ьная оценка есть здесь не
суд,  а   диагноз  болезни  и  ведет  не  к
фанатизму ненависти,  а к  стремлению изле-
чить,  выправить   истинное,  положительное
существо того,  что искажено  злом,  помочь
заблудившемуся  найти  правый  путь,  соот-
ветствующий его  собственному назначению  и
подлинному желанию. Любовь есть нечто иное,
чем  признание   прав  другого,  готовность
согласиться на его свободу осуществлять его
собственные  интересы,  идти  избранным  им
путем.   Такой    "либерализм"   в   смысле
признания   субъективных    прав   другого,
готовность  согласиться   на  его   свободу
осуществлять его собственные интересы, идти
избранным им  путем. Такой  "либерализм"  в
смысле признания  субъективных прав другого
и подчинение  своего собственного поведения
правовому  порядку,   обеспечивающему   эти
права,   есть   некий   минимум   любовного
отношения к  людям -  либо  мертвый  осадок
истинной любви,  либо лишь потенциальный ее
зачаток, в  котором она  пассивно  дремлет;
уважение  к   правам  других   людей  может
сопровождаться равнодушием  и безучастием к
ним.  Оно   лишь  моральное  ограничение  и
самообуздание  эгоистической   воли,  а  не
непроизвольное,     радостное,     активное
движение  воли   навстречу  жизни  и  живым
существам.    Напротив,     любовь     есть
положительная,  творческая   сила,  расцвет
души,    радостное     приятие     другого,
удовлетворение  своего  собственного  бытия

                                        177

через служение  другому, перенесение центра
тяжести своего  бытия на  другого. Если эта
чудесная,  возрождающая   и   просветляющая
человеческое   существование   сила   любви
обычно,  в   порядке  естественного  бытия,
направлена на  кого-нибудь  одного  или  на
немногие личности  близких, родных, друзей,
"любимых" - существ, которые мы ощущаем нам
духовно-сродными, или  общение  с  которыми
нам дает радость - то христианское сознание
открывает нам,  что таково  же должно  быть
наше отношение ко всем людям, независимо от
их субъективной  близости или чуждости нам,
от их достоинств и недостатков.
  Это не есть просто моральное предписание;
в качестве  такового оно  обречено было  бы
оставаться бесплодным  и неосуществимым.  В
заповеди  универсальной  любви,  понимаемой
как моральное  предписание, как приказ: "Ты
должен   любить",   содержится   логическое
противоречие. Предписать можно только пове-
дение или  какое-нибудь обуздание  воли, но
невозможно предписать внутренний порыв души
или чувство;  свобода образует  здесь  само
существо душевного  акта. Но  завет любви к
людям не  есть  моральное  предписание;  он
есть   попытка   помочь   душе   открыться,
расшириться,      внутренне      расцвести,
просветлеть. Это есть попытка открыть глаза
души, помочь  ей  увидеть  что-то,  что  ее
притягивает   к    отдельному,   избранному
человеческому   существу   и   делает   его
"любимым",   -   фактически   присутствует,
наличествует в  какой-либо  форме  и  менее
явно для естественного взора души во всяком
человеке и  потому может и должно оказывать
такое же  действие на  нашу душу.  Это есть
попытка воспитать  внимание и зоркость души

178

к  истинной   реальности  всего   конкретно
сущего, научить  ее воспринимать  в нем его
ценность и притягательность, благодаря чему
любовь, как  субъективное чувство,  любовь-
предпочтение,  прикованная   к  одному  или
немногим избранным  существам, превращается
в универсальную  любовь, -  в  любовь,  как
общую жизненную установку.
  Любовь в этом смысле, как общая установка
человеческой  души,   есть  нечто   впервые
открытое    христианским     сознанием    и
совершенно  неведомое   до-христианскому  и
вне-христианскому  миру.   Даже  буддийское
"tat  twan   asi!"  ("это  -  тоже  ты")  -
усмотрение наличности  собственного "я"  во
всем   сущем    -   при    всей    духовной
значительности   и    возвышенности    этой
установки, не  есть любовь;  ибо где  я  не
имею перед  собой вообще  никакого  "ты"  -
никакого иного  существа, на  которое я мог
бы быть  любовно направлен  - там  не может
быть любви, и вместе с моим собственным "я"
и все остальное, признаваемое тождественным
ему,  должно   быть  погашено,  уничтожено,
растворено   в    блаженстве   безразличной
общности. В  христианстве, напротив, любовь
утверждается,  как   живое,   положительное
приятие "ты",  как усмотрение  близкого мне
"ты"  во  всех.  И  любовь  в  этом  смысле
становится  общей  жизненной  установкой  в
отношении  всего   живого  сущего   в  силу
усмотрения, что  это отношение  совпадает с
существом самого  Бога и  с  исконно-вечным
отношением человеческой  души к  Богу.  Сам
Бог  -   верховное  творчество,   начало  и
первоисточник самого  нашего  бытия  -"есть
любовь",  т.е.  есть  сила,  преодолевающая
ограниченность, замкнутость, отъединенность

                                        179

нашей   души    и   все   субъективные   ее
пристрастия  -  сила,  открывающая  душу  и
дающая ей  сознавать себя,  не как  "монаду
без окон", а как исконный и неотрывный член
всеобъемлющего  единства,   помогающая   ей
усматривать в любовной солидарности со всем
сущим основу  ее собственной  жизни. И наше
отношение   к    ближнему,    ко    всякому
человеческому  существу   и  в  пределе  ко
всякому живому существу вообще, совпадает с
нашим отношением  к Богу;  то и другое есть
единый,    великий,    просветленный    акт
преклонения перед  Святыней, благоговейного
видения исконной красоты, исконного Величия
и  Блага,   как  первоосновы   и   сущности
всяческой  жизни.   Любовь  и   вера  здесь
совпадают между  собой. И  поэтому, "если я
говорю языками человеческими и ангельскими,
а любви  не имею,  то я  медь звенящая  или
кимвал звучащий. Если имею дар пророчества,
и знаю все тайны, и имею всякое познание, и
всю веру, так что могу и горы переставлять,
а не  имею любви  - то  я ничто"  (I  Кор.,
XIII,   1-2).    Любовь   -   радостное   и
благоговейное видение  божественности всего
сущего,   непроизвольный   душевный   порыв
служения,  удовлетворение   тоски  души  по
истинному бытию  через отдачу себя другим -
эта  любовь   есть  сама  сердцевина  веры.
Созерцать Бога  значит созерцать  любовь, а
созерцать любовь  значит иметь  ее,  гореть
ею.    В    этом    существенное    отличие
христианского   Богопознания   от   всякого
философски-умозрительного    -     отличие,
которое есть  не противоположность,  а лишь
завершение,     восполнение,      подлинное
осуществление  того,   к   чему   стремится
умозрительная мистика. Поэтому живая любовь

180

к человеку  - ко  всякому человеку  -  есть
мерило реального  осуществления  стремления
души к  Богу. "Кто говорит, что он в свете,
а ненавидит  брата своего: тот еще во тьме.
Кто говорит  я люблю  Бога, а  брата своего
ненавидит, тот  лжец; ибо  не любящий брата
своего, которого  видит, как  может  любить
Бога, которого  не видит?"  (I Иоанн 2-9  и
4,20). Этот  смысл христианской  веры,  как
религии любви,  в конечном  счете  означает
просто, что христианство до конца и всерьез
принимает   Бога    как   первоисточник   и
первооснову всего  сущего, подлинно ощущает
Его  вездесущие,   присутствие   Творца   в
творении,  реальность   Творца,  как  силы,
объединяющей и  пронизывающей все творение.
И прежде всего и в особенности христианство
видит Бога  в человеке, ощущает, что корень
и существо личности находится в Боге и есть
проявление несказанно-драгоценного  Божиего
существа.  Христианство,   будучи  теизмом,
есть   одновременно    панентеизм;   будучи
поклонением Богу, есть одновременно религия
Богочеловека  и   Богочеловечности;  именно
поэтому оно  есть религия любви; именно по-
этому  оно   открывает  в   столь  простом,
естественном,  прирожденном  и  необходимом
человеку чувстве,  как любовь,  в радости и
блаженстве любви  -  великое  универсальное
начало,  первый,   самый   существенный   и
определяющий признак Бога. И притом, если в
порядке отвлеченно-логическом религия любви
вытекает из  усмотрения вездесущия  Бога  и
укорененности  бытия   в   Боге,   единства
богочеловечности,     то      в     порядке
психологическо-познавательном -  что  здесь
значит: в порядке сущностного действия бога
на   человеческую   душу   и   человеческое

                                        181

сознание - имеет силу обратное соотношение:
любовь, как  благодатная божественная  сила
открывает  глаза   души  и   дает   увидать
истинное  существо   Бога  и   жизни  в  ее
укорененности в Боге. Вот почему эта истина
может открываться  "младенцам" и оставаться
скрытой от "мудрых и разумных".
  С того момента, как любовь в описанном ее
смысле  была  открыта  как  норма  и  идеал
человеческой жизни,  как подлинная ее цель,
в  которой   она  находит   свое  последнее
удовлетворение,   -    мечта   о   реальном
осуществлеии  всеобщего   царства  братской
любви   не    может   уже    исчезнуть   из
человеческого  сердца.   Сколь  бы   тяжка,
мрачна  и   трагична  ни  была  фактическая
судьба человечества,  человек отныне знает,
что истинная  цель его  жизни есть  любовь;
мечта  об  этой  цели  не  перестает  тайно
волновать   его    сердце;    она    иногда
заслоняется, вытесняется  вглубь  подсозна-
тельного   слоя   души   другими   ложными,
призрачными  и   гибельными  идеалами,   но
никогда уже  не может  быть  искоренена  из
человеческого сердца. И человек часто также
попадает на  ложные пути в своем стремлении
установить  царство   любви;  основное  за-
блуждение   состоит    здесь   в    попытке
осуществить    господство    любви    через
принудительный  порядок,  через  посредство
закона; но  закон может  достигнуть  только
справедливости,  а   не  любви:   любовь  -
выражение и  действие Бога  в  человеческой
душе -  будучи благодатной  силой по  самой
своей   природе   свободна;   и   так   как
человеческая душа несовершенна, то - вплоть
до  чаемого   преображения  и  просветления
мирового бытия - любовь обречена бороться в

182

душе человека  с противоположными ей злыми,
плотскими, обособляющими  страстями и может
лишь несовершенно и частично осуществляться
в  мире.   Царство  любви  остается  в  че-
ловеческой    жизни    лишь    недостижимой
путеводной  звездой:   но  даже   оставаясь
недостижимой, она  не перестает  руководить
человеческой  жизнью,   указывать  человеку
истинный путь,  поскольку человек  остается
верен этому  пути, любовь  хотя и частично,
реально изливается в мир, озаряя и согревая
его. Как  бы велика  не была  фактически  в
человеческой жизни  сила зла - сила ненави-
сти  и   кощунственного  попрания   святыни
личности - остается принципиальное различие
между состоянием,  когда это  зло сознается
именно  как   зло  и  грех.  как  отход  от
единственно  правого   пути  любви,  и  тем
злосчастным помрачением человеческого духа,
когда он  в своей  слепоте отвергает  самый
идеал  любви.  Христианство  открыло  глаза
души  для   упоительно-прекрасного  видения
царства  любви;   отныне   душа   в   своей
последней  глубине   знает,  что  Бог  есть
любовь, что  любовь есть  сила Божия, оздо-
ровляющая,                совершенствующая,
благодатсвующая  человеческую   жизнь.  Раз
душа  это   узнала  -   никакое   глумление
слепцов, безумцев  и преступников,  никакая
холодная   жизненная    мудрость,   никакие
приманки ложных идеалов - идолов - не могут
поколебать ее,  истребить в  ней это знание
спасительной истины.






                                        183

       6. ЕДИНСТВО АСКЕТИЗМА И ЛЮБВИ
          В ХРИСТИАНСКОМ СОЗНАНИИ

  Попытаемся    теперь     подвести    итог
намеченных выше моментов христианской веры,
свести их  в единство. При этом мы сразу же
наталкиваемся   на   некую   антиномичность
христианского  сознания.   Итоги   мотивов,
которые я  пытался уяснить в последних трех
главах  -   понимание   христианства,   как
религии     личности,      как      религии
Богочеловечности  и  как  религии  любви  -
легко   и    естественно   укладываются   в
единство;  эти  три  мотива  суть  очевидно
только три  разных аспекта одного и того же
-  любовноблагоговейного  восприятия  всего
конкретносущего как  творения, носящего  на
себе отпечаток  божественной реальности,  и
служения ему  как пути к достижению высшего
блага   и   осуществлению   конечной   цели
человеческой жизни. Но между этим мотивом и
тем, который  я пытался  наметить  в  главе
"Сокровище  на   небесах",  не  только  нет
видимого единства,  но, казалось  бы,  есть
даже явное  противоречие и  противоборство.
Признает  ли   христианство   положительную
ценность  всего   сущего  и  притом  в  его
конкретном воплощении  в  земном  бытии,  в
реальности  мира   -  или,   напротив,  оно
отвергает  все   земное  во  имя  небесного
бытия, "сокровища  на небесах"?  На  первый
взгляд кажется,  что эта  дилемма допускает
только  одно  из  этих  двух  решений,  вне
которых           возможна           только
внутреннепротиворечивая    установка.    Но
совершенно  бесспорно,   что   христианство
фактически  содержит   в   себе   обе   эти
установки  и   указывает  на  некое  высшее

184

единство,  в  котором  они  совмещаются.  У
апостола Иоанна эта двойственность, которая
кажется    противоречием,    выражена    на
протяжении немногих стихов. С одной стороны
говорится: "Кто  любит  брата  своего,  тот
пребывает в  свете", а  сейчас же  вслед за
этим мы  встречаем наставление:  "Не любите
мира,   ни    того,   что    в   мире"   (I
Послание Иоанна II, 10,    15).    Невольно
возникает недоумение:  разве брат  которого
мы должны  любить, не  находится в мире, не
входит в  состав мира?  Или другой  пример:
как  совместить   заповедь   Евангелия   не
заботиться о  том, что  есть, что пить и во
что одеваться  (Мтф.  6,  25)  с  заповедью
накормить  алчущего,   напоить   жаждущего,
одеть    нагого     (Мтф. 25, 35-40)?    И,
несомненно,    что    в    разных    формах
христианской жизни  или в  разных  течениях
христианской мысли преобладает один из этих
двух мотивов,  оттесняя на  задний план,  а
иногда и  совсем вытесняя  другой, ему про-
тивоположный.
  Существует     христианский     аскетизм,
основанный  на   стремлении  "спасти   свою
душу", обрести "сокровище на небесах" через
уход из  мира и  равнодушие ко  всем земным
нуждам и  заботам  человека;  и  существует
христианская активность  в мире, основанная
на деятельной  любви к людям, на стремлении
помочь  им   в  их  земной  нужде  и  часто
отвергающая - по крайней мере на практике -
всяческий аскетизм, всякую мысль о небесном
сокровище, как  уклонение от  христианского
завета любовного  служения людям.  И все же
остается   бесспорным,   что   христианская
жизненная установка  по существу  немыслима
вне совмещения  в  некоем  высшем  единстве

                                        185

этих   двух   противоборствующих   мотивов:
всякое духовное  направление, в котором это
единство не наличествует и нарушается, есть
уклонение от христианской правды.
  Указанная   двойственность   христианской
духовной установки  имеет  своим  очевидным
основанием двойственную  природу человека и
мирового бытия.  Ее можно  коротко выразить
так:  человек  и  мир  по  их  фактическому
составу,  как   они  даны   в  эмпирической
реальности, -  не таковы, каковы они суть в
их основе, в их подлином существе. Различие
это состоит  в том,  что, с  одной стороны,
все   сущее,    будучи   сотворено    Богом
прекрасно, ценно,  носит на  себе отпечаток
божественного  совершенства   и  величия  -
более  того   -   пронизано   божественными
силами, укоренено  в Боге  и  носит  Его  в
своей  глубине   -  и,  с  другой  стороны,
фактически   преисполнено   несовершенства,
страданий, зла.  Не нужно  при этом думать,
что  эта   двойственность  есть  лишь  плод
произвольной     принятой     "на     веру"
богословской теории,  которая именно в силу
этого обличалась  бы как  ложная; не  нужно
думать,   что    трудность    сама    собой
устраняется, если  мы признаем,  что мир не
сотворен  всеблагим  Богом,  а  либо  имеет
основание   своего   бытия   в   каком-либо
несовершенном   и   злом   начале,   напр.,
сотворен и управляется "дьяволом", либо же,
не  будучи  никем  "сотворен",  просто  су-
ществует  в   качестве  первичного,   далее
необъяснимого   факта,    во   всем   своем
несовершенстве      и       всей      своей
бессмысленности. "Сотворенность мира Богом"
или,     обще     говоря,     пронизанность
божественным началом,  абсолютная  ценность

186

человека,  всего   конкретно  сущего  в  их
первооснове, в  их  подлинном,  глубочайшем
существе, не есть тезис, утверждение какой-
либо отвлеченной  теории;  это  есть  факт,
удостоверенный  опытно   -  именно   опытом
нашего  сердца.   Что,   напр.,   убийство,
уничтожение  человека  -  более  того,  что
всякое умаление  и повреждение  живого  су-
щества  через  его  унижение,  оскорбление,
причинение ему  страданий, - есть зло, т.е.
нечто недопустимое,  - это  мы знаем  не из
какой-либо внушенной  нам и  на  веру  нами
принятой  богословской   теории;  это  есть
самоочевидная истина, о которой нам говорит
наше  сердце;   человек   может,   конечно,
заглушить в  себе голос  этой истины, может
действовать вопреки  ему и приучить себя не
внимать ему,  но он  не  может  уничтожить,
отменить силу,  значимость этой истины, как
не может  сделать черное белым; и нарушение
этой  истины   так   или   иначе   карается
искажением, порчей  души, потерей душевного
равновесия и душевной ясности у нарушающего
ее (гениальное  описание этого  процесса во
всей   его   неумолимой   стихийности   дал
Достоевский в  "Преступлении и наказании").
Но  в   этом   сознании   уже   заключается
восприятие    божественности,    абсолютной
ценности  самого  существа  человека  и,  в
конечном счете,  всего живого  и  конкретно
сущего - и, значит, - тем самым, содержится
признание  божественности  его  первоосновы
или   первоисточника.   Христианская   вера
только отчетливо  выражает и  санкционирует
то,  о   чем  с   недвусмысленной  ясностью
говорит  нам   нравственный   опыт   нашего
сердца. (И,  напротив, распространенный тип
неверия, признание  бессмысленности, грубой

                                        187

фактичности всего  сущего,  сочетающийся  с
моральным требованием  уважения и  любви  к
человеку,  содержит   явное  и   совершенно
безвыходное противоречие). Тем более опытно
очевиден другой  соотносительный член  этой
антиномии  -   реальность   несовершенства,
страданий,  зла,   хотя  и   здесь,  предо-
ставленный самому себе, как бы разнузданный
человеческий   разум   часто   пытается   -
открыто, или  же косвенно, скрытым обходным
путем   -    отвергать    опытно    данную,
объективную   реальность    зла   (открытое
отрицание ее  выражено, например,  в  фило-
софии  Спинозы;   скрытое  и   обходное  ее
отрицание  содержится   во  всех  вариантах
рациональной   теодицеи,   которые   всегда
сводятся в  конечном счете  к  попытке  так
"объяснить" зло,  чтобы показать,  что  оно
"собственно" есть  не зло,  а добро). Таким
образом, эта антиномия дана опытно и потому
абсолютно неустранима. В христианском и уже
в ветхозаветном  вероучении  эта  антиномия
выражена  в   учении  о  грехопадении.  Это
учение     представляется     современному,
"просвещенному",    неверующему    сознанию
произвольной выдумкой  богословской мысли -
и   притом    выдумкой   зловредной,    ибо
препятствующей  естественному   и   ценному
стремлению   достигнуть    совершенства   в
устройстве мира  и человеческой  жизни.  Но
уже выше,  в главе о догматах веры, мы уяс-
нили, что  если оставить в стороне образно-
мифологическую, символическую сто