совершенства и  любви
Отца небесного,  который заботится о земных
нуждах людей.  Это  различное  отношение  к
себе самому  и к другим определено тем, что
каждый из  нас прикован к низшему, земному,
искаженному бытию  только через  посредство
своих собственных, личных плотских страстей
и вожделений, своих собственных земных нужд
и потому  только  их  и  должен  стремиться
преодолевать; на  вершине святости  -  там,
где  эта   прикованность   уже   устранена,
кончается и  это  различие;  и  св.Франциск
Ассизский мог обнаруживать сострадание даже
к своему  собственному телу,  как к "брату-
ослу", с  которым он  ведет общую  жизнь  и
которого он  не хочет  слишком  истязать  и
насиловать.
  Так   именно   из   глубины   сверхмирной
установки,  укорененности   души  в   Боге,
излучается действенная  любовь к  ближнему,
благословение всего сущего, самоотверженное
служение ему.  И обратно; вне этой широты и

200

открытости души, ее любовной устремленности
служить всему конкретному, воплощенному бы-
тию, как  оно дано  в  его  земном  облике,
связанным с  земными нуждами, нет подлинной
открытости   души   навстречу   Богу,   нет
подлинной любви  к  Богу.  Эти  два  внешне
разных  направления  человеческой  духовной
энергии - как бы часто они не расходились в
несовершенном,     всегда     одностороннем
эмпирическом человеческом  существе -  сами
по себе  и в  своей основе  совпадают, суть
одно  и   то  же  направление.  Преодоление
узости,  распространение  вширь,  достижимо
лишь   через   углубление,   устремленность
вглубь.   Только   видимым   образом,   для
поверхностного, близорукого  взора движение
вглубь есть  сужение, уход  от широты  вне-
шнего бытия;  на самом  деле  охватить  эту
широту можно  только, достигнув  глубины; и
обратно; нет подлинного достижения глубины,
где  нет   открытости  души  для  любовного
приятия  всей   широты  вселенского  бытия.
Единый  акт  религиозного  раскрытия  души,
преодоление      замкнутости,       узости,
сосредоточенности  на   самой  себе,   есть
одновременно и  нераздельно ее  раскрытие и
вглубь и  вширь: ибо  душа в  ее  последней
глубине не  замкнута, а  настежь открыта; и
потому - чем глубже, тем шире.
  Отсюда открывается  то,  что  есть  самый
центр евангельского  нравственного  учения:
заповедь нагорной  проповеди любить врагов,
благославлять  проклинающих,   благотворить
ненавидящим,    давать     просящему,    не
противиться злому,  отдавать рубашку  тому,
кто отнимает  верхнюю  одежду,  подставлять
ударившему в правую щеку и другую щеку. Эта
столь трогательная  и столь  парадоксальная

                                        201

заповедь  -   самое  прекрасное   и   самое
странное и  трудноприемлемое из  всего, что
когда-либо достигло  человеческого сознания
- не только постоянно фактически нарушалось
христианским  миром   по  его  человеческой
слабости, по неверию и жестокосердию, но по
большей части  оставалось неусвоенной  в ее
подлинном смысле.
  Конечно,   нет    ни    надобности,    ни
возможности "объяснить"  эту  заповедь  или
эту духовную  установку в  той форме, чтобы
логически обосновать  ее, вывести  ее,  как
следствие,  из   чего-либо   иного,   более
первичного.  Истина   ее  -   при  всей  ее
парадоксальности,     при      всем      ее
несоответствии  обычной  мирской  мудрости,
основанной на  внешнем, земном  опыте - раз
высказанная,   удостоверяет    сама   себя,
самоочевидно  воспринимается   человеческим
сердцем.  Но   можно  и  должно  разъяснить
подлиннный  смысл   или   содержание   этой
заповеди.  Непротивление   злу,   смиренная
готовность безответно  терпеть в  отношении
себя самого  несправедливость и оскорбления
и отдавать  еще больше, чем от тебя требуют
- это,  прежде  всего,  не  есть  выражение
какой-либо духовной пассивности и тем менее
- нравственной  робости или  дряблости. Че-
ловек, молча переносящий несправедливость и
оскорбления просто  по  трусости,  конечно,
еще  более   далек  от   евангельского  со-
вершенства, чем  тот, кто  бурно против них
протестует и воздает злом за зло. Это есть,
напротив,  выражение   высшей,  самой   на-
пряженной духовной  активности. Далее:  эта
заповедь  требует   от  нас  парадоксальным
образом еще  больше,  чем  заповедь  любить
ближнего, как  самого себя:  она  учит  нас

202

любить  ближнего   -  в   отношении  земных
интересов и  страстей  -  еще  больше,  чем
самого   себя,    сознательно    идти    на
несправедливое распределение  благ - именно
в пользу другого и в ущерб самому себе. Это
требование можно  понять только  в связи  с
указанным выше сочетанием самоопределения с
любовью. В  своем  внутреннем  самосознании
человек  имеет   опыт,  что  всякое  земное
умаление  есть   духовное  обогащение,  что
"давать блаженнее,  чем брать"; напротив, в
своем  отношении  к  людям  человек  должен
руководиться   прежде    всего    сознанием
благотворной силы любви, как божественного,
объединяющего,    примиряющего     и    тем
исцеляющего начала,  и зловредности всякого
столкновения личных  интересов и  страстей,
увековечивающих    и    укрепляющих    зло,
разъединенности  и  взаимной  враждебности.
Так  как   преодоление  земной,  корыстной,
испорченной   природы   человека   возможно
только, как  внутреннее самоопределение, то
оно, как  мы знаем,  возможно только  в от-
ношении себя  самого; другому  же мы  можем
помочь  идти   этим  путем   только   одним
способом -  дать ему  ощутить  любовь,  как
божественную исцеляющую  силу. И  вместе  с
тем, излучение  вовне этой  силы любви есть
просто     непроизвольное,     естественное
обнаружение  нашей  укорененности  в  Боге,
присутствия Бога  любви в  нашей душе.  Так
оба    указанных    выше    взаимосвязанных
нравственных  мотива  -  самоопределение  и
любовь   -   войдя   в   некое   химическое
соединение  между  собой,  порождают  нечто
новое, еще высшее - самоотверженную любовь.
  Путь самоотверженной  любви  оказывается,
таким образом - если можно выразиться здесь

                                        203

трезво-рассудочно - единственным правильным
и  плодотворным  путем  борьбы  со  злом  и
победы  над   злом.  Так   как   зло   есть
обособление, разъединенность, враждебность,
то его  можно  подлинно  преодолеть  только
противоположностью  -  любовью,  как  огонь
можно  потушить   только  водою,   и   тьму
рассеять -  только светом;  и сильнейшая  и
чистейшая      любовь      есть      любовь
самоотверженная. Иного способа сущностного,
реального  преодоления  и  уничтожения  зла
вообще не существует.
  Это   учение,   несмотря   на   всю   его
очевидность, все же возбуждает естественные
недоумения  и   возражения  в  человеческой
душе. Его  упрекают прежде всего в том, что
оно предъявляет  человеку требование,  явно
превышающее его  ограниченные  нравственные
силы; как обычно говорится в таких случаях,
"это хорошо  в теории,  но неосуществимо на
практике". Такой  упрек -  и  такое  легкое
оправдание    непослушания    божественному
наставлению  -   не  трудно  отвести  двумя
простыми указаниями.  С одной  стороны, это
наставление,  подобно   всем   евангельским
заповедям,  только   открывает  нам   идеал
совершенства   и   тем   указует   истинный
нравственный  путь,   предоставляя  каждому
идти по  этому  пути  так  далеко,  как  он
может; и,  с другой  стороны, слабость  че-
ловека, как  такового,  всегда  может  быть
дополнена  помогаюшей   ему  бесконечной  и
всепревозмогающей благодатной  силой  Бога,
поскольку человек  ею проникается.  И  если
нам известно,  увы, достаточное  количество
образцов человеческой  нравственной  слабо-
сти, то  нам известны  и случаи  совершенно
безмерной нравственной силы, когда человек,

204

чувствуя    себя     руководимым    высшею,
безапелляционно-принудительной  для  сердца
инстанцией, совершает  величайшие  подвиги,
сознавая, как  зто выразил  однажды  Лютер:
"иначе я не могу".
  Но евангельское  учение о  борьбе со злом
любовью встречает еще иное, менее корыстное
и  на   первый   взгляд   более   серьезное
возражение. Указывают на то, что фактически
любовь во  многих случаях бессильна одолеть
зло, и что отказ от других, более массивных
и земных  средств борьбы со злом, именно от
противодействия ему просто силой, т.е. злом
же,    но    при    этих    обстоятельствах
благотворным,       равнозначен       некой
нравственной      пассивности,       робкой
капитуляции  перед   фактом  зла   -   что,
очевидно,  совершенно   недопустимо  -   по
крайней мере  там, где  злая воля  вредна и
причиняет страдания  не нам  самим, а нашим
ближним.  Но  это  возражение,  сколько  бы
правды  оно   не  содержало,   основано  на
простом  -   хотя   и   не   всегда   легко
сознаваемом -  недоразумении: оно бьет мимо
цели, не  понимая истинного смысла заповеди
"не противься  злу". Оно справедливо только
в отношении  того, столь  ярко  выраженного
Львом Толстым,  -  ложного  понимания  этой
заповеди, по которому, следуя не ее духу, а
ее  букве,   мы  должны  разуметь  под  ней
безусловное        запрещение        всяких
насильственных действий или вообще действий
земного порядка  в борьбе со злом, или даже
перед лицом готовящегося или совершающегося
на  наших  глазах  убийства  или  истязаний
человека   должны    ограничиться    только
любовным увещанием  злодея, даже  если  оно
остается   бесплодным.    Заповедь   Христа

                                        205

очевидно не  может стоять  в столь вопиющем
противоречии  с   тем,  что  нам  явственно
говорит наша  совесть. Как бы часто люди не
злоупотребляли силой  в борьбе  со злом,  и
сколь бы  морально  вредно  ни  было  такое
злоупотребление, остается просто очевидным,
что  -   поскольку  мы  не  в  силах  одним
любовным увещанием  остановить  убийцу  или
насильника -  мы не  только  вправе,  но  и
обязаны   противодействовать   ему   силой,
остановить его преступную руку, обезвредить
его, связав  и  заперев  его  -  в  крайнем
случае, если для обороны жертвы не остается
никакой иной  возможности, - даже убив его.
Грех  убийства  в  этом  случае,  оставаясь
грехом,   будет   все   же   меньше   греха
пассивности во  имя нашей чистоты перед ли-
цом   совершающего   зла;   ибо   в   таком
вынужденном убийстве  будет больше любви не
только к  жертве готовящегося преступления,
но даже  и  к  самому  преступнику,  чем  в
отказе от успешной борьбы со злом.
  Но  как   совместить   такое,   диктуемое
простой человеческой  совестью,  решение  с
недвусмысленным  евангельским  наставлением
"не противься  злу" и притом с разъясненным
выше его  смыслом, именно, что единственная
сила, побеждающая зло, есть только любовь и
ничто иное? Недоумение легко разрешается по
существу, хотя  в  порядке  психологическом
его иногда не легко найти и усвоить. Прежде
всего: то,  что от  нас требуется  при всех
условиях, это любить ближнего, и никогда не
отвечать на  зло  злом,  существо  которого
есть  именно  ненависть.  Эта  заповедь  по
существу абсолютно ненарушима, как бы часто
люди  по   своему  несовершенству   ее   ни
нарушали. Любить  и жалеть человека - в том

206

числе и преступника - можно и должно даже в
крайнем  случае,   когда  вынужден  бываешь
преградить совершение зла таким грехом, как
убийство  преступника.   Дело  в  том,  что
евангельская мораль - я уже говорил об этом
-   не   есть   закон,   повелевающий   или
запрещающий определенные  действия, а  есть
указание верного  пути к  совершенствованию
внутреннего строя  души (и  отношений между
людьми).  Так  она  наставляет  нас  всегда
любить ближних  и изгонять всякую корысть и
ненависть из  отношения  к  людям;  но  она
отнюдь  не   запрещает  нам   -   в   форме
отвлеченного правила  действия - в случаях,
когда   это   диктуется   именно   любовью,
физически противодействовать злой воле даже
самыми суровыми  мерами.  Правда,  человеку
психологически   трудно   совершать   такие
насильственные действия,  не поддаваясь при
этом внутренней  силе  злобы  и  ненависти;
трудно, но  не невозможно.  Ибо по существу
дела  здесь   нет  никакого   непримиримого
противоречия -  по той простой причине, что
две  разнородные  обязанности  относятся  к
совершенно разным  объектам: основная запо-
ведь любви  есть  требование  определенного
умонастроения   и    отношения   к   людям,
требование  же  морально  необходимого  на-
сильственного вмешательства  для ограждения
жизни от  зла есть  требование определенных
внешних действий.  Но еще раз: как все же с
тем смыслом  евангельского наставления, что
зло нельзя  победить насилием  и каким-либо
вообще земными  средствами? Здесь  надлежит
отчетливо  различать  две  вещи:  подлинное
преодоление зла  в смысле  сущностного  его
уничтожения, и  простое ограждение жизни от
разрушительного  действия   зла.  Место   -

                                        207

пребывание зла,  как и  добра, есть  только
незримая   глубина    человеческой    души,
недостижимая ни  для каких  внешних насиль-
ственных действий,  и достижимая только для
духовных  сил   любви  -   или   ненависти.
Никакими   внешними    действиями,    ника-
кимпринуждением  -  вплоть  до  уничтожения
через убийство  самого преступника - нельзя
сущностно   уничтожить,    развеять    зло,
потушить пожар  злых страстей.  Но наряду с
этой обязанностью  сущностно уничтожать или
ослаблять зло  любовью, мы  имеем еще  иную
обязанность,   также   диктуемую   любовью:
спасать людей от действия существующего зла
путем  простого   ограждения  мира,   путем
возможного изолирования  зла,  преграждения
ему путей для его разрушительного действия.
Евангельский    завет     "не     противься
злу"означает наставление  не отвечать  злом
на зло,  не мстить, а напротив, отвечать на
зло   добром   -   любовью.   Он   означает
одновременно, как  уже указано, наставление
не  огорчаться,   а  напротив,   радоваться
всякому,  наносимому   нам  самим,  земному
ущербу,   так    как    он    имеет    даже
благотворительное   действие    для   нашей
внутренней  духовной   жизни,  помогая  нам
подыматься   и   обретать   "сокровище   на
небесах". Но  этот  евангельский  завет  не
может  означать   равнодушия  к  страданиям
других, причиняемых  злом, отказа от земных
активных мер противодействия злу. Напротив,
всюду, где  мы  не  можем  облегчить  нужды
наших   ближних   одним   лишь   излучением
благодатных сил,  именно любовь диктует нам
обязанность   помочь   им   всеми   земными
средствами  -   так  же  как,  несмотря  на
сущность заботы о земных благах, мы обязаны

208

накормить  голодного,   напоить  жаждущего,
одеть нагого.  Христианская любовь должна -
именно    в    силу    разъясненной    выше
двойственности нашей человеческой природы -
осуществляться одновременно  двумя  путями:
непосредственным излучением благодатных сил
любви,  поскольку  мы  им  причастны,  -  и
исполнением долга  любви через  земные -  и
потому   иногда   обремененные   грехом   -
действия, направленные на облегчение участи
наших ближних*.






















____________________
*  В этой  последней части размышления этой
  главы  мне   пришлось  вкратце  повторить
  мысль, подробно обоснованную мною в книге
  "Свет во тьме", гл. 4.

                                        209



                              М. ДЕ УНАМУНО



   ЛЮБОВЬ, БОЛЬ, СОСТРАДАНИЕ И ЛИЧНОСТЬ*

                     Каин:.............
                     ............я хочу изв
                     едать
                     Бессмертие заране.
                     Люцифиер: Ты изведал.
                     Каин: Когда и как?
                     Люцефир: Страдая.
                     
                      (Лорд  Байро.   Каин,
                   акт II, сцена I)1
  
  Любовь, дорогой  мой читатель и брат, это
самое что ни на есть трагическое в мире и в
жизни;  любовь   -  дитя   обмана  и   мать
разочарованья;   любовь    -   утешение   в
безутешности, единственное лекарство против
смерти, а по сути своей - ее сестра.
  
Fratelli, a un tempo stesso, Amore e Morte
           Jngenero la sorte2,
  
как пропел Леопарди.
  Любовь  с  неистовством  ищет  в  любимом
чего-то  превыше   него,   а   не   находя,
отчаивается.
____________________
*  Глава  из  книги:  Unamuno  M.  de.  Del
  sentimiento tragico de la vida enlos hom-
  bres  yen   los  pueblos.   Madrid, 1971.
  Перевод Е.Гаражджи.

210

  Говоря о  любви, мы  всегда имеем  в виду
половую любовь,  любовь  между  мужчиной  и
женщиной  ради   продолжения  человеческого
рода на  земле. Именно  это и  не позволяет
нам свести  любовь ни  к чисто умственному,
ни    к     чисто    волевому,     отбросив
чувствительное,    или,     если    угодно,
чувственное в  ней. Ведь  любовь не есть, в
сущности, ни  идея,  ни  воля:  она  скорее
чувство; любовь  это нечто  даже и  в  духе
телесное. Благодаря  любви мы чувствуем все
то, что есть в духе от тела.
  Половая любовь  это обобщающий тип всякой
другой любви.  В любви и посредством нее мы
ищем увековечения, но мы увековечиваемся на
земле лишь  при условии, что умрем, отдадим
свою  жизнь  другому.  Простейшие  зверьки,
самые крохотные живые существа размножаются
делением, распадаясь,  переставая быть  тем
целым, чем были прежде.
  Но исчерпанная  в конце  концов жизненная
сила  бытия,   размножающегося  посредством
такого деления,  должна  время  от  времени
возобновлять    источник     жизни    путем
соединения   двух   приходящих   в   упадок
индивидов, т.е. посредством так называемого
спряжения одноклеточных.  Они  соединяются,
чтобы  вновь,   с  еще   большей   энергией
разъединиться. И  всякий акт  рождения есть
некое - полное либо частичное - прекращение
бытия того, что было, некое саморазрушение,
частичная   смерть.    Жить   это    значит
плодоносить,       увековечиваться,       а
увековечиваться и  плодоносить - это значит
умирать.  Быть  может,  высшее  наслаждение
рождения -  это  не  что  иное,  как  пред-
вкушение смерти,  разрыв своей  собственной
жизненной сущности.  Мы соединяемся  с дру-

                                        211

гим, но лишь для того, чтобы разъединиться;
это интимнейшее  объятие - не что иное, как
интимнейший  разрыв.   В   своей   сущности
сексуальное любовное  наслаждение,  родовой
спазм,    есть     ощущение    воскрешения,
воскрешения в  другом, ведь только в других
мы    и     можем    воскреснуть,     чтобы
увековечиться.
  Несомненно, в  основе  любви,  какой  она
предстает перед  нами в  своей  примитивной
животной форме, в том неодолимом инстинкте,
который   заставляет    самца    и    самку
соединяться в неистовом порыве, есть что-то
трагически разрушительное.  Ведь именно то,
что  соединяет   тела,  разъединяет   души;
заключая объятия,  двое столь  же ненавидят
друг друга,  сколь и любят, а главное - они
вступают  в   борьбу,  борьбу   за  некоего
третьего, еще  не обретшего жизни. Любовь -
это  борьба,   и  есть  такие  животные,  у
которых самец, соединившись с самкой, дурно
обращается с нею, а есть и такие, у которых
самка пожирает  самца после  того,  как  он
оплодотворит ее.
  О  любви  говорят,  что  она  -  взаимный
эгоизм. Действительно, каждый из любовников
стремится  овладеть  другим,  а  домогаться
посредством другого, не помышляя и не помня
в это  время  о  нем,  своего  собственного
увековечения, которое и является целью, что
это как  не алчность?  И кто-то  для  того,
чтобы  вернее  увековечиться,  быть  может,
станет хранить  девственность. И делать это
он будет  для того, чтобы увековечить нечто
более человеческое, нежели тело.
  Ведь то,  что любовники  увековечивают на
земле, есть тело боли, боль, смерть. Любовь
- сестра, дочь и в то