ейд в Сочи открытый и гавань мала, решил встать подальше,  а
к берегу подойти на  мореходном  баркасе.  Когда  огни  города  стали  видны
простым глазом, мы заметили: кто-то настойчиво  семафорит  в  нашу  сторону.
Сигнальщики разобрали: "Не подходить".  Приняв  сигнал  предостережения,  мы
продолжали следовать к намеченной точке.  Довольно  высокие  волны  с  шумом
разбивались о берег. Нам они не были опасны.  Возможно,  издали  впечатление
было иным. В тот вечер мне так и не удалось сойти на берег:  получил  приказ
прибыть завтра. С подъемом флага, встреченный па пристани Р. П. Хмельницким,
я явился к Наркому обороны К. Е. Ворошилову. Здесь же познакомился с  А.  А.
Ждановым. Мне приказали перейти в Туапсе.  Я  поспешил  на  корабль:  погода
быстро портилась. Наш надежный мореходный баркас едва выгребал.  Шел  против
ветра и волн. Но в Туапсе, когда крейсер стал  там  на  якорь,  было  совсем
тихо. Настораживал только падавший барометр.
     Казалось, никаких поводов для тревоги не было. Но на море всегда стихия
может внести свои неожиданные коррективы. Недаром капитаны всех пассажирских
судов издавна не любят отвечать- на вопрос  пассажира:  "Когда  мы  будем  в
порту  назначения?"  Обязательно  прибегнут  к   оговорке:   "Ориентировочно
тогда-то". Еще Леонардо да Винчи сказал: "Имея дело с водой, обратись прежде
к опыту, а потом - к разуму". В наши дни капризы стихии не столь уж страшны.
Но самое неприятное состоит в том, что редко их можно предвидеть заранее.
     Перед заходом солнца я по привычке вышел  на  корму  корабля.  Осмотрел
гавань, измерил глазом расстояние до  берега.  Все  было  в  порядке.  Отдав
последние приказания на ночь, спустился в свою  каюту.  Кажется,  уже  начал
дремать, когда послышался легкий шум и плеск воды о борт корабля.  Посмотрел
в иллюминатор. Шквальный ветер гнал над бухтой косые потоки крупного  дождя.
Береговые огни то тускнели, то вновь разгорались. Вышел  на  палубу.  Погода
явно  ухудшилась.  С  тревогой  вглядываясь  в  темноту,  подошел  к  самому
флагштоку, чтобы еще раз  определить  расстояние  до  берега.  Для  крупного
корабля Туапсинская бухта была невелика. Вызвал механика  А.  Фиалкова.  Тот
доложил, что машины еще горячие и в случае нужды могут работать сразу же.  Я
приказал немедленно привести их в полную  готовность.  Поднялся  на  мостик.
Ветер крепчал. Проливной дождь еще больше ухудшал видимость. Даже в  бинокль
мы едва могли различить огни на ближней пристани.
     Обычно считают, что в сильный шторм опаснее всего в открытом море.  Для
больших кораблей, подобных "Червоной Украине", это не совсем так.  Вдали  от
берега сильный ветер не помеха, корабль сумеет ему  противостоять.  Задраишь
люки и горловины, и крейсер идет своим курсом, легко  принимая  удары  волн.
Разве что какого-нибудь матроса, зазевавшегося на палубе, окатит водой.  Что
ж, под смех товарищей он сумеет ответить на это соленой шуткой.
     Иное дело в маленькой, тесной гавани. От  берега  нашу  корму  отделяло
лишь несколько десятков метров. Пока это расстояние не  изменилось.  Но  что
будет, если налетит шквал и оно начнет сокращаться? Корабль может  удариться
винтами о каменные глыбы, и тогда уже невозможно будет привести  в  действие
машины, чтобы противостоять ветру и волне. Крейсер станет беспомощным, и его
выбросит на берег. В открытом море куда спокойнее!
     Настойчиво потребовал от механика  ускорить  готовность  турбин.  Через
десять  минут  стрелки  тахометров  в  ходовой  рубке  начали  чуть  заметно
подрагивать, показывая, что машины делают пробные обороты. Кажется, вздохнул
спокойнее. Но тут последовал доклад штурмана: "Пеленг начал меняться". Почти
одновременно доложили с кормы: "Расстояние до берега  уменьшается".  Значит,
корабль дрейфует: якорь не держит.
     Не дожидаясь доклада механика, приказал поставить телеграфы  на  "самый
малый ход вперед" и передал по телефону о  крайней  необходимости  дать  ход
немедленно. А доклады с кормы поступали один тревожнее другого:  "Расстояние
до стенки тридцать метров... двадцать пять метров... двадцать..."
     Очевидно, прошло всего несколько секунд, прежде чем закрутилась  первая
машина, но это время мне до сих  пор  кажется  бесконечно  долгим.  С  кормы
успело прийти еще одно, самое  тревожное  сообщение:  "До  берега  -  десять
метров".
     Наконец штурман доложил о движении корабля, да я уже и сам видел это по
береговым огням.
     Выбрали якорь, крейсер двинулся вперед. Я подумал было выйти из гавани,
но затем решил, что теперь мы и здесь можем занять безопасное  место.  Да  и
машины в полной готовности. В течение ночи мне не раз пришлось  пожалеть  об
этом.
     Ветер доходил до восьми-девяти  баллов.  Крейсер  стал  на  оба  якоря,
оставив за кормой не менее ста метров чистой воды. Казалось,  нам  ничто  не
угрожает. Два или три часа обстановка действительно не менялась. Я  сидел  в
штурманской рубке в кресле возле открытой  двери,  чтобы  лучше  чувствовать
обстановку в гавани. Беспрестанно хлещущий дождь отгонял сон.  Якоря  прочно
держали корабль.
     - Товарищ командир, - услышал я в середине ночи голос штурмана  А.  Ф.,
Шахова, -  корабль  почему-то  разворачивает,  хотя  пеленг  остается  почти
неизменным.
     Моментально выскочил па мостик. Огни пассажирского причала  горели  уже
не слева от корабля, как надо было, а  прямо  по  носу,  смещаясь  в  правую
сторону. Ветер дул теперь не с носа, а  с  правой  стороны;  волны  с  шумом
ударялись о борт. Крейсер занимал  самое  невыгодное  положение  -  лагом  к
ветру. Тут уж и два якоря не помогли  бы...  Корабль  могло  развернуть  еще
больше и затем выбросить на мол.
     Приказал дать ход машинам. Стал наблюдать за оборотами  по  тахометрам.
Правые машины работали назад, левые -  вперед.  Это  должно  было  повернуть
крейсер и поставить носом против ветра, но он продолжал катиться под  ветер.
Береговые огни упорно передвигались слева направо, якорная цепь натягивалась
все сильнее.
     Машины уже  работали  не  малым  ходом,  а  средним,  но  положение  не
менялось. Вместо нужного поворота корабль двигался то  вперед,  то  назад  и
по-прежнему приближался к берегу. Я пошел па крайнюю меру - приказал дать на
короткое время полный ход левым машинам. В гавани делать  это  нежелательно:
грязь,  поднятая  винтами,  может  поступить  внутрь  корабля   и   засорить
холодильники. Но иного выбора не было.
     Прошло  несколько  томительных   минут.   Наконец   положение   корабля
восстановили. Он развернулся носом против ветра.
     А ветер продолжал менять свое направление, и до утра приходилось еще не
раз пускать машины. Правда, теперь я мог ограничиться самым малым ходом.
     До рассвета оставался на мостике. День занялся  тусклый,  тяжелые  тучи
скрывали солнце, все еще пронзительно свистел в снастях  ветер.  Мы  узнали,
что шторм причинил немало неприятностей на берегу:  оборвал  линию  связи  с
Сочи, сильный ливень размыл железнодорожный путь. В это время на Черном море
такие штормы - явление необычное. И надо же было  ему  застать  нас,  как  в
мышеловке, в тесной, маленькой гавани Туапсе!
     Я, переживший одну такую тревожную ночь в Туапсе, никогда ее не забуду.
Дважды за кормой до стенки оставалось  пять-десять  метров,  а  машины  едва
успевали отрабатывать. Недаром после этого похода наш парикмахер,  скромный,
застенчивый С. А. Чома, первый заметил у меня на висках седые волосы, а  лет
мне было тогда еще немного...
     Вечером к причалу подъехали машины. Из них вышли  Г.  К.  Орджоникидзе,
его супруга Зинаида Гавриловна нарком здравоохранения Каминский и два врача.
     Оказалось, что Григорий Константинович,  перенесший  тяжелую  операцию,
нуждался в перемене места отдыха. Врачи  считали,  что  в  Крыму  ему  будет
лучше, чем на Кавказе. Командование решило  воспользоваться  походом  нашего
крейсера, чтобы обеспечить больному спокойное путешествие.
     Приняв гостей на борт, мы тотчас же снялись с якоря  и  взяли  курс  на
Ялту. Вскоре исчезли огни Кавказского побережья.  Слабый  ветер  дул  нам  в
корму. На золотистой лунной дорожке едва заметно пробегали белые барашки.
     У каждого командира есть свое излюбленное место на  мостике.  Я  обычно
устраивался в высоком кресле, откуда легко было наблюдать за горизонтом и  в
то же время присматривать за тем, что делалось в ходовой рубке.
     Только  поудобнее  расположился,  как  появился  дежурный  по  кораблю,
старший минер А. И. Малов: - Вас требует к себе  товарищ  Орджоникидзе!  Так
дежурный перевел на уставной  язык  приглашение  поужинать,  которое  просил
передать Григорий Константинович.
     Обстановка за столом была непринужденной. О делах  разговаривали  мало,
видимо, сказывалось присутствие врачей,  ограждавших  покой  Серго.  Сам  он
говорил оживленно и весело, приветливо обращаясь ко всем присутствующим.
     Услышав, что я отказываюсь от  бокала  цинандали,  шутливо  заметил:  -
Ворошилова боитесь?
     В те годы,  помнится,  таких  легких  напитков,  как  цинандали,  я  не
признавал. Но у меня правило: никогда не употреблять спиртного на корабле.
     А в тот вечер было одно  желание:  лучше  запомнить  все,  что  говорил
Серго. "Кто знает, будет ли еще случай встретиться с ним?" - думал я, смотря
на его оживленное лицо. И действительно, больше видеть  Г.  К.  Орджоникидзе
мне уже не довелось.
     Г. К. Орджоникидзе много  рассказывал  о  Кавказе  и  Крыме,  вспоминал
события, происходившие там во время гражданской войны. Когда  зашла  речь  о
его встречах и совместной работе с Владимиром Ильичем Лениным,  голос  Серго
зазвучал особенно тепло и задушевно, чувствовалось, что эти воспоминания для
него очень дороги, волнуют и многие годы спустя.
     - А вы Ленина видели? - спросил он. - Пожалуй, что нет...  -  задумчиво
проговорил он, глядя на меня.
     В памяти моей возникла картина похорон Владимира Ильича, в сердце ожило
все, что мы испытали в те дни. Я не  решился  рассказывать  об  этом  Серго,
помня о его болезни, не хотел будить тяжелых воспоминаний.
     После ужина вышли на верхнюю палубу и уселись в плетеных креслах.
     Высокий,  крепко  сложенный,  Серго  с  годами   несколько   располнел.
Перенесенная болезнь оставила следы на его лице. Оно казалось утомленным. Но
во всем облике Серго чувствовалась огромная душевная сила и энергия. Горячие
добрые глаза смотрели на собеседника молодо, с живым интересом. Разве  можно
было  предположить,  что  через  полтора  года  жизнь   этого   сильного   и
обаятельного человека оборвется так внезапно и трагически?
     На палубе разговор начался с крейсера, на котором мы находились.  Серго
интересовался мореходными качествами корабля, его боевой мощью:
     - Когда  был  заложен  крейсер?  Какова  степень  его  пригодности  для
современной войны? В чем он устарел?
     Сперва мне казалось, что эти вопросы задаются скорее из  вежливости.  Я
отвечал общими словами, но вскоре заметил, что мои ответы  не  удовлетворяют
Серго. Он переспрашивал, уточняя число пушек, максимальную скорость...
     В годы первой мировой войны в России было  заложено  восемь  крейсеров,
подобных "Червоной Украине". Русские судостроители уже тогда  были  способны
создавать прекрасные корабли различных классов. Так, перед началом постройки
линкоров  типа  "Севастополь"  проводился  международный  конкурс.   Русский
проект,    разработанный     под     руководством     нашего     знаменитого
ученого-судостроителя А. Н. Крылова, оказался наиболее удачным,  и  линкоры,
построенные по нему, долгое время были самыми  совершенными  в  мире.  К  их
числу относился и балтийский "Марат". Русские эсминцы типа "Новик"  являлись
самыми быстроходными в мире. Наши мастера-корабелы во главе с  замечательным
инженером И. Г. Бубновым  творили  чудеса.  И  крейсера,  заложенные  тогда,
обещали стать прекрасными по тому времени кораблями,  но  их  постройка  при
царизме не была закончена. Некоторые из них достраивались уже при oСоветской
власти. Часть корпусов использовали под танкеры. Впрочем, танкеры  оказались
не особенно удачными. Их пришлось потом не раз переделывать.
     Оказывается, обо всем этом Григорий Константинович знал.
     Я горячо доказывал, что наша "Червона  Украина"  -  вполне  современная
боевая единица. Орджоникидзе не оспаривал моих взглядов. Видимо, считал, что
не следует подрывать веру командира в свой корабль. В то время считать такой
крейсер безнадежно устаревшим было, прямо  скажу,  грех.  Но  Серго  смотрел
далеко вперед.
     Разговор затянулся. Несколько раз на  палубе  появлялась  обеспокоенная
Зинаида Гавриловна: не пора ли кончать беседу? Наконец она пришла  вместе  с
Каминским и потребовала, чтобы Григорий  Константинович  шел  отдыхать.  Тот
нехотя подчинился.
     - Уж вы, пожалуйста, в другой  раз  не  утомляйте  его,  -  сказал  мне
Каминский, когда Орджоникидзе ушел в каюту.
     Утром  в  шесть  часов,  едва  сыграли  побудку,  на  мостике  появился
дежурный.
     - Уже встал, отправился в кубрик, - доложил  он,  имея  в  виду  Г.  К.
Орджоникидзе.
     Признаться, нам не очень хотелось показывать гостю  жилые  помещения  в
это  время.  Команда  только  убирала  постельные  принадлежности,   кубрики
выглядели неуютно... Как  на  всех  кораблях  старых  систем,  кубрики  были
тесными, приходилось пользоваться подвесными койками, и, пока те не  убраны,
было даже трудно проходить по помещению.
     - Понимаете, я услышал сигналы и решил, что  они  касаются  и  меня,  -
пошутил Серго, когда  мы  встретились.  Потом  серьезно  добавил:  -  Что-то
неважно у меня со сном, -  и  снова  улыбнулся.  -  Захотелось  пройтись  по
кораблю. Вы только не проговоритесь моим эскулапам...
     Я вспомнил вчерашнее предупреждение Каминского. Нелегко тут было  найти
золотую середину.
     Григорий Константинович  уже  побывал  в  носовой  части  корабля,  где
расположены основные жилые  помещения.  Личный  состав  сразу  окружил  его,
начался оживленный разговор. Он, наверное, затянулся бы, но  тут  прозвучала
очередная команда: "Начать приборку".
     - Кажется, я не вовремя, нарушаю распорядок, - сказал Серго и вышел  из
кубрика.
     Когда команда окончила уборку, весь личный состав, свободный от  вахты,
собрался на  корме.  Серго  сфотографировался  вместе  с  нами.  Корабельный
фотограф-любитель долго хлопотал, усаживая  его,  затем  торопливо  бежал  к
своей камере и щелкал. Одна из этих фотографий хранится в моем архиве.
     Я пригласил Серго на верхний мостик, откуда можно  было  оглядеть  весь
корабль. Вместе с ним поднялись и другие гости.
     С мостика надраенный и прибранный корабль выглядел нарядно. Его вид мог
бы ввести в заблуждение посетителей, мало знающих  флотскую  жизнь.  Не  раз
после трудного похода мы встречали в газете описание корабля,  вызывавшее  у
нас раздражение и даже обиду: корабельная жизнь  была  похожей  на  веселую,
занимательную игру, в которой участвуют довольно легкомысленные,  загорелые,
парадно одетые парни...
     С верхней палубы тяжелый труд и суровая служба моряков не всегда видны.
Самая напряженная работа идет внутри корабля, погруженного на  две  трети  в
воду, там, где находятся сложнейшие механизмы и приборы.
     Орджоникидзе не нуждался в объяснениях. Он все хорошо понимал.  Обратив
внимание на группу матросов, одетых в синее рабочее платье, на их измазанные
лица и нахлобученные на головы чехлы от фуражек, он спросил: - Как они у вас
называются? "Духами"?
     Он стал подробно расспрашивать об  условиях  работы  "духов"  -  бывших
кочегаров, которые  теперь  официально  назывались  котельными  машинистами.
Затем разговор перешел на технику корабля.
     Флагманский инженер-механик  И.  И.  Булдаков  рассказал,  что  крейсер
работает только на мазуте. А не так давно жгли уголь. Тогда было значительно
тяжелее. Да и скоростью не могли похвастаться.
     - А теперь мы можем пройти больше пятисот миль со скоростью до тридцати
узлов, - гордо подчеркнул он. - У вас неплохой корабль, - согласился  Серго,
- но в будущем мы не сможем удовлетворяться и такими показателями. Стоять на
месте в технике нельзя.
     Григорий Константинович вспомнил крейсер "Красный Кавказ":
     - Он, кажется, заложен в одно время с вашим, но  достраивался  позднее,
на нем уже немало технических новинок, артиллерия у него совсем иная. Многие
приборы являются опытными: оправдают себя - применим на других кораблях.
     Меня удивило, как  подробно  он  осведомлен  о  "Красном  Кавказе",  на
котором  я  служил  старшим  помощником.  Было  ясно,  что  Серго   серьезно
занимается проблемами судостроения, как и многими другими делами, связанными
с укреплением обороны страны, с развитием тяжелой промышленности. Со  стыдом
вспомнил я общие фразы, которыми пытался накануне  ответить  на  первые  его
вопросы.
     Снова почувствовал себя неловко, когда Серго сказал: - Мы должны  иметь
хороший флот, и мы непременно будем его иметь, но что, по-вашему, необходимо
морякам в первую очередь?
     Этот  вопрос,  признаться,  застиг  меня   врасплох.   Опять   пришлось
отделываться общими замечаниями. Занятый текущими делами своего  корабля,  я
еще мало думал о проблемах  развития  флота,  но  в  правительстве  они  уже
обсуждались.
     - Теперь мы строим неплохие подводные лодки, а скоро появятся  и  более
крупные корабли, - видя мое смущение, подсказал  Орджоникидзе.  -  Подождите
немного, и наши судостроители смогут строить суда  любого  класса.  Дело  за
металлом.  Трудновато  с  освоением  крупных  турбин,  но  и  с  этим   наша
промышленность  справится.  Мы  уже  научились  изготовлять   орудия   любых
калибров. Вообще нам надо рассчитывать только на свои силы...
     Между тем крейсер приближался к Крыму. Море совсем успокоилось и лежало
под утренними лучами зеленое и прозрачное. Только под форштевнем кипел белый
бурун да за кормой оставался пенный след. Аю-Даг -  гора  Медведь  -  лежала
прямо перед нами. Она и в самом деле походила на зверя, пьющего воду.
     Наркомздрав Каминский стал превозносить удивительный крымский климат  и
его целебные свойства. Серго ревниво вступился за родной Кавказ.
     - Пройдет десяток лет, и вы не узнаете в прошлом малярийного Кавказа.
     Когда мы подошли к Ялте и Серго спустился с  мостика,  чтобы  покинуть,
корабль, вся  команда  была  уже  выстроена.  Она  громко  ответила  на  его
приветствие и проводила дорогого гостя дружным "ура".

МАТРОССКИЙ ФЛАГМАН
     Опять начались стрельбы, совместные походы кораблей, все более  сложные
учения. Личный состав крейсера работал дружно, с большим напряжением, и это-
приносило свои плоды. На  "Червоной  Украине"  постоянно  держал  свой  флаг
командующий флотом И. К. Кожанов.  Это  создавало,  конечно,  дополнительные
трудности, но зато я втягивался в обсуждение вопросов, выходивших  за  рамки
командования одним кораблем и касавшихся флота  в  целом,  имел  возможность
наблюдать за работой командующего и его штаба, слышал  дельные  замечания  в
ходе учений. Это было хорошей школой.
     Иван Кузьмич Кожанов  не  отличался  особенным  красноречием,  но  умел
верно, ясно разобрать действия кораблей и  соединений,  указать  на  ошибки,
доходчиво разъяснить свою точку зрения.  Поучиться  у  него  было  чему.  Он
принадлежал к числу тех командиров, которые всю свою жизнь отдали советскому
флоту. Революция застала его юным мичманом. В марте 1917 года он  вступил  в
партию большевиков.
     Однажды Иван Кузьмич рассказывал о гражданской войне и своем участии  в
ней.
     - Мне шел двадцать второй год, когда я стал командиром  отряда  моряков
на Волге. В первом бою на суше скомандовал "В атаку!" и удивился, что  никто
не встает. Тут я понял, что одной команды бывает мало, нужен личный  пример,
надо уметь увлечь людей!
     Этим умением И.  К.  Кожанов  обладал  всегда  -  и  будучи  командиром
десантных ча