ана не только там, где духовные содержания
кристаллизуются в  идеальную прочность;  но
еще прежде достижения этого агрегатного со-
стояния жизнь,  пребывая в себе самой более
плотно, может  вырастить из себя, над собой
такие слои,  в которые  уже больше не течет
ее  специфически   природный,  жизненно   -
целесообразный поток.
  В одном  из таких слоев, как мне кажется,
и  обитает   любовь,  психологически   -  в
непрерывно  опосредованной,   парящей  при-
поднятости  над   страстной  жизнью   и   в
окружении ее  метафизического смысла, но по
своей  интенции,  самозаконности,  самораз-
витию  -   столь  трансцендентно   ей,  как
трансцендентно    обьективно     логическое
познание  представлениям   души   или   как
трансцендентна    эстетическая     ценность
(Wertmabigkeit) произведения  искусства той

116

возбужденности, с  какой его создают или им
наслаждаются. Но более позитивно определить
содержательные характеристики  любви в этом
чистом самою-собой-бытии,  чем  при  помощи
прежней попытки отклонить составленность ее
из инородных  элементов, - это задача, быть
может, неразрешимая.
  Отграничить  любовь   от  того   слоя,  в
котором протекает - сексуально направляемая
- жизнь,  так  трудно  еще  и  потому,  что
именно любовь  отнюдь не изгоняет из своего
собственного  слоя   чувственность.   Часто
приходится слышать,  будто эротика  и  чув-
ственность исключают  друг друга,  но я  не
вижу   для    этого   утверждения   никаких
оснований. В  действительности же исключают
друг   друга    любовь   и    изолированная
чувственность,    полагание     чувственным
наслаждением себя  самоцелью. Ибо, конечно,
тем самым,  с одной стороны, разрывается то
единство, которым  окрашено бытие субъекта,
поскольку он любит, с другой же стороны, та
индивидуальная  направленность,   с   какой
любовь всякий раз захватывает свой и только
свой  предмет,   сходит  на  нет  в  пользу
совершенно  неиндивидуального  наслаждения,
предмет      которого       быть      может
репрезентирован, в  принципе, чем угодно, а
поскольку      по      существу      своему
репрезентировано чем-то  другим может  быть
именно   средство,    то    этот    предмет
оказывается  всего   лишь   средством   для
достижения солипсистской  цели -  что,  по-
жалуй,  бесспорно   может  считаться  самой
решительной  противоположностью   любви   к
этому предмету.
  И этим  противоречием чревато  не  только
употребление в  качестве средства человека,

                                        117

якобы любимого,  но и  вообще  вторжение  в
область  любви  категории  телеологической.
Для  всех   этих  трансвитальных  царств  в
некотором   роде   печатью   и   приговором
государевым оказывается  свобода  от  связи
целей и  средств в  целом. Подобно тому как
Шопенгауэр  то  же  самое  говорит  об  ис-
кусстве, утверждая,  что  оно  "  всегда  у
цели", так  обстоит дело  и с любовью. Даже
если она  чего-то  желает  или  домогается,
она, оставаясь только самою собой, не может
использовать     для      этого     технику
целеполагания и приискания средств, то есть
прием, в  плену которого  пребывает  всякая
чувственность,    стремящаяся     лишь    к
самоудовлетворению.
  Напротив,   кажется   весьма   и   весьма
вероятным -  в пользу этого свидетельствует
и физиология,  - что  чувственность, как  и
все другие элементы, изначально укорененные
в    только-жизни,     тоже     оказывается
перенесенной через  порог подлинной  любви;
иначе говоря,  - если  подходить к  этому с
уже затронутой  стороны, -  что  в  широком
русле  единого  эротического  потока  пуль-
сирует и  эта  жила,  лишь  задним  числом,
посредством изолирующих  понятий, но  не  в
самой действительности  жизни  обособленная
от  других.   Если  называть   "эротической
натурой" такую,  где, с  одной стороны, уже
полностью совершилась метаморфоза жизненной
энергии в  самодостаточный, трансцендентный
только-жизни слой  любви, но  слой этот, со
своей  стороны,   витализирован  и  снабжен
кровью всего бесперебойно поступающего тока
жизненной   динамики,    -    то    имеются
эротические     натуры      как      вполне
нечувственные, так  и  весьма  чувственные.

118

Различия   в   этом   физически-психическом
приданом  индивидуализируют   эротику,   не
затрагивая принципиальной  одинаковости  ее
жизненного решения.
  Но  вот   что  она,  конечно,  совершенно
отвергает, так  это интерес  к  продолжению
рода. Подобно  тому как  любящий человек  в
качестве   любящего   порывает   со   всеми
собственно      целевыми       отношениями,
гедонистическими и  эгоистическими, и  даже
если цель  моральна  и  альтруистична,  они
могут  завязываться   только  на   то   его
состояние, которое есть состояние сущее, не
деятельное,  -   так  и   родовое   целевое
отношение  чуждо   ему.  Он   является   не
промежуточным, но конечным пунктом, точнее,
его бытие  и само-чувствие находится вообще
по ту  сторону пути  и конечного пункта, по
ту сторону  бытия-средством и  обращения-в-
средство,  подобно  содержанию  религиозной
веры и  произведению искусства; разве что в
двух  последних   случаях  оформленность  в
постоянное   образование    делает    более
отчетливой      дистанцию      относительно
телеологии жизни, чем в случае с любовью.
  Потому-то,   может   быть,   и   различим
трагический  обертон   в   каждом   великом
влюбленном, в каждой великой любви, и в по-
следней -  тем  более  внятно,  чем  полнее
отрешилась она  от рационального жизненного
процесса, и  тем более  неизбежно там,  где
любовь   вновь    склоняется   к   нему   и
смешивается с  ним, как  это  происходит  в
семье.   Трагедия    Ромео   и    Джульетты
обусловлена  мерой   их  любви:   этому  ее
измерению нет места в эмпирическом мире. Но
поскольку именно  из него  она пришла  и ее
реальное развитие  должно вплетаться  в его

                                        119

условности, она  с самого начала обременена
смертельным противоречием.  Если трагизм  -
это не  просто столкновение противоположных
сил, идей,  волений  или  востребованностей
(Gefordertheiten), но,  напротив, если  то,
что разрушает жизнь, произрастает из некоей
последней необходимости  самой этой жизни и
трагическое "противоречие  с миром"  есть в
конце концов  противоречие с самим собой, -
то, значит,  им  обременены  все  обитатели
этого  слоя,  называемого  "идеей".  Не  то
придает трагические  черты  надмирному  или
против мира направленному, что мир не может
его  вынести,   одолевает  и,  может  быть,
уничтожает, -  это было  бы только  грустно
или  возмутительно;  но  дело  в  том,  что
именно из  этого мира,  где оно  не находит
себе  места,   оно  впитало   в  себя  силы
возникновения и  существования как  идея  и
носитель идеи.
  И в  этом -  причина трагических  черт  у
чистой,   вырвавшейся   из   потока   жизни
эротики: в  том, что возникла-то она именно
из этого  потока,  что  наиподлиннейший  ее
закон   исполняется    тогда,   когда   она
производит  свое   иное,  чуждое   и   даже
противоположное   себе.    Вечная   красота
Афродиты  восстает   из  преходящей  разве-
ивающейся пены  бурного моря.  Беспрестанно
производящая, беспрестанно рождающая жизнь,
опосредующая всякие  два гребня  своих волн
притяжением полов,  испытывает  теперь  на-
сильственный   поворот    вокруг   оси,   в
результате    которого    это    притяжение
становится  любовью,   т.е.  поднимается  в
царство безразличия  к жизни,  чуждости  ко
всему ее  производству и опосредованию. Все
равно,   оправдано   ли   это   идеей   или

120

оправдывает      идею;      все      равно,
восстанавливает ли  обратно любовь  связь с
жизнью и  в  качестве  реальности  получает
особое значение  для продолжения  рода - по
собственному ее смыслу, она ничего не знает
об этом  интересе, она  является и остается
той  определенностью   состояния  (Zustand-
Lichkeit )  субъекта, которая необьяснимым,
лишь   переживаемым   образом   усиливается
относительно иного  субъекта,  обнаруживая.
что центральна  для себя  она  сама,  а  не
сохранение  и   продолжение   рода   и   не
надобность произвести некоего третьего.
  Но все  же пришла  она  из  этой  родовой
жизни,   чем-то   вроде   самопротиворечия,
саморазрушения веет  от любви,  коль  скоро
она как идеальное самостояние отщепилась от
родовой жизни  в смысловой  разобщенности с
нею. Трагическая  тень падает  на любовь не
из недр  ее самой  - эту  тень  отбрасывает
родовая жизнь. Своими собственными силами и
ради их  целесообразного развертывания  она
устремляется ввысь,  к расцвету любви; но в
тот самый  миг, когда  распускается  цветок
любви, он  посылает свой  аромат  ввысь,  в
сферу свободы,  по ту сторону всякой укоре-
ненности.  Не   стоит,  правда,   вопрос  о
трагедии  с   разрушением   и   смертельным
исходом. Однако то противоречие, что наряду
или над  жизнью, желающей быть всеохватной,
находится нечто чуждое ей, оторванное от ее
творческого потока,  пожинающее собственные
плоды блаженства и неблагополучия, - но что
зерно-то   берется    именно   отсюда,   из
глубинного воления  или старания или, может
быть, точнее,  долженствования  самой  этой
жизни, что  это отчуждение  от нее  есть ее
последнее таинство - вот из-за этого, пусть

                                        121

не агрессивного  отрицания  жизни,  которое
есть самоотрицание,  и звучит  пред вратами
любви тихая трагическая музыка.
  Быть может,  трагизм любви заключен уже в
ее   чистой    самости,   ибо    существует
противоречие  между   чувством,  остающимся
непременно внутренним  для ее  носителя,  и
охватыванием другого,  в-себя-включением  и
желанием  слиться   воедино,  в   процессе,
происходящем между Я и Ты, который даже эта
последняя инстанция  не может  предохранить
от постоянного возобновления. Но здесь речь
идет  о   другом  трагизме,  тень  которого
отбрасывает  на   любовь   родовая   жизнь:
любовью     эта     жизнь     сама     себя
трансцендировала,    своими    собственными
силами породила измену себе, подняла наверх
слой, который,  возможно, еще  находится  в
пределах   ее    космически-метафизического
смысла, поскольку  ведь жизнь  есть  именно
больше-"чем"-жизнь,  но   в   котором   она
изменяет своему закону: быть больше-жизнью.

















122



                                МАКС ШЕЛЕР*



               ORDO AMORIS**



   Нормативное и дескриптивное значение
               "ordo amoris"

  Я нахожусь  в необъятном мире чувственных
и духовных объектов, беспрестанно волнующих
мою душу  и страсти.  Я знаю,  что от того,
как разыгрывается  это движение  моей души,
равно    зависят     и    предметы    моего
воспринимающего и мыслительного познания, и
все то,  чего я  хочу, что  выбираю, делаю,
совершаю,  исполняю.  Отсюда  следует,  что
всякого     рода      правильность      или
неправильность и извращенность моей жизни и
влечений будет определяться тем, имеется ли
объективно правильный порядок этих движений
моей  любви   и  ненависти,   склонности  и
отвращения, моего многообразного интереса к
вещам  этого   мира,  и   возможно  ли  мне
запечатлеть в душе этот "ordo amoris".
  Исследую ли  я индивида  или историческую
эпоху,  семью,   народ,  нацию   или   иные
____________________
*  Scheler M.   Ordo   amoris // Scheler M.
  Gesammelte  Werke.  Bd. 1: Schriften  aus
  dem Nachab.  Bern: Francke, 1957. S. 345-
  376    (347-348;     355-373).    Перевод
  А.Ф.Филиппова.
** Строй [порядок] любви (лат.).

                                        123

социоисторические единства  на  предмет  их
внутренней  сущности   -   самым   глубоким
образом я  познаю и  пойму ее  тогда, когда
познаю систему  ее  фактических  ценностных
оценок и  ценностных  предпочтений,  всегда
неким образом  расчлененную. Эту  систему я
называю этосом  этого субъекта. А подлинной
сердцевиной  этого   этоса  является  строй
любви и  ненависти, форма  построения  этих
господствующих  и  преобладающих  страстей,
прежде всего  то, какова  эта форма в слое,
ставшем образцовым.  Мировоззрение, а также
поступки   и   действия   субъекта   всегда
находятся под правлением и этой системы.
  Итак,  понятие   ordo  amoris  имеет  два
значения: нормативное  и только фактическое
и дескриптивное. Нормативно его значение не
в том  смысле, что  сам этот  порядок  есть
совокупность  норм.   Тогда   бы   он   мог
полагаться  лишь   посредством   некоторого
воления -  будь  то  воление  человека  или
Бога, -  но не мог бы познаваться очевидным
образом. Имеется  же именно познание субор-
динации всего, что только может быть любимо
в соответствии с его внутренней, подобающей
ему   ценностью.    Это    познание    есть
центральная проблема  всякой этики.  Любить
же вещи  по возможности  так, как  любит их
Бог*, и  разумно сопереживать  в своем акте
любви  встречу-совпадение  божественного  и
человеческого акта  в одной  и той же точке
ценностного мира  - это  было бы высшим, на
что  способен   человек.  Итак,  объективно
правильный ordo  amoris становится  нормой,
____________________
*  Таким образом,  идея  объективного  ordo
  amoris не  зависит от  положения о  бытии
  Бога.

124

только  если   он  в   качестве  познанного
соотносится с волением человека и требуется
от него  волением.  Но  и  в  дескриптивном
значении   понятие    ordo   amoris   имеет
фундаментальную ценность.  Ибо здесь  это -
средство   обнаружить    за   первоначально
вводящими в  заблуждение  фактами  морально
релевантных     человеческих      действий,
выразительных проявлений,  желаний, нравов,
обычаев, творений духа простейшую структуру
элементарнейших     целей     целесообразно
действующего ядра личности - обнаружить как
бы  основную   нравственную   формулу,   по
которой морально  существует и  живет  этот
субъект. Итак,  все,  что  в  человеке  или
группе    мы     познаем    как    морально
существенное, должно  - сколь бы то ни было
опосредованно - быть сведено к особого рода
строению его  актов  любви  и  ненависти  и
потенций    любви     и    ненависти:     к
господствующему над  ними, выражающемуся во
всех движениях ordo amoris.

















                                        125



           II. Форма ordo amoris

  В другом  месте мы  подробно  говорили  о
сущности любви  в самом  формальном  смысле
слова.   При   этом   мы   отвлекались   от
психологических      и      организационных
особенностей   и   сопутствующих   явлений,
отличающих или  унижающих любовь, носителем
которой является  человек. Тогда  у нас еще
оставалось то  сущностное определение,  что
любовь есть  тенденция или, соответственно,
уже акт,  который пытается  направить  -  и
направляет там,  где не  возникает помех, -
каждую  вещь  в  сторону  свойственного  ей
ценностного совершенства. Таким образом, мы
определяем   как   сущность   любви   акцию
воздвижения  и  построения  в  мире  и  над
миром. "В мире тихом осмотрись, лишь любовь
уносит  ввысь"   (Гёте)*.  Любовь  человека
только  является  особой  разновидностью  и
даже частной  функцией этой  универсальной,
действующей во  всем и на всем силы. Притом
любовь для  нас всегда  была в динамическом
отношении становлением, ростом, разбуханием
вещей в  направлении  первообраза,  каковым
первообразом  полагают   они  Бога.   Итак,
каждая фаза  этого  внутреннего  приращения
ценности вещей,  творимых  любовью,  всегда
есть также  и станция - сколь бы то ни было
удаленная, опосредованная  станция на  пути
мира к  Богу. Всякая  любовь есть еще неза-
вершенная,    нередко     замирающая    или
____________________
*  Гёте.      Западно-восточный      диван.
  Тефкирнаме.  Книга  размышлений / Перевод
  В.В.Левика - прим. пер.

126

увлекающаяся, словно  бы делающая привал на
своем пути  любовь к Богу. Любит ли человек
некую вещь,  некую ценность, как, например,
ценность познания,  любит ли  он природу  в
том  или   ином  ее  образе,  любит  ли  он
человека как друга или же как еще что-то: -
это всегда означает, что в своем личностном
центре он  выступил  за  пределы  себя  как
телесного единства  и что  он  соучастен  в
акции чуждого предмета, соучастен благодаря
ей в  этой тенденции  чуждого предмета  ут-
верждать     собственное      совершенство,
содействовать     ей,      поощрять     ее,
благословлять ее.
  Поэтому  любовь   была  для   нас  всегда
одновременно и  тем первоактом, посредством
которого сущее,  не прекращая  быть  данным
ограниченным сущим  - покидает  себя самое,
дабы   как    сущее   интенциональное   так
участвовать в  ином сущем,  чтобы  оба  они
все-таки   не    стали   каким-то   образом
реальными частями друг друга. Бытийственное
отношенне, которое мы называем "познанием",
всегда предполагает,  таким  образом,  этот
первоакт:  акт   покидания  себя   и  своих
состояний,  своих  собственных  "содержаний
сознания",  трансцендирования   их,   чтобы
вступить  по   возможности  в  переживающий
контакт с  миром. А  то,  что  мы  называем
"реальным", действительным,  -  это  прежде
всего предполагает акт реализующего воления
некоторого субъекта, а данный акт воления -
предшествующую ему,  дающую ему направление
и содержание  любовь (Lieben). Итак, любовь
всегда  есть   пробудительница  познания  и
воления -  она есть даже мать самого духа и
разума. Но  это Одно,  что участвует  таким
образом во  всем, без  чьего воления  ничто

                                        127

реальное не  может быть реальным и чрез что
неким образом  (духовно) участвуют  друг  в
друге и  солидарны друг с другом все вещи -
то Одно,  что  создало  их  и  к  чему  они
совокупно  друг  с  другим  устремляются  в
сообразных и  предписанных им границах: это
Одно есть  вселюбящий, а  потому так  же  и
всепознающий и  всеволящий Бог - личностный
центр мира  как Космоса  и целого.  Цели  и
сущностные идеи всех вещей вечно предлюбимы
и предмыслимы в нем.
  Итак,   ordo   amoris   есть   сердцевина
миропорядка как  порядка  божьего.  В  этом
миропорядке   находится   и   человек.   Он
находится в нем как достойнейший служения и
свободнейший  слуга   божий,  и   лишь  как
таковой  может   он  также   называться   и
господином творения.  Лишь  та  часть  ordo
amoris,    которая     принадлежит     ему,
свойственна ему,  должна быть здесь принята
в расчет.
  Человек, прежде чем он есть ens cogitans*
или  ens   volens**,  есть   ens  amans***.
Полнота,   ступенчатость,   дифференциация,
сила  его   любви   устанавливает   пределы
полноты, функциональной  спецификации, силы
его возможного  духа и  возможной для  него
широты   контакта    с   универсумом.   Ему
сущностно доступна  лишь часть  всего,  что
может быть  любимо, чьи  сущности  априорно
устанавливают   пределы    доступных    его
постигающей способности  фактических  благ.
Эта    часть    определяется    ценностными
качествами  и   ценностными  модальностями,
____________________
*  Сущее познающее (лат.).
** Сущее волящее (лат.).
***  Сущее любящее (лат.).

128

которые человек  вообще может постигнуть, в
том числе  и в каких-либо вещах. Не те вещи
и их  свойства,  которые  способен  познать
человек,  определяют   и  ограничивают  его
ценностный мир,  но именно  его  ценностно-
сущностный  мир   устанавливает  пределы  и
определяет доступное  его познанию  бытие и
словно остров  поднимает его из моря бытия.
К чему  льнет его  душа, там  всякий раз  и
оказывается  для   него  "сердцевина"   так
называемой "сущности"  вещей. И  всякий раз
будет для него "мнимым" и "производным" то,
что  отдаляется   от  этого  предмета.  Его
фактический этос, т.е. правила предпочтения
одних ценностей  и  отодвижения  на  задний
план других,  определяет также  структуру и