rchsetzt von diesen Gedankengangen. Die nationale Staatenbildung, die das 19. Jahrhundert beherrscht, hat vor allem aus ihnen Leben und Kraft gewonnen"23 ["Новое время полностью пронизано таким ходом мыслей. Именно из него созидание национальных государств, развернувшееся в XIX в., черпало свою жизнь и силу"].
Мне, однако, не кажется, что роль, которую подобные исторические концепции играют в жизни и чаяниях различных наций и государств, зависит лишь от уровня их культуры. Здесь в первую очередь важно, достиг ли народ своего полного развития или все еще стремится к нему. Можно было бы сказать, что для неудовлетворенных народов исторические стимулы незаменимы. Отсюда то чрезвычайное место, которое они занимают в жизни балканских народов: греков, румын, сербов, болгар. Из-за отчаянного этнического смешения в обширной срединной части все эти народы ощущают ирредентизм40* в его наиболее болезненной форме и находятся под властью живейшей тяги к экспансии: Великая Сербия, Великая Болгария, Великая Греция. Греки, болгары и сербы - все они в тот или иной период достигали гегемонии над всем полуостровом и держали других в подчинении. Но чтобы восстановить связь с этим великим прошлым, все они должны перескочить через долгий период общего своего порабощения турками. Это придает их национальным идеалам нечто мифическое: у Стефана Душана и царя Симеона много от традиционных национальных героев старого времени. В особенности два славянских народа проявляют явно романтическую склонность, присущую вообще этой расе, к превращению своих исторических воспоминаний в весьма действенный фактор становления своей государственности41*.
Такая склонность - быть может, более романтическая, нежели историческая, - является вторым пунктом, определяющим весомость национальных исторических идеалов. Третий пункт - это вопрос, до какой степени сохраняется гармония между современными национальными чаяниями и историей нации. Любопытно, что история занимает гораздо более заметное место в немецком национализме, чем в национализме западноевропейских народов. Франция и Англия также в достаточной степени гордятся своей благородной историей. Но взывают они к ней значительно реже. Что для них Верцингеторикс и Боадикка в сравнении с тем, что для немецкого сознания значит Арминий42*! "Was das deutsche Volk, - продолжает упомяну-
286
тый выше автор, - der historischen Richtung seines Sehnens und Sinnens, der Erinnerung an seine Vorzeit, verdankt, ist ja geradezu uberwaltigend. Die "Vergangenheit ist unser geistiger Besitz, einer unserer wertvollsten"" ["Просто поразительно <...>, до какой степени немецкий народ обязан как исторической направленности своих помыслов и стремлений, так и памяти о своем прошлом. Прошлое - наше духовное достояние, причем одно из наиболее
ценных"].
Несомненно, это различие лежит прежде всего в силе приверженности немецкого народа к истории. В том же, что касается Франции, играет роль также и другая особенность, которую я уже упоминал ранее. Французское национально-историческое сознание в своей власти над умами сталкивается с препятствиями из-за повторяющихся разрывов во французской истории. Слишком много здесь такого, от чего наполовину или целиком приходится отрекаться. Французский национализм уже с самого начала не в состоянии отдаться всем сердцем величию Меровингов и Каролингов, ибо величие это было уж слишком германским43*. Сколь бы ни сияли славою его короли и его император, французский народ времен республики не может почитать ни le Roy Soleil44*, ни даже Наполеона в качестве символов Отечества, которое французы любят столь нежно и трогательно. А "принципы 1789 года"45* слишком уж абстрактны для этой цели. Именно поэтому для французов одна-единственная историческая личность (но зато такая, прекраснее которой нет ни у одного другого народа) все больше и больше воплощает в себе значение национального символа - это Жанна д'Арк.
В противоположность этому в Германии мы видим потребность пустить весь золотой запас национального прошлого на чеканку живых символов народной мощи, котирующихся далеко за пределами кругов, посвятивших себя истории. Арминий, Барбаросса, Лютер и Дюрер, Фридрих Великий и Блюхер46* - все они обладают непосредственной жизненной ценностью для немецкой души. Значение, которое в современной немецкой культуре придают скандинавской мифологии, прежде всего благодаря Вагнеру, не следует недооценивать47*. В высшей степени примечательно, до какой степени Бисмарк возвысился уже до степени национального символа, даже национального героя48*, наделенного атрибутами далекого прошлого и изображаемого с чертами персонажа Средневековья, героя, в котором видят "die zeitlos ideale Verkorperung unseres (sc. des deutschen) Volkstums" ["вневременное идеальное воплощение нашей (т.е. немецкой) народности"], которому дают "hinaufrucken ins altgermanische, in die fruheste Heldenzeit unseres (sc. des deutschen) Volkstums"24 ["вступить в древнегерманское, в самое раннее героическое время нашей (т. е. немецкой) народности"]. - В предпочтении, с которым немецкая мысль ориентируется на примитивную культуру, есть элемент величайшей силы, но, быть может, также и таится опасность49*.
Или следует предположить, что в той мощной энергии, с которой, как мы видим, народ определяет свою волю, все эти исторические сим-
287
волы едва ли обладают какой-либо действенной ценностью; что их следует отнести всего-навсего к сфере риторики: этот цветистый стиль, эти красочные метафоры? И тогда вновь всплывает вопрос, который мы оставили без ответа в самом начале. У нас и сейчас на него нет ответа: степень воздействия исторических образов на ход истории определить невозможно. Предположим, что влияние их может быть бесконечно малым. Пусть так, но возникает другой вопрос. Исторический элемент в народном мышлении обнаруживается не только в законченных исторических представлениях, он пребывает в таких наших понятиях и суждениях, как отечество, слава, геройская смерть, честь, верность, долг, государственные интересы, прогресс; он дает себя чувствовать в каждом слове, в каждом поступке. Мудрость и заблуждения прошлых веков непрерывно говорят в нас. - И вновь, и вновь тому или иному из нас кажется, что история душит нас всех...
Мы говорили о давнем стремлении к отвержению культуры, к бегству от убожества повседневности. Во времена вроде нынешних такое желание порой овладевает нами сильнее, чем когда-либо ранее. Но куда бежать? И к тому же перед нами все еще открыто немало путей. Если прошлое более не навевает прекрасных грез о мирном совершенстве, которое, быть может, еще вернется к нам в будущем, древняя красота и мудрость и поныне сулят сладкое забытье тем, кто этого ищет. Даст ли будущее нам что-либо большее? Мы можем взглянуть на этот беснующийся мир с некоего немыслимого расстояния и сказать, что трех тысяч лет нам не понадобится, чтобы все безумие нынешней бойни, ее глупость и ужасы, судьбы стран и народов, наконец, сами интересы культуры, возносимые ныне на такие высоты, сделались столь же малозначимыми для человечества, как в наше время войны, которые вела Ассирия50*. Это вовсе не утешение, это всего лишь забывчивость. Но такого спокойствия можно достичь и с более короткой дистанции: мы можем взглянуть на все это глазами павших. Это все еще кратчайший путь к освобождению. Тот, кто желает отвергнуть сегодняшнюю действительность с ее тяжким бременем истории, должен отвергнуть и самоё жизнь. Но тот, кто решит нести это бремя и все же взбираться вверх, обнаружить четвертый путь: путь простого поступка, будет ли идти речь об окопах или же о других серьезных вещах. Отдавать себя - конец и начало всякой жизненной философии. Не отвержение культуры, но отвержение собственного "я" приводит к освобождению. <...>*
* Этим, собственно говоря, речь и заканчивается. В заключение следует ряд обращений к указанным в начале категориям присутствующих. Обращения носят сугубо частный характер, и мы их здесь опускаем. - Примеч. составителя.
288
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Commines, I, 390: "II desiroit grand gloire, qui estoit ce qui plus le mettoit en ses guerres que nulle autre chose; et eust bien voulu ressembler a ces anciens princes dont il a este tant parle apres leurs mort" ["Он жаждал великой славы, и это более, нежели что иное, двигало его к войнам; и он желал походить на тех великих государей древности, о коих столько говорили после их смерти"]. Philippe Wielant, Antiquites de Flandre, 56: "II estoit rude et dur en telles manieres et ne prennoit plaisir qu'en histoires romaines et es faicts de Jule Cesar, de Pompee, de Hannibal, d'Alexandre le Grand et de telz aultres grandz et haultz hommes, lesquelz il vouloit ensuyre et contrefaire" ["В манерах таковых был он суров и резок, и нравились ему лишь сказания о римлянах и деяниях Юлия Цезаря, Помпея, Ганнибала, Александра Великого и иных подобных людей, прославленных и великих, каковым он желал следовать и подражать"]. Ср. также Оливье де ла Марш, II, 334.
2 Аграрные законы 1906 и 1910 гг. в основном эту систему разрушили.
3 Оливье де ла Марш, I, 145.
4 Согласно Эд. Майеру, лишь Золотой век восходит к народному мифу, Серебряный же и все последующие были вольной выдумкой Гесиода. Genethliakon Carl Robert. 1910, 174. Тот факт, что индийцы также знают четыре века, разумеется, совершенно не исключает этого предположения; индийская временная последовательность имеет характер скорее умозрительный, нежели мифологический. Ср. Roth R. Der Mythus von der funf Menschengeschlechtern bei Hesiod und die indische Lehre von den vier Weltaltern // Tubinger Universitatsschriften. 1860. 2.
5 Tacitus, Ann., III, 26; Posidonius ар. Senecam, Ep. 90; Dionysius Halicam. l, 36. Cp. Graf Е. Ad aureae aetatis fabulam symbola // Leipziger Studien z. class. Phil. 1885. VIII. 43 sq.
6 Cp. Oldenberg Н. Die Religion des Veda. 1894. 532 ff.; Rohde Е. Psyche. 98 f.; Meyer Е. Loc. cit. 173. Характер изображения Йамы меняется затем в сторону еще большего приближения к типу властелина ада.
7 Атхарваведа, XVIII, 3, 13.
8 In festo ss. apostolorum Petri et Pauli sermo I, S. Bernardi Claravallensis Opera. Paris, 1719. I, 995; Cp. Epist. 238 ad dn. papam Eugenium, I, 235: "Quis mihi det, antequam moriar, videre ecclesiam Dei sicut erat in diebus antiquis: quando apostoli laxabant retia in capturam, non in capturam argenti vel auri, sed in capturam animarum" ["Кто бы дал мне, прежде нежели я умру, узреть Церковь Божию, какова была она во дни оны: когда апостолы сети забрасывали для ловли, не для ловли серебра или злата, но для уловления душ!"]. Ср. I, 734; II, 785, 828.
9 Paradiso, XI, 64: "Questa, privata del primo marito, / Mille е cent' anni е piu dispetta е scura / Fino a costui si stette senza invito" ["Она, супруга первого ли-
289
шась, / Тысячелетье с лишним, в доле темной, / Вплоть до него любви не дождалась". - Рай. (Пер. М. Лозинского)].
10 Thomas de Aquin. [Фома Аквинский], in Isai. 48 (Antverpen. 1612. XIII. F. 40 vs.) перечисляет плоды евангельской бедности: "paupertas confert multa: primo peccatorum recognitionem... secundo virtutum conservationem... tertio cordis quietem... quarto desiderii impletionem... quinto divinae dulcedinis participationem... sexto exaltationem... septimo coelestem haereditatem" ["бедность объемлет многое: во-первых, видение грехов... во-вторых, сохранение добродетели... в-третьих, успокоение сердца... в-четвертых, исполнение желания... в-пятых, причастность божественной сладостности... в-шестых, восхищенность... в-седьмых, наследование Небес"].
11 "Beatus ille qui procul negotiis, / Ut prisca gens mortalium..." ("Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая, / Как первобытный род людской..." (Пер. А. Семенова-Тян-Шанского)], Horat., Epod. H, 2; Ср. Propertius, III, 13, 25-46; Calpurnius, Bucolica, I, 44.
12 Dummler. Poetae latini carolini aevi // Monumenta Germaniae, Poetae latini, I, 269, 270, 360, 384.
13 Recollection des merveilles advenues en notre temps, Chastellain, VII, 200.
14 Некоторой связи с сакральными обычаями не лишены и буколика, и легенда о Золотом веке.
15 Le livre des faits du bon chevalier messire Jacques de Lalaing, Chastellain, VIII, 254. Об авторстве этого произведения ср. Doutrepont. La litterature francaise a la cour des ducs de Bourgogne. 99, 483.
16 Мне кажется нежелательным отделять, как то делает Векслер ( Wechssler. Das Kulturproblem des Minnesangs), придворный жизненный идеал, видя в нем нечто особенное, от рыцарского, каковой представляет собой, на мой взгляд, лишь его специализацию и совершенствование.
17 См. об этом обычае среди прочего: Monstrelet, IV, 65; Basin, III, 57.
18 Froissart, ed. Luce et Raynaud, IV, 69; ed. Kervyn, V, 291, 514.
19 Chronique de Beme (Molinier, № 3103, in: Kervin, Froissart, II, 531): Post plures excusationes vovit "quod fieret soldarius illius a quo majus lucrum haberet, dicens quod gallo rostrum vertenti contra ventum assimilaretur, eo quod cum illo se teneret a quo pecuraas largius acciperet. Quibus dictis, Anglici estantes ridere coeperunt" (После многих отговорок обещает, "что на службу пойдет к тому, от кого более выгоды иметь будет, говоря, что (галльскому) петуху, нос по ветру поворачивающему, уподобится и, стало быть, того будет держаться, от кого денег более примет. Когда же он говорил сие, Англичане, бывшие подле, стали смеяться"]. Ср. это со словами, вложенными в уста того же Бомона поэтом, автором Le Voeu du heron, vs. 354-371 // Societe des bibliophiles de Mons. 1839. № 8. P. 17. О самом историческом факте, положенном в основу этого повествования, здесь речь не идет. При принятии знаменитых V?ux du faisan (Обетов фазана] в Лилле в 1454 г. один из присутствующих клянется, "que, s'il n'a pas obtenu les faveurs de sa dame avant la croisade, il epousera, a son retour d'Orient, la premiere dame ou damoiselle qui aura vingt mille ecus" ["что коли не добьется он благосклонности своей дамы перед тем, как отправится в крестовый поход, то, вернувшись с Востока, женится на первой же даме или девице, у которой сыщется двадцать тысяч экю"], Doutrepont, I. с., 111. О пародийном турнире см. Molinet, Chronique, III, 16.
290
20 Schrotter W. Ovid und die Troubadours. Halle, 1909; Heyl K. Die Minnetheorien in den altesten Liebesromanen Frankreichs. Marburg, 1911; Faral Е. Recherches sur les sources latines des contes et romans courtois du moyen-age. Paris, 1913.
21 О значении христианского элемента в Ренессансе среди прочего см. Burdach К. Sinn und Ursprung der Worte Renaissance und Reformation // Sitzungsberichte K. Preuss. Akad. d. Wiss. 1910. 594; Waiser Е. Christentum und Antike in der Auffassung der italienischen Renaissance // Archiv. f. Kulturgeschichte. 1914. XL 273.
22 Уже Фруассару присуще совершенно ренессансное представление о рыцарском долге. См. ed. Luce et Raynaud, I, 3, 4; IV, 112. У Шателлена читаем: "Honneur semont toute noble nature, / D'aimer tout ce qui noble est en son estre" ["Кто благороден, честь того влечет / Стремить любовь к тому, что благородно"]. Le Dit de Verite, ?uvres, VI, 221.
23 Schafer D. Weltgeschichte der Neuzeit. 1. Aufl. 1907. I. S. 7.
24 Historische Zeitschrift, 105, 1910, 456. Потребность установить связь между современной немецкой культурой, принадлежность к которой воспринимается как реальность, и древнегерманским прошлым не исчерпывается сферой монументального искусства и национальной поэзии. Вот некоторые примеры. В строго профессиональной научной работе: Schmidt L. Geschichte der deutschen Stamme bis zum Ausgange der Volkerwanderung -ненемецкого читателя поражает, до какой степени автор, повествуя о деяниях Арминия (II, 2, 1913, 105 ff.), демонстрирует национальные чувства новейшей формации. Арминий - это "einer der gro?ten Helden unserer Nation" ("один из величайших героев нашей нации"], которому навеки должна быть благодарна Германия; "die erste entschiedene Verkorperung des nationalen Gedankes" ["первое несомненное воплощение национальной идеи"], тот, кому присуща "angeborene Genialitat" ["врожденная гениальность"], "die Lichtgestalt des Cheruskerfursten" ["светлый образ князя херусков"]. На римлян и херусков здесь распространяются современные представления: "Freilich war der Sieg nicht in offener Feldschlacht, sondern durch einer hinterlistigen Uberfall gewonnen worden. Aber die Deutschen hatten den Romern doch nur mit gleicher Munze gezahlt, die selbst mit Treulosigkeit und Bruch des Volkerrechtes ihnen vorangegangen waren" ["Победа, однако, была одержана не в открытом сражении на поле битвы, но вследствие коварного нападения. Немцы же всего лишь отплатили римлянам той же монетой, каковые, следовательно, предшествовали немцам в вероломстве и нарушении международного права"], - р. 116.
Лампрехт, Der Kaiser (1913), выделяет - в сущности, поверхностные -совпадения между высокой культурой народа и его "Urzeit" [доисторическим временем], в том числе между демократическим вкусом XX в. и древнегерманским прошлым, - р. 7. Так, он отмечает у Вильгельма II внушительные "Reste einer urzeitlichen Veranlagung" ["следы доисторических склонностей"], которые проявляются, среди прочего, в кайзеровском "Ahnenkult" ["культе предков"], его религиозных воззрениях и понятиях верноподданничества, - р. 6, 40, 42, 47.
Настроения, окрашенные тонами "Urzeit", теснейшим образом связаны с мощною верой "an die besondere weltgeschichtliche Berufung und Begabung
291
des deutschen Volkes" ("в особое всемирно-историческое призвание и способности немецкого народа"], - Lamprecht, loc. cit., 99, - что недавно с такой убийственной остротой возвестил Ойкен. Эта идея от устремленности к чисто духовному мировому господству немецкой культуры (в том смысле, каким предстает, например, кайзер у Лампрехта, loc. cit., 99) может опускаться до беззастенчивого империализма: "Deutschland und ein gutes Stuck Welt der Deutschen... vom geographischen Nationalismus zum rassenma?igen Glauben an das Leben und die hohere Personlichkeit unseres Volkstums... fortschreiten" ["Германия и немалая часть германского мира продвигаются... от географического национализма к расово отмеченной вере в жизнь и высшую индивидуальность нашего народного духа"], - Siebert F. Der Deutsche Gedanke in der Welt // Deutsch-akad. Schriften / Hrsg. v. d. Н. v. Treitschke-Stiftung. 1912. № 3. Примечательное развитие этой идеи демонстрируют сочинения: Bonus A. Deutscher Glaube. 1897; Zur Germanisierung des Christentums. 1911 (переработанные эссе, относящиеся к 1895-1901 гг. - Zur relig. Krisis, Bd. 1); Vom neuen Mythos, 1911. Автор исходит из неумеренных националистических пристрастий и вначале стремится к восстановлению почитания Вотана как своего рода вассала Христа (D. Glaube, passim). "Die religiose Entwicklung der Zukunft ist die bewu?te Wiederaufnahme der mittelalterlichen Anfange: die Weiterger-manisierung des Christentums" ["Религиозное развитие будущего - это сознательное возобновление средневековых истоков и тем самым дальнейшая германизация христианства"]. Немецкий народ "(hat sich) am geeignetsten erwiesen, das Erbe Israels anzutreten" ["оказался наиболее пригодным, чтобы вступить во владение наследием Израиля"]. У римлян и славян "(ist) von einem tieferen Verstandnis des Christentums noch kaum ein Anfang vorhanden" ["имеются разве что зачатки более глубокого понимания христианства"], - Zur Germ., 12, 14, 15, первоначально 1895 г. Постепенно его представления очищаются и становятся менее узкими. Теперь он уже высмеивает новоявленных почитателей Вотана. Исландские саги и древнегерманское прошлое могут лишь задавать фон, определенное настроение, их мир ощущается "als echter deutsch und harter deutsch" ["как истинно германский, с еще большею твердостию германский"], можно даже сокрушаться, что такие многообещающие ростки германской религии не имели развития, но дать нам религию Исландия не в состоянии (Zur Germ., 105-111, 1901). Остается потребность в религиозной направленности, где господствует "ein unbeugsamer Wille zur Macht und Gewalt der Seele zur innerstem und hochstem Stolz und Trotz", ib. 66 ["несгибаемая воля к власти и непреодолимая устремленность души к глубоко вн