глядя на небо, вы сказали: "Ах, эти искорки
света там  вверху -  ведь они  - всего лишь
состояние наших  ощущений,  все  равно  что
боль  в  животе  или  усталость,  -  то  вы
полагаете, что  вам был бы тогда дан в этих
фактах тот  величественный порядок, который
придумал астрономический  рассудок? Кто  бы
стал его  искать? Кто говорит вам, что там,
где  вы   видите  лишь  хаос  беспорядочных
состояний, не существует поначалу скрытого,
но  могущего   быть  обнаруженным   порядка
фактов:  "l-orde  du  coeur"?  Мира,  столь
просторного, столь  могущественного,  столь
богатого,  столь   гармоничного,  столь  же
ослепительно ясного  как мир математической
астрономии -  лишь  только  доступного  для
дарований  куда   меньшего  числа  людей  и
только в  утилитарном отношении  еще  менее
интересного, чем мир астрономических тел!
  И если  в жизни  чувств и в сфере любви и
ненависти не  пытались найти  очевидность и
закономерность:  -  которая  отличается  от
каузальной      привязки       определенных
самочувствий      (Zustandsgefuhle)       к
объeктивным  впечатлениям  -  и  отказывали
чувствам в  какой бы  то ни  было  связи  с
постижением  предметов,   то  самая   общая
причина  этого   -  в   недобросовестности,

                                        141

неряшливости,    с    какой    предпочитали
рассматривать,  в  принципе,  все  вопросы,
недоступные   для   разумного   разрешения.
Считается,   что   здесь   все   различения
"смутны" или  же имеют  лишь "субъективную"
значимость. Все,  что в  делах эстетических
касается "вкуса", все, что как-то связано с
ценностными суждениями,  все, относящееся к
"инстинкту",  "совести",   не  обоснованной
разумно очевидности  того, что  вот то-то и
то-то -  правильное, хорошее,  красивое,  а
вот другое - ложное, скверное, безобразное,
-   все    это   считают    "субъективным",
изначально  неподдающимся   более   жесткой
привязке.  Возврат   к  этим   силам   духа
считается "ненаучным",  и потому  фетишисты
современной науки расценивают это также как
недостаток        "объективности".        В
художественной   и    эстетической    сфере
преобладает - несмотря на то, что несколько
эстетиков  думает  иначе,  -  именно  такой
взгляд:    Прекрасное     и    безобразное,
художественно   ценное    и   ценности   не
представляющее -  это "дело  вкуса" каждого
человека.   Юристы    и   специалисты    по
национальной  экономии   пытаются  избегать
"оценочных  суждений",   являющихся-де   по
своей   природе    ненаучными.   В   морали
господствует принцип  "свободы  совести"  -
принцип, котором  не только  не  ведала  ни
одна позитивная,  уверенная в  себе и своих
ценностях   эпоха,    но    который,    как
справедливо   говорил    Огюст    Конт    -
представляет собой  в сущности не что иное,
как вверение  морального  суждения  чистому
произволу:   принцип   сугубо   негативный,
критический  и  разрушительный,  разом  от-
рицающий   все   объективные   нравственные

142

ценности. Что  стали бы говорить, если бы в
какой-нибудь науке кто-то вздумал ссылаться
на свободу  мнений? Существуют  ли  аналоги
свободы совести  в  математике,  в  физике,
астрономии или  даже в  биологии и истории?
Не представляет ли собой этот принцип - как
его обыкновенно  понимают - просто отказ от
неукоснительно    значимой     нравственной
оценки?
  Современный человек  полагает,  что  если
только он  где-то не взялся всерьез за труд
по  разысканию   прочного,   определенного,
обязующего, то, значит, ничего такого там и
нет.  Средневековью   еще   была   известна
культура сердца как самостоятельная, совер-
шенно  независимая   от  культуры  рассудка
проблематика. В  новейшее время  для  этого
уже нет  даже  самых  скудных  предпосылок.
Целое эмоциональной  жизни постигают уже не
как  осмысленный  язык  знаков,  в  котором
раскрываются  объективные   взаимосвязи,  в
своем   меняющемся    отношении    к    нам
управляющие  смыслом   и  значением   нашей
жизни, но  как совершенно  слепые  события,
протекающие    в    нас    подобно    любым
естественным    процессам.     Смотря    по
обстоятельствам, их  нужно технически регу-
лировать, чтобы  достичь пользы  и избежать
вреда  -   но  их   не  надо  подслушивать,
беспокоясь о  том, что они "подразумевают",
что они  хотят нам  сказать,  что  они  нам
советуют или отсоветуют, куда они целят, на
что они  намекают! Есть некое вслушивание в
то, что  говорит нам  чувствование  красоты
ландшафта,  произведения   искусства,   или
чувствование  свойств   встречающейся   нам
личности;  я   имею  в   виду  вслушивание,
следующее  по   всей  протяженности   этого

                                        143

чувствования и  спокойное отношение  к нему
там, где оно как бы кончается - способность
тонко расслышать,  что  же  нам  тут  тогда
встретилось, и строгая проверка того, ясно,
однозначно ли,  определенно ли  то, что  мы
таким образом  постигли в  опыте;  культура
критики  относительно   того,   что   здесь
"подлинно",   а   что   "неподлинно",   что
находится  в   русле  одного  лишь  чистого
чувствования  -   и  что  только  добавляет
желание, воля, направленная на определенные
цели, или  рефлексия и  суждение.  Все  это
прямо-таки      конститутивно       утеряно
современным человеком.  У  него  изначально
нет ни доверия, ни серьезности по отношению
к тому, что он мог бы здесь услышать.
  А вследствие  только такого вот поведения
все  царство  эмоциональной  жизни  вверено
одной   лишь    психологии.   Но    предмет
психологии  обнаруживается   в  направлении
внутреннего восприятия, которое всегда есть
также  направленность   на  Я.  Тем  самым,
единственное, что  мы  можем  обнаружить  в
эмоциональном  бытии   -  это   устойчивые,
статичные состояния  Я. Все,  что  является
актом и  функцией чувствования,  никогда не
присутствует    в    этой    направленноcти
рассмотрения.  Я   приведу  примеры,  чтобы
показать, что я имею в виду: Если, находясь
перед прекрасным  ландшафтом или  картиной,
личность обращает  внимание на  свое Я,  на
то,  как   оно  тронуто,   возбуждено  этим
предметом, на чувства, возникающие у него в
виду этой  картины; или же если влюбленный,
вместо того,  чтобы в  любви постигать свой
предмет  и   в  этом  движении  к  любимому
предмету  полностью   раствориться  самому,
обращает  внимание  на  все  те  чувства  и

144

ощущения, томление и т.д., которые вызывает
в нем любимый объект; или же если молящийся
отвращается от  той направленности на Бога,
которая, как  единая интенция,  пронизывает
все отдельные мысли, чувства, движения рук,
коленопреклонение    и    превращает    это
бормотание,  эти   чувства,  эти   мысли  в
единство, и  обращается к  самим чувствам -
то всякий  раз это  и есть  поведение  того
самого рода,  который мы обозначаем словами
"внутреннее  восприятие".   Оно  словно  бы
всегда отвечает на вопрос: что происходит в
сознании, когда  я  воспринимаю  прекрасный
предмет, когда  я  люблю,  молюсь  и  т.д.?
Связь данного  во внутреннем  восприятии  с
внешними  предметами,   насколько  она  еще
вообще  имеется,   всегда  создается  двумя
актами обособленного  постижения, а  именно
постижения этих состояний и процессов в Я и
соответствующих  внешних   предметов  одним
мыслительным   актом    суждения   и   даже
умозаключения,  который  строится  на  двух
актах    восприятия,    акте    внутреннего
восприятия, в  котором, например,  мне дано
наслаждение  прекрасной  картиной,  и  акте
внешнего восприятия.  И все-таки это всегда
некоторого   рода    каузальная   связь   -
допустим,  воздействие  прекрасной  картины
или любимого предмета, будь он реальным или
воображаемым, на мое душевное состояние.
  Философам теперь,  конечно, ясно, что дух
требует иного  подхода, чем вышеизложенный.
Но по  желанию традиционного рационализма -
который засел у нас в печенках куда глубже,
чем  мы   об  этом  думаем  -  этот  подход
реализуется лишь  по отношению  к мышлению.
Логика  исследует   законы,  которые  могут
иметь  место   при  взаимозамене  предметов

                                        145

вообще, включая  отношения  между  ними;  и
акты  мышления,   в   которых   постигаются
предметы и  их отношения,  должны к тому же
подлежать       исследованию,       которое
рассматривает   их    не    как    предметы
внутреннего восприятия,  но берет  их в  их
живом протекании, так что мы видим, что они
имеют в  виду, какова  их интенция.  Но при
этом мы  должны отрешиться от их конкретной
взаимосвязи с  мыслящей индивидуальностью и
ориентироваться  только   на  различие   их
сущностей,   насколько    ему   сопутствует
различие в постигаемых ими вещах и реальных
связях.  Структуры   идеальных   предметных
связей,  теорем,   отношений  вывода  между
теоремами, отношений вывода между теоремами
дедуктивных теорий,  а соответственно  -  и
тех актов,  посредством которых  становятся
постижимыми эти  реальные логические связи,
- все это задача для логики.
  Но  ограничивать  это  рассмотрение  лишь
мышлением  и   препоручать  всю  оставшуюся
часть  духа   психологии  -  произвол  бес-
примерный. При этом берется за предпосылку,
что  всякое  непосредственное  отношение  к
предметам подобает  лишь мыслительному акту
и  что   всякое  иное   отношение  к   ним:
посредством  созерцания   и  его   модусов,
посредством    стремления,    чувствования,
любви-ненависти   -   осуществляется   лишь
благодаря       опосредующему       эффекту
мыслительного  акта,   который  относит   к
предметам данное  во внутреннем  восприятии
содержание  (в   эмоциональной  сфере   это
состояние чувств).  Но фактически мы прежде
всего живем  со всею полнотой нашего духа в
вещах, в  мире, и  во всякого рода актах, в
том  числе  и  не-логических,  мы  обретаем

146

опыт, ничего  общего не  имеющий  с  опытом
того,  что   происходит  в   нас  во  время
совершения акта. Опыт, который раскрывается
лишь    в     нравственном    борении     с
сопротивлениями  мира   и  нашей   природы,
который  открывается   перед  нами  в  ходе
исполнения   религиозных    актов,    веры,
моления,    почитания,    любви,    который
становится   нашим    опытом   в   сознании
художественного  творения  и  эстетического
наслаждения, - этот опыт дает нам непосред-
ственно содержания  и содержательные связи,
которых вообще  нет с  точки зрения чистого
мышления  -   сколько  бы  ни  было  у  нас
возможностей   сделать    вновь   предметом
мышления уже  отгоревшее, - и которые точно
так же  нельзя обнаружить  и в нас самих, в
направлении     внутреннего     восприятия.
Философия,   которая   таким   образом   не
признает и  а priori отрицает притязание на
трансценденцию  со  стороны  также  и  всех
нелогических актов  или же  допускает  его,
помимо актов  мышления, лишь  для тех актов
непосредственно-наглядного      познавания,
которые в  сфере теории  и науки доставляют
нам материал  для мышления,  - такая  фило-
софия приговаривает  сама себя к слепоте по
отношению к целым царствам реальных связей,
доступ к которым отнюдь не связан сущностно
с рассудочными  актами духа,  - она подобна
тому  человеку,   который,  имея   здоровые
глаза,  закрыл   бы   их   и   вознамерился
воспринимать цвета лишь ушами или носом!
  Конечно,   строй   сердца   не   содержит
субординации всех  фактических благ  и зол,
которые мы  способны любить  и  ненавидеть.
Напротив, даже  в мире  ценностей и  благ и
отнесенных  к   ним  актов   любви  имеется

                                        147

основополагающее различие между случайными,
а потому  изменчивыми, и  сущностными,  или
постоянными,  закономерностями  иерархии  и
предпочтения.   Сущностные   и   постоянные
законы иерархии и предпочтения имеются лишь
применительно к оторванным от их случайных,
реальных носителей  ценностным качествам  и
сферам  их  модальности,  в  то  время  как
комбинация  этих  качеств,  в  которую  они
вступают в  фактических благах,  их наличие
или не-наличие  в фактической  системе благ
какого-то человека или союза, их ощутимость
для определенного  круга людей,  их  способ
распределения на  реальное  бытие  наличных
вещей, их  превращение или  непревращение в
нормы воли  и цели  воли может  произвольно
меняться от субьекта к субъекту, от эпохи к
эпохе, от союза к союзу. Этот род изменений
уже не  является разумным; он доступен лишь
описанию и каузальному объяснению на основе
индукции,  всегда  только  вероятностным  и
гипотетическим образом. Таково и здесь чудо
нашего  мира:  Через  познание  сущности  и
познание  сущностной  структуры  в  образах
этого фактического, действительного мира мы
способны  познать   не  только  конституцию
этого действительного мира, но и сущностную
конституцию также  всякого возможного мира,
то есть  и скрытой  для нашей  ограниченной
организации как  живых существ (im Leben) и
потому         трансцендентной          нам
действительности. То  есть и  тут, в  сфере
души  и   ее  благ   мы  способны   как  бы
проникнуть  взором   сквозь  случайно  дей-
ствительные движения  души и  наши случайно
действительные, известные  нам области благ
к  вечному   закону  строения   и  каркасу,
заключающему в  себе все  возможные души  и

148

все возможные  миры благ.  И в  этом  нашем
мире он  тоже представляется  и  отражается
лишь там  и сям, не будучи каким-то образом
выведен  из   него  в   смысле  индуктивной
абстракции и  индукции, или только дедукции
из самостоятельно  значимых или  полученных
путем индукции  общих  положений.  Итак,  в
переживаниях  единицы   жизни,   называемой
"человеком", мы  обнаруживаем идею  духа, в
котором   как   таковом   нет   ничего   от
ограниченности человеческой  организации; а
в фактических  вещных благах  (Guterdingen)
мы обнаруживаем иерархию ценностей, которая
значима  независимо  от  особенностей  этих
вещных благ,  материала,  из  которого  они
сотворены, казуальных  законов их становле-
ния и прехождения.
  Это важное  различие между  сущностным  и
случайным, постоянным  и  изменчивым,  тем,
что значимо  также и по ту сторону и поверх
нашего фактически  возможного опыта, и тем,
что ограничено кругом этого опыта, не имеет
ничего    общего    с    совершенно    иной
противоположностью   между    отдельным   и
всеобщим,  например,   между  единичным   и
универсальным   суждением    о   фактах   и
отношениях  (последний  случай  -  это  так
называемые  законы   природы).  Все  законы
природы, например,  тоже относятся  к сфере
"случайных    истин"     и    имеют    лишь
вероятностную  достоверность.  А  с  другой
стороны,  очевидное   сущностное   познание
вполне может,  соответственно бытийственной
или ценностной  сфере  предметов,  касаться
уникального,   индивидуального    наличного
бытия или  ценностного  бытия.  Поэтому  мы
вправе мыслить такое иерархическое строение
общезначимой  наличной  совокупности  того,

                                        149

что достойно любви, а внутри нее - наличной
совокупности   того   же   для   отдельного
индивида и  индивида в  союзе, - что каждый
предмет,  если   сорвать  с   него  покровы
случайности и  рассматривать сообразно  его
сущности,   занимает    в   этой   иерархии
совершенно определенное  и  единственное  в
своем роде  - место, которому соответствует
совершенно       определенным       образом
нюансированное  движение   души   к   этому
предмету. Если  мы "попадаем"  в это место,
мы любим  правильно  и  упорядоченно;  если
места путаются,  если под влиянием страстей
и влечений  иерархия  значимостей  рушится,
наша  любовь   оказывается  неправильной  и
неупорядоченной.
  Эта "правильность" подчинена разного рода
масштабам. Я  назову здесь  лишь некоторые.
Наша  душа   пребывает   в   метафизическом
заблуждении, если  некий  предмет,  который
относится к предметам некоторым образом и в
некоторой степени  относительной  ценности,
она любит так, как следовало бы любить лишь
предмет  абсолютной   ценности,  т.е.  если
человек   производит    такую    ценностную
идентификацию духовного ядра своей личности
с  этим   предметом,  что   оказывается  по
существу в отношении веры и поклонения ему,
т.е. ложно  обожествляет  его,  точнее  же:
творит   из    него   кумира.   Далее,   на
определенной       ступени       ценностной
относительности   (которая    как   таковая
правильно    ощущается    и    оценивается)
предметом более высокой ценности могут все-
таки пренебречь  в  пользу  предмета  более
низкой ценности.  Любовь к  предмету  может
быть, правда, правильного рода, но любим он
будет  так,   что  для   духовного  ока  не

150

откроется или откроется не целиком, от нуля
до высшей  степени, вся  полнота того,  что
достойно  в  нем  любви.  Тогда  любовь  не
адекватна предмету - и тут возможны ступени
увеличения адекватности,  начиная от слепой
любви  и   кончая  вполне   адекватной  или
совершенно  ясновидящей   (evident  hell  -
sichtigen) любви.
  Но   дело   всегда   обстоит   так,   что
противоположный  любви  акт  ненависти  или
эмоционального отрицания ценности, а потому
также и  эмоционального отрицания наличного
бытия, является лишь следствием в некотором
смысле  неправильной   и  хаотичной  любви:
Сколь бы  ни  были  богаты  и  многообразны
причины,   возбуждающие    ненависть,   или
контексты        негативной        ценности
(Unwertverhalte), требующие ненависти, - но
одна  закономерность   пронизывает   всякую
ненависть. Она  состоит в  том, что основой
всякого акта  ненависти является акт любви,
без которого первый терял бы смысл. Мы даже
можем сказать  следущее: Так  как общим для
любви и  ненависти является  момент сильной
заинтересованности в  предмете как носителе
ценности вообще,  в противоположность  зоне
безразличия*, то  всякая заинтересованность
-  коль   скоро  для  противоположного  нет
особых оснований,  заключающихся  в  какой-
либо ложной иерархии заинтересованностей, -
есть         изначально          позитивная
заинтересованность,  или   состояние  любви
(das Lieber).

____________________
*  Зона  безразличия  есть  лишь  идеальное
  сечение, недостижимое  в полной  мере для
  нашей изменчивой душевной жизни.

                                        151

  Верно,  конечно,   что  это  положение  о
примате любви  над ненавистью  и  отрицание
равноизначальности  обоих   основных   эмо-
циональных      актов      часто      ложно
интерпретировалось   и   еще   чаще   ложно
обосновывалось. Так, например, оно не может
означать,  что   всякую  вещь,  которую  мы
ненавидим, мы прежде должны были любить, то
есть  что   ненависть   есть   превращенная
любовь.  Как  бы  часто  нам  ни  случалось
делать это  наблюдение, в  особенности  что
касается любви  к  человеку,  но  не  менее
часто  и  противоположное  наблюдение,  что
вещь  уже   при  первом   своем   появлении
вызывает   ненависть,    человек   начинает
ненавидеть тут  же, с  первого взгляда. Но,
видимо, существует  закон, что особого рода
позитивный   ценностный    контекст    (der
positive Wetverhalt), относительно которого
этот человек  представляет  собой  носителя
соответствующего  негативного   ценностного
контекста  (Unwertverhalt),  т.е.  носителя
антиценности      (Gegenwert),       должен
образовывать содержание  акта любви,  чтобы
стал    возможным    соответствующий    акт
ненависти. И  постольку  имеют  силу  слова
Боссюэ, сказанные  им в  знаменитой главе о
любви: "Ненависть,  ощущаемая  относительно
какой-либо  вещи,   происходит  только   от
любви, питаемой  к другой  вещи: я ненавижу
болезнь   только    потому,    что    люблю
здоровье"*. И  постольку  ненависть  всегда
основывается на  разочаровании в том, что в
действительности сбылся или не сбылся некий
ценностный контекс