именно
потому,  что  любовь  всегда  и  необходимо
направлена    на    конкретносущее,    есть
восприятие ценности  конкретного  существа,
именно    в    его    конкретности,    т.е.
индивидуальности.       Нельзя       любить
"человечества", как нельзя любить "человека
вообще";  можно   любить  только   данного,
отдельного,  индивидуального   человека  во
всей конкретности  его образа. Любящая мать

                                        173

любит каждого своего ребенка в отдельности,
никогда не  смешает  одного  с  другим,  не
потеряет из  виду отличительные особенности
каждого; она  знает, ценит,  любит то,  что
есть особого, единственного, несравнимого в
каждом из  ее детей. Поэтому универсальная,
всеобъемлющая любовь  не есть  ни любовь  к
"человечеству",  как   к  некому  сплошному
целому, ни  любовь к "человеку" вообще; она
есть  любовь   ко  всем   людям   во   всей
конкретности и  единичности каждого из них.
Совершенно   так    же   есть   глубочайшая
противоположность  между   так   называемой
"любовью  к   человечеству",  отрицающей  и
отвергающей     все      различия     между
национальностями, и  той  любовной  широтою
духа,  в  силу  которой  человек  признает,
почитает, любит  все народы  в  своеобразии
каждого из  них, умеет любовью воспринимать
гений, дух  каждого народа  и  сознает  че-
ловечество,   как    всеобъемлющую   семью,
состоящую из  разных и своеобразных членов;
и так  же велико  различие, например, между
вероисповедным  индифферентизмом,  который,
исходя из  мысли, что  "Бог один для всех",
усматривает в  различии между исповеданиями
только ничтожные,  суетные человеческие из-
мышления   -    и   тем    истинно-любовным
восприятием конкретно-индивидуальных  типов
религиозной мысли  и жизни, который, следуя
великому завету  Христа: "В доме Отца Моего
обителей много",  в своеобразии  каждого из
них видит  нечто ценное, недостающее другим
и их восполняющее.
  Первое провозглашение такого конкретного,
любовного   универсализма    в    отношении
национальностей, т.е. преодоление племенной
религиозной  исключительности,  встречается

174

еще в  Ветхом Завете у пророка Исайи: "В те
дни будет путь из Египта в Ассирию, так что
ассиряне  будут   приходить  в   Египет   и
египтяне в  Ассирию, и  египтяне  вместе  с
ассирянами будут служить Богу. В те времена
Израиль  будет   втроем  с   Египтянами   и
Ассирянами,  благословение   среди   земли.
Тогда Бог  Саваоф благословит  их и скажет:
благословен ты,  Египет, народ  мой, и  ты,
Ассур, дело  рук моих  и ты,  Израиль,  мое
достояние"  (Ис.  IX,  23-25).  Но  лишь  в
христианском сознании впервые принципиально
и до  конца было  раскрыто существо  любви,
как конкретного  универсализма, объемлющего
все многообразие  индивидуального бытия;  в
отношении различия между национальностями -
иудеями и  язычниками - это было утверждено
в проповеди ап.Павла и в видении ап.Петра и
символически открыто  в даре разных языков,
обретенном  при   сошествии  Святого  Духа.
Библейское    "смешение     языков"     при
вавилонском  столпотворении,   когда   люди
перестали понимать  друг друга,  говоря  на
разных  языках,   сменено  здесь  любовным,
дружным сотрудничеством  между  апостолами,
ставшими   как    бы   солидарной   семьей,
представляющей разные  народы в своеобразии
их языков  и  понятий.  В  качестве  общего
принципа    единства     и     солидарности
индивидуального      многообразия       это
утверждается, например,  в словах: "Служите
друг  другу,   каждый  тем   даром,   какой
получил,    как     добрые    домостроители
многоразличной   благодати    Божией"    (I
Послание Петра,  IV,  10).  Или  в  словах:
"Дары различны,  но Дух  один и  тот же;  и
служения различны, а Господь один и тот же;
и действия  различны, а  Бог один и тот же,

                                        175

производящий  все   во  всех.  Все  же  сие
производит один  и  тот  же  Дух,  разделяя
каждому особо, как Ему угодно. Ибо как тело
одно, но  имеет многие  члены, и  все члены
одного тела,  хотя их  и много,  составляют
одно тело;  так и  Христос" (I Кор. XII, 4-
68, 11-12).
  Так  всеобъемлющая   любовь,  в  качестве
восприятия  и   признания  высшей  ценности
всего  конкретно-живого,   универсальна   в
двойном   смысле    -   количественном    и
качественном: она  объемлет не только всех,
но и  все во всех. Признавая ценность всего
конкретно-сущего, она  объемлет всю полноту
многообразия   людей,   народов,   культур,
исповеданий,  и  в  каждом  из  них  -  всю
полноту их  конкретного содержания.  Любовь
есть  радостное   приятие  и  благословение
всего живого  и сущего, та открытость души,
которая  широко   открывает  свои   объятия
всякому  проявлению  бытия,  как  такового,
ощущает его божественный смысл. Как говорит
апостол  в   своем  гимне   любви:  "Любовь
долготерпит,  милосердствует,   любовь   не
завидует, любовь  не превозносится, не гор-
дится, не  бесчинствует, не ищет своего, не
раздражается, не  мыслит зла,  не  радуется
неправде, а  сорадуется истине,  все покры-
вает,  всему  верит,  всего  надеется,  все
переносит" (I  Кор., XIII,  4-7). Для любви
все злое,  дурное  в  живом  существе  есть
только  умаление,  искажение  его  истинной
природы,     только     момент     небытия,
примешивающийся к  бытию  и  препятствующий
его  осуществлению:  она  отвергает  зло  и
борется против  него, как любящий борется с
болезнью и  упадком сил  любимого существа.
Напротив, всякая  положительная реальность,

176

вся многообразная  полнота сущего  радостно
приемлется любовью,  ибо все истинно-сущее,
как   таковое,    она   воспринимает    как
проявление   божественного   первоисточника
жизни.  Всякое  отрицание  здесь  подчинено
утверждению, морал