т, который интенционально
____________________
*  См.: Fraite de la Connarssance de Dveuet
  de Sor-meme: chap. 1.

152

(и потому  - еще  не в форме акта ожидания)
был заключен  в духе.  (При этом основанием
для возбуждения  такой ненависти может быть
как наличие  контекста негативной ценности,
так  и   отсутствие   или   недостаточность
позитивного  ценностного  контекста.  Таким
образом, тут  не говорится,  что негативные
ценностные  контексты   не  суть  столь  же
позитивные  обстояния   (Verhalte),  как  и
(позитивные)   ценностные    контексты,   а
являются как  бы нехваткой  таковых. Это  -
совершенно     произвольное     утверждение
метафизического  оптимизма   -   аналогично
тому, как  утверждение, что  все  контексты
ценности   основываются   на   исчезновении
наличия  контекстов   негативной  ценности,
есть  столь   же  произвольное  утверждение
метафизического  пессимизма).  Противоречие
существовало бы  лишь в том случае, если бы
всякое  знакомство   с  (позитивным)   злом
обязательно  должно  было  еще  и  вызывать
ненависть - что, однако, отнюдь не так. Ибо
зло может  также  только  констатироваться,
при определенных  обстоятельствах оно может
быть даже  любимо, коль  скоро оно  как зло
низшего разряда  служит, например, условием
того, чтобы  сбывалось  некое  благо  более
высокого  разряда  или  некое  нравственное
благо   -    причем   такое   условие   оно
представляет собой  не только случайным, но
и сущностным образом.
  Итак, любовь  и ненависть  суть,  правда,
противоположные    эмоциональные    способы
поведения - так что совершенно невозможно в
аспекте одной  и той  же ценности  любить и
ненавидеть в едином акте одно и то же, - но
они  не   суть   равноизначальные   способы
поведения.     Наше     сердце     первично

                                        153

предопределено  любить,  а  не  ненавидеть:
ненависть есть  лишь реакция на в некотором
смысле ложную  любовь. Часто  говорится,  и
это стало  уже почти  поговоркой, что  тот,
кто не умеет ненавидеть, не может и любить,
но это  неправильно.  Правильно,  напротив,
что тот,  кто не  умеет любить,  не может и
ненавидеть.  Поэтому   лишь  к  становлению
мнимой любви,  но не  любви  действительной
относится и  та  закономерность  в  истоках
любви, свойственной ressentiment'y, которая
состоит в  том, что  все,  "любимое"  таким
образом,    любимо    лишь    в    качестве
противоположности иному,  уже ненавидимому.
При  этом  и  человек  ressentiment'a  тоже
изначально любил  те вещи,  которые в  этом
своем состоянии  он ненавидит  -  и  только
ненависть, направленная  на необладание ими
или  на   свое   бессилие   их   заполучить
вторичным образом распространяется и на эти
вещи.
  Нельзя  делать   и  такого   вывода,  что
ненависть необходимо связана с личной виной
- виной  ненавидящего. А  ненавидит в  силу
хаоса  в  строе  любви.  Но  этот  хаос  не
обязательно положен  или  вызван  А.  Могли
сделать это также и В, С и Д и т.д., или же
те  союзы,   к   которым   принадлежит   А.
Поскольку любовь ceteris paribus* сущностно
необходимым     образом      предопределяет
встречную  любовь   и  взаимную  любовь,  а
ненависть -  встречную ненависть и взаимную
ненависть, то  исходным  пунктом  ненависти
может быть  в принципе  любое место во всем
человеческом сообществе  вследствие хаоса в
ordo amoris, который словно бы отдален от А
____________________
*  При прочих равных (лат.).

154

опосредованиями     произвольно     длинных
промежуточных  цепочек   каузального  рода.
Итак, дело  не в  том, что всякую ненависть
вследствие хаоса  обусловливает и  тот, кто
ненавидит. Наш  тезис означает  только, что
если в  мире  есть  ненависть,  то  в  мире
должен быть и хаос в строе любви.
  Итак, ненависть  всегда  и  повсюду  есть
восстание  нашего   сердца  и  души  против
нарушения ordo  amoris - все равно, идет ли
речь о едва слышимом зарождении ненависти в
сердце индивида или же о том, как ненависть
проходит    по     земле    насильственными
революциями     и      направляется      на
господствующие  слои.   Человек  не   может
ненавидеть, не  обнаруживая,  что  носитель
негативной   ценности   по   общей   оценке
занимает или притязает на то место, которое
согласно       объективному        порядку,
предписанному     вещам     порядком     их
любведостойности,     подобает     носителю
ценности, или  же что благо низшего разряда
занимает место  блага  высшего  разряда  (и
наоборот). В  другом месте  мы  рассмотрели
отношение актов  любви и  ненависти к актам
познавания и  к актам  сферы  стремления  и
воли  и   установили  их   обоюдный  примат
относительно     этих      видов     актов.
Тождественная как  в  актах  любви,  так  и
ненависти "заинтересованность  в" - которая
в конечном  счете управляет  и правит  даже
актами внимания, еще слепыми к ценностям, -
оказалась у  нас  фундаментальным  условием
совершения любого  акта познавания, будь то
в сфере  образной или  мыслительной, и лишь
поскольку      сама      заинтересованность
изначально    в     большей    мере    есть
заинтересованность любви, чем ненависти, мы

                                        155

могли  также   говорить  о   примате  любви
относительно познания.  В то время как акты
вожделения  и   отвращения,   а   равно   и
собственно акты воли всякий раз оказывались
тут    фундированы     актами    познавания
(представления и  суждения), эти  последние
были для  нас, со  своей стороны,  все-таки
обусловлены        опять-таки        актами
заинтересованности, а тем самым - любви или
ненависти,     в     соответствующей     им
направленности на  ценность, и  притом  еще
независимо    от    дифференцирующего    их
познания.  Ни  в  одном  из  обоих  случаев
собственная природа познающих и вожделеющих
актов, а  также соответствующие  им  особые
закономерности не  должны были подвергаться
сомнению,   или   даже   пониматься   таким
образом, что  они составлены или в каком-то
смысле выведены из актов любви и ненависти.
Это должно  было означать  лишь  то,  каков
порядок    функционирования     в    истоке
происхождния актов  из целого личности и ее
потенций.
  Но ведь  наряду с этими духовно-душевными
основными классами актов имеются еще и ряды
не  ценностно-интенциональных  самочувствий
(zustandlichen Gefuhle)  и  весьма  сложные
аффекты и  страсти. Об их отношении к любви
и ненависти следует еще кое-что сказать.
  Самочувствия (слепые к ценностям чувства)
- простейшие  из этих  процессов -  в своем
возникновении  и   прохождении  зависят  от
актов любви  и ненависти  точно так же, как
и, по  большей части, от актов стремления и
воления, но  не столь  же непосредственно и
прямо   зависимы    от   представлений   их
предметов. Они  постоянно указывают  на то,
какое   в   настоящий   момент   существует

156

отношение       между        интенционально
содержащимися в  актах  любви  и  ненависти
ценностными     и     негативно-ценностными
качествами  и  (лишь  интимно-душевным  или
реальным)  осуществлением   этих  ценностей
посредством   стремления   и   его   разно-
видностей. Так,  например, мы  радуемся  не
вообще   удовлетворению   или   наступлению
удовлетворения вожделения  и отвращения, но
только если  "стремление  к  чему-то"  есть
стремление  к   любимому,   соответственно,
отвращение к  чему-то,  что  мы  ненавидим.
Одно  только  удовлетворение  стремления  к
ненавидимому  может   быть  связано   и   с
сильнейшим неудовольствием и печалью, равно
как и неудовлетворенность устремления может
доставить удовольствие,  если стремиться  к
ненавидимому.   Итак,   самочувствия   суть
признаки дисгармонии  или  гармонии  нашего
мира  любви   и  ненависти  с  процессом  и
результатами наших вожделений и актов воли.
  Итак,  вообще  нельзя  сводить  (как  это
часто  делалось)   любовь  и   ненависть  к
последовательностям   наших    самочувствий
(zustandlichen Gefuhlsablaufe) относительно
представляемых   и    мыслимых    объектов.
Напротив,   сами   эти   последовательности
полностью  обусловлены   целеценностно-   и
направленностью  определенными   любовью  и
ненавистью и данными в них мирами объектов.
Поскольку  любимая   вещь  существует   или
присутствует   или,    посредством   нашего
воления  и   деяния,   поступает   в   наше
владение,     а      вещь      ненавидимая,
соответственно,    перестает    быть    или
удаляется от  нас или,  посредством  нашего
воления  и   деяния,  уничтожается,  -  вот
почему и  вот чему мы радуемся. И это отно-

                                        157

сится как  к упорядоченной  любви, так  и к
неупорядоченной и  хаотичной.  Самочувствия
суть  прежде  всего  эхо  опыта  постижения
мира,  проделываемого   нами  в   любви   и
ненависти к  вещам. А  во-вторых, они  суть
зависимые переменные  проявления нашей  во-
лящей и деятельной жизни, которую мы опять-
таки  осуществляем   в   мире   на   основе
направленности  на   мир  нашей   любви   и
ненависти, -  причем, конечно, миром должно
считаться  и   наше  тело,   а  также   наш
внутренне  воспринимаемый   душевный  внут-
ренний мир. При этом самый непосредственный
источник самочувствий образует прежде всего
гармония   и    столкновение    фактических
вожделений в некоторой направленности любви
или,  соответственно,  ненависти.  Чувства,
правда,    не    "суть",    они,    однако,
основываются на меняющихся отношениях между
собой  актов   устремления  (а   вовсе   не
представлений,   как    совершенно    ложно
заявляет  Гербард),   причем  всегда   -  в
телеологическом отношении  применительно  к
любимому и  ненавидимому. Итак, и речи быть
не может  ни об  "ориентированности"  актов
любви и  ненависти на  самочувствия, ни  об
"ориентированности" такого  рода  актов  на
акты вожделения  и воли. Любовь и ненависть
изначальнее и  того, и  другого - хотя акты
любви и  ненависти  непосредственно  правят
вожделеющей  жизнью   как   самочувствиями,
которые уже суть зависимые переменные опыта
нашей устремленности.
  Итак, жизнь  самочувствий  независима  от
представляемых,  воспринимаемых,   мыслимых
объектных  содержаний.   В  зависимости  от
того,  устремлен  или  отвращен  А  от  тех
содержаний, которые (в самом широком смысле

158

слова) представляются,  и в  зависимости от
того, гармонирует или же дисгармонирует эта
устремленность   или    же   отвращение   с
направленностью его  любви и ненависти, эти
содержания и  их отношения пробуждают прин-
ципиально         различные         чувства
(Gefuhlszustande) -  причем, конечно, может
быть так,  что, например, сходное (у людей)
удовлетворение,     допустим,     членением
золотого сечения,  также сводится к сходной
любви к  этому объекту. Также и несомненное
наличие   таких    самочувствий,    которые
являются безобъектными  или с  объектами  в
произвольной мере  неопределенными  и  рас-
плывчатыми, часто  задаваемый  самому  себе
вопрос,  с  чем  же,  собственно,  с  каким
событием следует соотносить данное чувство,
наконец, факты,  уже подчеркнутые Наловски,
а недавно  вновь подтвержденные  для случая
"чувственных  восприятий"   (в  особенности
боли), факты  совершенно  изолированных  от
основ ощущения  и восприятия,  часто данных
уже  до   возникновения  ощущения,   обычно
данного вместе с ними, часто продолжающихся
и  после   [его]  исчезновения   проявлений
чувств - все это указывает на далеко идущую
независимость чувственных фактов от бытия и
движения представлений.
  Что  существуют  такие  чувства,  которые
лишь постольку  переживаются  как  чувства,
пробужденные  объектами,  поскольку  им  не
предшествовало  никакого   устремления  или
противления,       удовлетворение       или
неудовлетворение  которого   они  могли  бы
собой представлять, - это является решающим
возражением лишь  против известной  теории,
основывающей чувства  на воле.  Но для  нас
это -  не  возражение,  ибо  даже  в  таком

                                        159

случае суть еще любовь и ненависть и всегда
данный в них интерес, то есть всеобщая цеп-
кая к  ценностям внимательность  вообще. Но
тогда интерес все время соопределяет объект
как  факт   представления,  между  тем  как
чувство  удовольствия   и   неудовольствия,
возбуждаемое объектом,  зависит от качества
этого интереса,  от того,  любовь  или  не-
нависть составляет  его  природу.  Итак,  в
этих случаях чувство тоже зависит отнюдь не
от устремления  и противления,  но,  весьма
вероятно, от  движений любви  и  ненависти,
согласно тезису,  что любимое  приносит нам
удовольствие,   а   ненавидимое   причиняет
неудовольствие,    и     что    вместе    с
предшествующим  изменением  нашей  любви  и
нашей   ненависти   меняется   и   качество
самочувствия.  Так,   любовь  к  боли  даже
снимает,   например,   все,   превосходящее
ощущение (Oberempfindungsmabige) в ощущении
чувства боли,  все, что  выходит за пределы
сверлящего, режущего,  горящего, колющего в
боли -  то есть и собственно ее "боление" -
и превращает это в свойство приятности.
  Только   исходя    из   этого   отношения
обусловленности,  в   котором  пребывают  в
связи с любовью и ненавистью самочувствия -
и согласно чему они свидетельствуют либо об
отношении воспринимаемых,  представляемых и
мыслимых     предметов      к      наличной
направленности  любви  и  ненависти  людей,
либо  об  отношении  того  или  иного  рода
успеха или  неудачи во внутренней и внешней
реализации  данных   в  любви  и  ненависти
ценностей  в  предметах  представления  или
восприятия, -  только исходя из всего этого
можно вполне  представить себе  необычайное
многообразие этих  состояний в  одних и тех

160

же   окружающих    условиях   у   различных
индивидов,  народов   и  рас.   Фактическое
строение     иерархий      интересов      и
направленностей любви  и  ненависти  в  пе-
реживающем субъекте  изначально как  раз  и
определяет пространство  действия возможных
для  него   самочувствий.  Вместе   с  ними
меняются и эти пространства действий.
  Не только  самочувствия, но  и аффекты  и
страсти    (passiones)     находятся    под
правлением любви  и  ненависти,  которые  в
свою очередь  ни  аффектами,  ни  страстями
считаться   не    могут.   При   этом   под
"аффектами" я  понимаю типично  всякий  раз
по-разному образованные, обнаруживающиеся в
типичных   выразительных   проявлениях,   в
острой  форме   следующие  друг  за  другом
сильные    самочувствия     по     существу
чувственного  и  витального  происхождения,
сопровождаемые  сильными,   переходящими  в
выражение     импульсами     влечения     и
органическими  ощущениями.   При  этом   им
свойственна  характерная   слепота  относи-
тельно   тех    предметов,    которые    их
возбуждают,    и     нет     специфического
интенционального    отношения     к    ним.
"Страсти", напротив,  суть нечто совершенно
иное. В  первую  очередь,  они  приковывают
непроизвольное - и расположенное ниже сферы
избирательного  воления   -  устремление  и
противление   человека    к    определенным
функциональным,      деятельностным       и
поведенческим сферам,  отличающимся  особой
категорией  ценностного   качества,  сквозь
призму которой  человек  преимущественно  и
смотрит на  мир. Аффект  остр и по существу
пассивен - страсть есть постоянная потенция
и, по  своей природе, активна и агрессивна.

                                        161

Аффект по  существу слеп,  это состояние  -
страсть,   хотя    она   односторонняя    и
изолирующая, зряча  относительно ценностей,
это    сильное,     длительное     движение
импульсивной жизни  в этом ценностно специ-
ализированном   направлении.   Нет   ничего
великого  без  большой  страсти  -  но  все
великое свершается,  конечно, без  аффекта.
Аффект есть по преимуществу процесс в сфере
Я как  тела, между  тем как  исходный пункт
страсти -  в  более  глубоко  расположенном
витальном центре "души".
  "Отнимите любовь  - и нет больше страсти;
но  допустите   любовь  -  и  она  заставит
воскреснуть все страсти", - говорит Боссюэ.
























162



                                  С.Л.ФРАНК



                С НАМИ БОГ*



              Три размышления


       Ч. II. Парадоксальная правда
               христианства


             5. РЕЛИГИЯ ЛЮБВИ

  Что христианство  в указанном выше смысле
есть  религия   человеческой   личности   и
религия   Богочеловечности,    имеет   свое
последнее основание  в чем-то более простом
и в каком-то смысле еще более значительном.
Если  оно  усматривает  высшую,  абсолютную
ценность  и  онтологическую  обоснованность
человека  в   той  исконности,   полноте  и
глубине его  существа, которое  мы называем
личностью, если  оно воспринимает человека,
как  святыню,  как  образ  и  потенциальный
сосуд Бога,  - то  это в  известном  смысле
просто совпадает  с тем,  что христианская,
религиозная установка есть установка любви.
Ибо  любовь  не  есть  просто  субъективное
чувство, в  силу которого то, что мы любим,
"нравится" нам,  доставляет нам радость или
____________________
*  Copyright 1964 by Ymca-Press, Paris

                                        163

удовольствие.    Предмет    любви    часто,
напротив,  доставляет   нам   огорчения   и
страдания;  вообще  говоря,  равнодушный  в
каком-то смысле  счастливее или, по крайней
мере, спокойнее  любящего, ибо  свободен от
забот и  волнений;  не  случайно  греческая
философская  мудрость   признавала   высшим
благом невозмутимость  (атараксию)  и  бес-
чувствие (апатию).  В предмете любви многое
может нам  не  нравиться,  сознаваться  как
недостаток -  от этого  мы не перестаем его
любить, и  забота о  благе любимого связана
со многими страданиями и волнениями. Любовь
есть непосредственное восприятие абсолютной
ценности любимого;  в качестве такового она
есть  благоговейное   отношение   к   нему,
радостное  приятие  его  существа,  вопреки
всем  его   недостаткам,   перемещение   на
любимое  существо  центра  тяжести  личного
бытия  любящего,   сознание  потребности  и
обязанности служить  любимому, чего  бы это
не стоило  нам самим.  Любовь есть  счастие
служения другому, осмысляющее для нас и все
страдания и волнения, которые нам причиняет
это  служение.   Так  любит   мать   своего
ребенка, даже  сознавая все  дурное в  нем;
даже если  этот ребенок стал существом пре-
ступным  и  порочным  и  вызывает  во  всех
других  людях   справедливое  порицание   и
возмущение, мать  не перестает ощущать, что
его душа  в последней  глубине  и  истинном
существе есть  нечто абсолютно-драгоценное,
прекрасное, священное.  Все его  пороки она
сознает как  болезнь его  души,  искажающую
его  подлинное   существо,   как   источник
страданий и  опасность для него самого. Она
знает, что  человек, который кажется другим
существом   несовершенным,    быть   может,

164

ничтожным или  порочным и отвратительным, в
его последней глубине остается тем же самым
незабвенным, прекрасным  сушеством, которое
в  своей  первой  младенческой  улыбке  раз
навсегда явил ей свою неземную, драгоценную
сущность.
  Любовь     есть,      таким      образом,
благоговейное, религиозное       восприятие
конкретного живого  существа, видение в нем
некого   божественного    начала.    Всякая
истинная любовь - все равно, отдает ли себе
отчет в  этом сам любящий или нет - есть по
самому ее  существу, религиозное чувство. И
вот,  именно   это   чувство   христианское
сознание признает основой религии вообще. В
этом   отношении,    как   и    в   других,
христианская правда, будучи парадоксальной,
т.е.  противореча  обычным,  господствующим
человеческим понятиям,  вместе с  тем  дает
высшее выражение  самой глубокой и интимной