идцати, и мент с большим  подозрением  смотрел,
как Царьков отсчитывает последние деньги.
   - Тебе что, мужик, по-особому надо? - спросил он.
   - Как хочу, так и надо, - ответил Царьков.
   - А то смотри. Случится что с девкой, достанем  тебя  из-под  земли.  Она
хорошая девка-то, только колется.
   Царьков в глубине души подивился такой  заботливости.  Они  уже  уходили,
когда дежурный у двери забеспокоился:
   - Эй, а ну как она не вернется?
   - Куда ж она денется, - философски возразил вокзальный мент.
   На улице было холодно и мокро,  и  безучастная  ко  всему  девушка  вдруг
встрепенулась.
   - Куда мы? - сказала она.
   - Успокойся. Ты меня не узнала?
   Девочка подняла вверх перемазанную мордашку.  Она  была  старше  Маши  на
три-четыре года. В глазах ее мелькнуло  сначала  узнавание,  потом  -  дикий
испуг. Она рванулась в переулок.
   - Ты куда!
   Царьков еле успел поймать ее за  отворот  пальто.  Девчонка  завизжала  и
принялась вырываться.
   - Пусти, козел! Пусти!
   Редкие прохожие поскорее переходили на ту сторону площади, чтобы, не  дай
Бог, не оказаться втянутыми в историю. Девочка визжала, как  свинья,  низко,
нечеловечески, ничего  женского  не  было  в  этом  вое,  и  Царьков  уже  с
вожделением оглядывался в поисках патрульного "уазика". Но "уазика" так и не
образовалось, а Ольга вдруг затихла, ткнулась грязным лицом в его  куртку  и
разрыдалась. Шапки у Ольги не было, и Царьков видел, как в  сальных  волосах
копошится вша.
   Спустя час, давясь и обжигаясь сваренным из пакетика супом, Ольга  сидела
на кухне Царькова и рассказывала ему свою историю. Рассказывала  она  плохо,
сбивчиво, то и дело пропуская важные факты и  порой  совершенно  не  понимая
связи между  событиями,  но  цепкий  аналитический  ум  Яши  Царькова  почти
безошибочно угадывал произошедшее.
   После того как их с матерью  выкинули  из  приемной  Молодарчука,  к  ним
действительно  приходили  от  Ковальского  и  предлагали   деньги:   пятьсот
долларов. Мать не согласилась и сказала, что поедет в Москву жаловаться, и в
тог же вечер напилась. Она пила дня три без просыпу, не появляясь на работе,
а когда на четвертый день Оля вышла во двор, она  опять  увидела  там  Олега
Ковальского с дружками.
   - Что, сучка, жаловаться вздумала? - сказал Ковальский. - Не тебе,  шобла
рабочая, на нас вякать.
   Ковальский и его дружки снова затащили ее в какую-то квартиру  и  пустили
по кругу. Чтобы ей было веселей,  ей  вкололи  какой-то  наркотик,  судя  по
всему, афродизиак. Что было дальше, Ольга помнила плохо. Она только помнила,
что очнулась спустя неделю на матрасике в  двухкомнатной  квартире,  которую
толстая хохлушка снимала под бордель. Хохлушка объяснила ей, что Ольгу вроде
бы продали. Она забрала у Ольги  паспорт  и  сказала,  что  здесь  ей  будет
хорошо, что сильно обижать ее не будут и что за  обслуживание  клиентов  она
всегда будет получать травку и даже немного денег.
   Ольга к этому моменту плохо соображала,  что  с  ней  делают.  Она  почти
постоянно кололась и не возражала против мужчин. "Крышей" у борделя  служили
менты, и однажды из подслушанного разговора Ольга  поняла,  что  она  попала
сюда потому, чтобы у Олега Ковальского не возникло никаких проблем. Если  бы
ее мать или она сама действительно поехали в Москву, то - какой смысл?
   Куча  людей  подтвердила  бы,  что  Ольга  -  законченная  наркоманка   и
подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это  просто  кто-то
из ее клиентов, бандит или  иная  шваль,  попросили  малолетнюю  проститутку
написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.
   Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но
на вокзале ее замели менты - кто-то из них за это время успел побывать у нее
в клиентах. Менты  не  сдали  девочку  обратно  хозяйке,  а  посадили  ее  в
обезьянник и приспособили для общего  пользования,  а  иногда  выпускали  на
вокзал к клиентам. Выручку они забирали, а  взамен  немножко  ее  кормили  и
давали травки.
   Менты били ее и издевались, а три дня назад пьяный дежурный,  у  которого
никак не вставал, с досады вогнал ей между ног пластиковую бутылочку  из-под
минеральной воды.
   Ольга говорила все это тихим, совершенно безразличным голосом, и Царькову
было ясно, что девочка эта не будет бороться,  что  ее  сломали,  и  сломали
навсегда, - да и то правда, что тут можно  было  сделать?  Она,  к  примеру,
может пойти на городской канал "ТСТ", дружественный Колунову,  и  рассказать
свою историю, но даже "ТСТ" поостережется использовать эту историю в  разгар
взаимного оплевывания.  Потому  что,  действительно,  Ковальский  немедленно
разъяснит, что Колун заплатил за этот репортаж малолетней наркоманке, а  при
чем тут его высокоморальный сын?
   Ольга схлебала две тарелки супа, и съела полкило сосисок, а потом ее всем
этим вырвало, и Царьков отправил ее из туалета в ванную - мыться.
   Когда она вернулась, опер, неподвижно глядя  в  закопченное  ночью  окно,
курил одну дешевую сигарету за другой. Ольга положила ему руки на  плечи,  и
когда он обернулся, он увидел, что старый халатик  на  девочке  распахнулся,
обнажая маленькие, с абрикос, груди и черную застарелую царапину под ребром.
Царьков невольно перевел глаза вниз и  увидел,  что  бедра  девочки  изнутри
покрыты синяками.
   - Яков Иваныч, спасибо вам большое, -  сказала  девочка,  -  и  можно  мы
займемся любовью попозже? Я очень устала.
   Царьков вынул сигарету изо рта.
   - Запахнись. И ложись спать.
   Царьков курил на кухне довольно долго - до тех пор, пока Ольга не заснула
в единственной комнатке его квартиры на видавшем  виды  двуспальном  диване.
Убедившись, что девочка спит, Царьков посидел еще немного, щелчком  отправил
бычок в раковину, неторопливо собрался и отправился в облУВД.
   В кабинете заместителя Молодарчука, Станислава Ковальского, горел свет, и
из-за неплотно прикрытой двери слышались взрывы хохота. Это удивило Царькова
- обычно начальство на работе не задерживалось.
   Яков толкнул дверь и вошел внутрь. В кабинете  было  людно  и  пьяно.  На
столе стояла большая двухлитровая бутыль виски, и вокруг  нее,  как  цыплята
вокруг курицы, расположились бутылки  и  бутылочки  поменьше.  Прямо  поверх
документов красовались изрядно опустошенные тарелочки с ветчиной и сыром,  и
толстый, красноносый капитан  Родин  с  хохотом  воздевал  тучный  кулак,  в
котором были зажаты несколько спичек.
   Ковальский разочарованно рассматривал целую спичку, которую он только что
вытянул.
   - Присоединяйся! - весело сказал капитан Родин.
   - А на что игра? - спросил Царьков.
   - На шлюху Колуна. Певичку.
   - Ее сейчас привезут, - сказал Ковальский.
   - Почему? - спокойно уточнил Царьков. Ковальский плотоядно чмокнул.
   - Торговля наркотиками, - сказал он. - У нас есть два свидетеля.  И  сама
наркоманка.
   Царькову очень нравилось, как поет Мирослава.
   - Я не слыхал, чтобы она кололась, - сказал Царьков.
   - Нет, так будет, - расхохотался Ковальский. Царьков помолчал, и  в  этот
момент в кабинет просунул нос Санька Синицкий.
   - Яш, тебя, - сказал он, - какой-то мужик насчет кефира.
   Яков Царьков задумчиво оглядел натюрморт с бутылками  и  спичками.  Пожал
как-то криво плечами и вышел из кабинета.
   * * *
   Было уже около часу ночи, но в особняке Колуна никто не ложился спать.  В
креслах около потрескивающего камина сидели несколько самых  близких  друзей
Колуна, из числа тех, что начинали с ним вместе в подворотнях и  у  ларьков.
Да и то сказать друзей у Колуна в последнее время стало  меньше,  и  первыми
куда-то пропали жирные чиновники, развлекавшиеся за счет Колуна в  "Радуге",
и всяческие директора, знакомившиеся с ним уже в областной Думе.
   Только один из этих директоров сидел в гостиной - Герман Лашкевич, бывший
одноклассник и троюродный брат Колуна.  Лашкевич  построил  в  Тарске  свою,
совершенно  независимую  от  Колуна  торговую  империю   и   несколько   лет
отказывался общаться с родственником, а вот теперь, в  самый  печальный  для
Семена момент, внезапно заявил, что менты творят беспредел.
   Мирославы в гостиной не было.  В  дверь  просунулся  охранник  с  сотовым
телефоном в руке, кивнул Лашкевичу и сказал.
   - Это Сайко.
   Лашкевич поднялся, взял телефон и вышел.  Ни  у  кого  из  присутствующих
сотовых с собой не было, все боялись, что сотовый в  режиме  ожидания  может
прослушивать разговоры.
   Лашкевич вернулся, отдал мобильник охраннику и сел в кресло.
   -   Завтра   губернатор    подает    запрос    о    снятии    депутатской
неприкосновенности, - сказал Лашкевич, -  похоже,  он  разжился  пленкой  от
Спиридона.
   - Это его сторожевой пес добыл, - добавил один из бригадиров, - гебешник,
Кононов. Он у Жечкова спец по этим делам.
   - Семен, тебе надо уехать из страны, - сказал кто-то сбоку.
   Руки Колуна безжизненно лежали на подлокотниках кожаного кресла.
   - Черт бы побрал эту бабу! - взорвался Полтинник. - Ну арестовали бы  ее,
ну не сожрали же бы ее в ментовке? А теперь - полный улет. Стволом  в  морду
собровцам! При исполнении!
   - Дело не в Мирославе, - от озвался Колун, - я не могу  позволить  всяким
козлам ходить своими копытами по моему казино.
   Помолчал и добавил:
   - А из страны я не уеду. На следующей неделе арбитражный суд...
   Лашкевич нервно щелкнул зажигалкой.
   - Блин, какой суд! - не выдержал Лашкевич. - Тебе шкуру надо  спасать,  а
ты о какой-то "Заре"! Нет "Зари"! Забудь, проехали! Хочешь,  я  с  Санычевым
переговорю, вам мириться надо...
   - Потуши сигарету, Герман, - спокойно сказал Колун.
   - А?
   - В этой гостиной не курят, ясно?
   Лашкевич в раздражении утопил сигарету в стакане с минералкой.
   Семен поднялся и вышел в холл. Там было темно, и только  через  раскрытые
двери были видны крепкие стриженые профили: пацаны обсели столик в  соседних
комнатах и играли в карты. На улице опять начался снегопад, двор за  стенами
дома был ярко освещен, и снежинки валили вниз косой стеной, танцуя  в  свете
мощных прожекторов, Залитая светом вилла  была  похожа  на  прозрачный  шар,
плывущий в ночной сторожкой темноте.
   Потом где-то далеко за пределами виллы, на  повороте,  вспыхнул  свет  от
пробирающейся проселочной дорогой машины. Фары померкли, опять вспыхнули  на
повороте и засияли ровным светом у ворот.
   Колун сошел вниз.
   Ворота растворились. Обшарпанная частная "пятерка" прошуршала колесами по
гравию и остановилась у ног Колуна. Дверца машины открылась, и из нее  вышел
Царьков. Выглядел Царьков неважно: у мента был порван воротник, и на  рукаве
расплывалось свежее пятно крови. Царьков с трудом  обошел  машину  и  открыл
багажник. В багажнике лежал человек, и это был Спиридон.
   По кивку  Колуна  двое  охранников  вытащили  Спиридона  из  багажника  и
поволокли в дом. Царьков молча сел обратно в машину и дал задний ход, но  на
этот раз ворота перед ним не открылись. Колун наклонился к окну "пятерки".
   - Я там наследил, - сказал Царьков, - Варенькова, пять. Два трупа.  Пошли
людей прибраться.
   - Иди в дом, - негромко проговорил Колун.
   * * *
   Спустя полчаса Семен Колунов спустился в подвал. Вопреки мрачным  слухам,
окружавшим виллу авторитета, подвал ее  был  совершенно  неприспособлен  для
содержания пленников: в этих целях использовали соседнюю дачу Полтинника.
   Подвал на даче Семки Колуна был выкрашен в  веселенький  розовый  цвет  и
скорее напоминал американский басемент: в нем стояла газовая печка,  бойлер,
да стиральная машина с рассыпанным возле нее бельем. Теперь между  котлом  и
машиной лежал резиновый коврик от автомобиля, а на коврике  лежал  Спиридон.
На него вылили достаточное количество воды: Спиридон вполне очнулся и глядел
на своего старого подельника колючими глазами.
   Семен, склонив голову набок, изучал отморозка. Спиридон воплощал  в  себе
все то, от чего Семен  пытался  уйти.  Оружие  в  потных  трясущихся  руках,
тренировочные костюмы и золотые  цепи.  Пьянки  боевиков,  шипящий  утюг  на
жирном животе лавочника и тактические комбинации на уровне "ща как дам".  Но
ужас заключался в том, что уйти от этого было нельзя. Месяцев  восемь  назад
по городу прошел слух, что Семен Семеныч слишком вознесся главою и  о  таких
мелочах, как ларьки и рынки, не  заботится.  Тут  же  полезла  из-под  земли
всякая новая сволочь, молодая и неученая, с наглыми улыбками и вопросами: "А
кто такой Колун? И почему мы должны делиться с  Колуном?  Он  у  нас  теперь
депутат? Вот пусть и депутатсгвует..."
   Колун отдал бы им ларьки и рынки, но ведь эти ребята поперли  бы  дальше,
повторяя его путь, а этого он не мог допустить Юную сволочь проучили в самом
начале, проучил Спиридон,  превратившийся  практически  в  штатного  киллера
группировки Колуна.
   - Я бы не советовал тебе убивать меня, - сказал  Спиридон.  -  Я  слишком
много надиктовал на кассеты, Сема.  И  если  я  не  объявлюсь,  эти  кассеты
всплывут.
   - Нет проблем, - сказал Колун, - вот ты мне и расскажешь, где они.
   Двое ребят с непроницаемыми лицами усадили Спиридона на  табурет,  заведя
назад сцепленные руки
   - Или обойдемся без спецэффектов? - спросил Колун.
   Глаза Спиридона медленно наполнялись слезами.
   - Сволочь, - сказал он, - какая же ты сволочь, Семка.
   * * *
   Когда Колун прошел в свою спальню, Мирослава уже спала, но, заслышав  его
шаги, открыла глаза и заспанно улыбнулась.
   - Сема, - сказала она, - что вы решили? Уже пятый час...
   - Все решили, - коротко ответил Колун. Он присел  на  краешек  постели  и
принялся раздеваться.
   - У тебя кровь на манжете, - вдруг сказала Мирослава.
   - А... порезался, наверное.
   Руки Мирославы обвились вокруг Семена.
   - Бедненький, - сказала девушка. - Сильно порезался?
   Семен откинулся на подушки.
   - Извини, Мира, я хочу спать. Устал очень.
   Семен Семеныч уснул мгновенно и глубоко, без малейших проблем,  так,  как
будто до трех ночи сидел за книжкой или трепался с друзьями.
   * * *
   Было около  одиннадцати  утра,  когда  депутат  Семен  Колунов  явился  в
губернаторский  кабинет.  Сделать  это  было  несложно:  областная  Дума   и
администрация губернатора располагались в одном и том же здании, Дума  -  на
третьем этаже, приемная губернатора - на четвертом, а дополнительной  охраны
у входа в губернаторское крыло, как это заведено в большинстве  регионов,  у
Жечкова сроду не было.
   В  приемной  было  довольно  много  народу:  толстый,  веселый  начальник
областного казначейства перешучивался с секретаршей Анечкой,  а  в  углу  на
диване сидели  двое  -  главы  сельских  администраций,  приглашенные  -  на
совещание в одиннадцать ровно. Колун прошел через приемную и взялся за ручку
двери, ведущей в кабинет.
   - Семен Семеныч, там посетители! - заполошно  вскрикнула  секретарша,  но
Колун обратил на ее слова не больше внимания,  чем  на  чириканье  сойки  за
окном.
   Губернатор и вправду был не один: справа от него сидел не кто  иной,  как
председатель  арбитражного  суда  Cтанислав  Голубков   -   представительный
шестидесятилетний интеллигент в полосатом  дешевом  костюме.  Как  и  многие
высшие  чиновники  области,  Голубков  был  исконным  демократом,  несколько
неприспособленным к нынешней  российской  действительности:  борода  у  него
была, а денег не было. Голубков воззрился на депутата Колунова  с  некоторым
детским недоумением.
   - Станислав Сергеич, - сказал  Колунов,  -  нам  тут  переговорить  надо.
Подождите-ка в приемной.
   Голубков бочком выбрался из комнаты.  Губернатор  и  областной  авторитет
остались одни.
   Предвыборное время движется необыкновенно быстро, и за те две недели, что
прошли с их последнего - и первого - разговора наедине, Жечков заметно сдал.
Лицо пожелтело и обмякло, под глазами  нарисовались  черные  круги.  И  даже
хорошо  сшитый  костюм  словно  болтался  на  губернаторе,   сбросившем   от
расстройства добрый десяток килограмм.
   В  отличие  от  губернатора,  Колун  выглядел  прекрасно.   Ни   убийство
Белянчева, ни погром в казино,  ни  ночной  разговор  в  подвале  как-то  не
сказались на бандите. Но губернатор всего  этого  не  заметил.  Вчера  Колун
поставил на себе крест: собровцы, действительно, позорно ретировались с поля
боя, но только потому, что не было смысла получать пулю в лоб  от  человека,
которого завтра можно задержать на законнейшем основании, а именно: в  связи
с вооруженным сопротивлением,  оказанным  органам  правопорядка.  Колун  сам
загнал  себя  в  ловушку:  а  пленка,  которую  вчера  смотрел   губернатор,
захлопнула в этой ловушке дверцу.
   - Ну что, - спросил губернатор, - мириться пришел?
   Колун усмехнулся, обнажая белые волчьи зубы, и ничего не ответил.
   - Поздно, Семен Семеныч. Я тебе должен сказать, что ордер на  твой  арест
уже подписан.
   - И что же там сказано?
   - Сопротивление милиции. При исполнении. Вчера, в казино. Устраивает?
   - Откуда я знал, что они менты? - лениво возразил Колун.  -  Мне  звонят,
говорят, какие-то отморозки наехали, хороших людей на пол кладут.  Я  думал,
пришли пацаны Спиридона...
   - Не ломай комедию...
   - А я не ломаю.
   Колун внезапно подобрался, как кошка при виде мыши.  Вытащил  из  кармана
пиджака фотографию и кинул на зеркальный столик.
   - День рожденья Пашки, - сказал  он,  -  который  справа  -  Спиридон,  а
который слева - командир СОБРа. Вы меня  сажаете,  я  эту  фотку  пускаю  по
телевизору. В качестве объяснения, что  да  как...  Я  обещал  народу  взять
Спиридона, а вы меня за это сажаете...
   Жечков усмехнулся.
   - Ну эта сказка кончилась.
   - В смысле?
   - Кассеты. Кассеты, которые надиктовал Спиридон.
   Губернатор улыбнулся. Он предвкушал этот миг давно. Он  хотел  посмотреть
наконец, как самоуверенность слетает с Колуна, словно белый пух с созревшего
одуванчика.
   - У меня они есть, - сказал губернатор, - хочешь посмотреть? Они...
   - Они  не  имеют  юридической  силы.  Что  такое  Спиридон?  Взбесившийся
наркоман, перестрелявший за последние дни чуть не полдюжины человек. Тарский
Чикатило. Людей убивали. Это все знают. Людей  убивал  он.  Он  в  этом  сам
признается. Прекрасно. Он говорит, что делал это по моему приказу.  Кто  это
докажет?
   - Для начала - пленка.
   - А как эта пленка  появилась?  Моя  версия  проста  -  пленку  изготовил
Нестеренко. Московский бандит, который лезет в регион. Он поймал  Спиридона,
заставил наговорить на пленку и убрал. Спиридона  даже  мучить  не  нужно  -
достаточно два денька подержать его без наркотиков,  и  он  споет  все,  что
угодно. Ну, ты продемонстрируешь эту пленку. А я скажу, что Нестеренко  тебе
заплатил...
   Губернатор слегка побледнел.
   - Ты проиграешь выборы, Витя, - резко сказал Колун. - Ты уже их проиграл.
   - Это не тебе решать. А народу. И сколько бы ты ни топил меня в дерьме...
   - Помилуй, где ты дерьмо увидел? Все дерьмо впереди...
   Губернатор слегка вздрогнул. Колун осклабился.
   - Рассказать, что  такое  дерьмо?  Вот,  допустим,  сидит  на  Московском
вокзале бабка в лотерейной будке. Продает билетики. Называется - лотерея "На
благо города".  Лохотрон  стопроцентный,  хоть  сейчас  бери  всю  шайку.  А
работают они официально.  Лицензию  имеют  от  обладминистрации  и  договор:
ежемесячно,  мол,  отстегиваем  10%  от  выручки  в   "Фонд   губернаторских
программ". Сиречь на выборы.
   - А сколько они тебе отстегивают? - хмуро спросил губернатор.
   -  Виктор   Гордеич!   Так   мои   отношения   с   этими   ребятками   не
задокументированы. А твои - увы... Колун сделал паузу.
   - Или вот - фирма "Арахна", сиречь "паук"  по-гречески.  Импортер  всякой
всячины. Опять же зарегистрирована  при  вашем  фонде,  дабы  каждая  собака
видела ее крутость и трепетала. И вот взяли  в  Москве  "Арахну".  Прямо  на
летном поле. С гуманитарным грузом для детских садов,  как  было  указано  в
документах.  И