ание  нашей
индустриальной    мощи    необходимо    прежде    всего    для    укрепления
обороноспособности страны. Мы должны были спешить, и партия  прямо  говорила
об этом народу. За годы предвоенных  пятилеток  страна  преобразилась,  были
созданы экономические основы  нашей  обороноспособности.  Теперь  совершенно
ясно, какую роль сыграло, скажем, создание  новых  промышленных  центров  на
востоке страны - Кузбасса, Магнитки и других.
     Все мы знали, что наша страна отстала  от  передовых  капиталистических
стран на 50-100 лет и что мы должны были пробежать это расстояние за  десять
лет. Иначе нас сомнут. И советские люди действительно прошли за  десятилетие
такой путь промышленного развития, на  который  другие  государства  тратили
целое столетие. Об этом забывать нельзя.
     Огромное внимание партия  и  правительство  уделяли  нашим  Вооруженным
Силам.
     Многое,  очень  многое  делалось.  И  все  же  не  хватало  постоянной,
повседневной готовности к войне.
     К слову сказать, Сталин,  по-видимому,  ошибался  в  сроках  возможного
конфликта, он считал, что времени еще хватит.
     Огромный авторитет И. В. Сталина,  как  мне  думается,  сыграл  двоякую
роль. С одной стороны,  у  всех  была  твердая  уверенность:  Сталину,  мол,
известно больше, и, когда потребуется,  он  примет  необходимые  решения.  С
другой - эта уверенность мешала его ближайшему окружению  иметь  собственное
мнение, прямо и решительно высказывать его. А на  флотах  люди  были  твердо
убеждены: коль нет надлежащих указаний, значит, война маловероятна.
     Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить  за  действиями
Наркомата обороны.  Мы  понимали  подчиненную  роль  флота  по  отношению  к
сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно
от них. Когда Наркомом обороны был К. Е. Ворошилов, мы  исходили  еще  и  из
того, что он, как член Политбюро, лучше нас знает планы  и  решения  высшего
руководства, сам участвует в их разработке, а  следовательно,  может  многое
нам посоветовать.
     После финской кампании Наркомом обороны стал С.К.Тимошенко. Я  старался
установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя
их нельзя было  назвать  плохими.  С.К.Тимошенко,  загруженный  собственными
делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал  его  на  наши
совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая,  что  это
будет полезно и  для  нас  и  для  Наркома  обороны:  ведь  мы  должны  были
готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен  Константинович  вежливо
принимал приглашения, но ни на одно наше совещание не приехал,  ссылаясь  на
занятость.
     Контакт с Генштабом я считал особенно важным  потому,  что  И.В.Сталин,
занимаясь военными делами, опирался на его аппарат.  Следовательно,  Генштаб
получал от него указания и директивы, касающиеся н флота.
     В бытность" начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с
ним  установились  спокойные  и  деловые  отношения.  Удовлетворяли  нас   и
отношения с К.А.Мерецковым, который возглавлял Генеральный  штаб  с  августа
1940 года. Кирилла  Афанасьевича  я  немного  знал  еще  по  Испании,  потом
встречался с ним, когда он  командовал  Ленинградским  военным  округом.  Мы
всегда находили общий язык. Мне  приходилось  решать  с  ним  ряд  вопросов,
например   об   усилении   сухопутных   гарнизонов   Либавы   и   Ханко,   о
взаимоотношениях Балтфлота с Прибалтийским  военным  округом.  И  мы  как-то
легко договаривались.
     К.А.Мерецков  был  начальником  Генштаба  всего  несколько  месяцев.  1
февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г.К.Жуков. Я  ездил
к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно  высокомерно  и
совсем не пытался вникнуть во флотские дела.
     Сперва  я  думал,  что  только  у  меня  отношения  с  Г.К.Жуковым   не
налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега,  начальник  Главного
морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.
     Помнится, он был однажды у  Г.К.Жукова  вместе  со  своим  заместителем
В.А.Алафуаовым. Жуков принял их неохотно в ни одного  вопроса,  который  они
ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался  к  Жукову  лишь  в
случаях крайней необходимости.
     Вместе с тем в Генштабе были товарищи, относившиеся к флотским делам  с
вниманием, например заместитель начальника Генштаба  Н.Ф.Ватутин,  начальник
оперативного управления Г.К.Маландин в его заместитель  А.М.Василевский.  До
сих пор с удовольствием вспоминаю встречи перед войной с генерал-лейтенантом
Н.Ф.Ватутиным и генерал-майором А.М.Василевским. Однако трудности  создавали
не отдельные работники, которые  всегда  отличаются  друг  от  друга  своими
личными качествами. Отношения двух военных  наркоматов  не  были  достаточно
четко определены - вот в чем был гвоздь вопроса!
     Программу  строительства  большого  флота,  начатую  перед  войной,  мы
свернула, успев осуществить лишь малую ее часть, особенно  это  относится  к
строительству крупных кораблей. Все же Военно-Морской Флот к 1941 году был в
общем новым - почти весь он строился после революции.
     Каковы же были наши морские силы? Мы имели к 1941 году около 600 боевых
кораблей. Па разных морях плавало 3 линкора, 7 крейсеров, 59  эсминцев,  218
подводных лодок. Иной раз приходится слышать разговоры о том,  что  огромная
роль подводных лодок в войне стала ясна лишь в послевоенные годы. Это далеко
не так. Конечно, теперь, став атомными,  подводные  лодки  приобрели  особое
значение.  Их  скорость  превышает  скорость  надводных  кораблей,  а  район
плавания практически не ограничен.  За  много  лет  службы  на  флоте  я  не
встречал ни одного адмирала, который не оценил бы по  достоинству  подводные
корабли.
     Я  не  устану  повторять,  что  лишь  разумное  и  научно  обоснованное
сочетание различных родов морских сил и классов  кораблей  может  обеспечить
выполнение задач, стоящих перед флотом.
     На Севере н Дальнем Востоке наш флот был численно невелик, но на Черном
и  Балтийском  морях  советские  подводные  и  надводные  силы   значительно
превосходили по своей ударной  мощи  флоты  других  государств  да  этих  же
театрах.
     Авиация на море мало чем отличалась от сухопутной. Всего мы имели  2581
самолет. Много сухопутных бомбардировщиков переоборудовали под  торпедоносцы
и для постановки мин. Существовала, правда, специальная морская  авиация,  в
частности   разведывательная,   но   малочисленная,    гидросамолеты    были
преимущественно   устаревших   типов.   Маловато   имела    мы    скоростных
бомбардировщиков и истребителей, вовсе не имели пикировщиков и  штурмовиков,
которые наиболее пригодны для нападения на движущиеся корабли.
     Зато   в   артиллерии   мы   были   сильны.   Стоит   вспомнить    нашу
130-миллиметровую пушку для эсминцев с дальностью боя  около  25  километров
или  созданную  в  1937  году  180-миллиметровую  трехорудийную  башню   для
крейсеров типа "Киров", стрелявшую на расстояние  свыше  45  километров.  Ни
один флот  не  имел  тогда  таких  совершенных  орудий.  Отличными  орудиями
оснащались и береговые батареи.
     Хуже обстояло дело с противовоздушной обороной. Наши зенитки  не  могли
вести эффективный огонь по пикировщикам. Не хватало радиолокационных средств
для кораблей и военно-морских баз.
     Хороши были наши торпеды для  надводных  и  подводных  кораблей,  но  в
минном оружии и по тралам мы отставали.
     В общем, хотя мы и не  успели  создать  крупный  флот,  оснастить  наши
морские силы  всеми  новейшими  средствами  борьбы,  все  же  это  был  флот
боеспособный,  полный  решимости  защищать  Родину  вместе   со   всеми   ее
Вооруженными Силами.
     Мы  готовились  встретить  врага  согласованными  ударами  подводных  и
надводных кораблей, авиации и  береговой  обороны.  Стремление  использовать
совместно разнородные силы сказалось и на самой  организации  флота.  У  нас
были созданы маневренные  соединения  -  эскадры  и  отряды,  состоявшие  из
кораблей различных классов.  Мы  уже  тогда  формировали  соединения  не  по
классам кораблей, как раньше, а в зависимости от оперативных  и  тактических
задач, которые им предстояло  решать.  Времена  классических  морских  битв,
когда крейсера сражались с крейсерами, а миноносцы с миноносцами, миновали.
     Понятно, что готовность флота к войне - это прежде всего готовность его
людей. Подготовка рядовых и старшин шла успешно. Флот всегда получал хорошее
пополнение. На корабли, как правило, направляли призывников,  близких  флоту
по своей  гражданской  специальности:  рыбаков,  торговых  моряков,  жителей
приморских районов. Они легче осваиваются с военно-морской  службой.  Однако
чем больше флот оснащался новой техникой, тем  выше  становились  требования
даже к рядовым краснофлотцам.
     Еще  в  1939  году  в  правительстве  подробно  обсуждали,  как   лучше
обеспечить флот специалистами  -  рядовыми  и  старшинами.  Было  два  пути:
увеличить срок службы или набирать больше людей  на  сверхсрочную;  в  конце
концов решили использовать и тот и другой. Срок  службы  увеличили  до  пяти
лет,  одновременно   усилили   вербовку   на   сверхсрочную,   заинтересовав
сверхсрочников материально. И число их стало расти из года в год. Вскоре они
уже занимали все основные старшинские должности на кораблях. Особенно  много
сверхсрочников было  в  подводном  флоте  -  на  некоторых  лодках  до  трех
четвертей всего экипажа. Это был поистине наш золотой фонд.
     Последние учения сорок первого года показали высокую выучку матросов  и
старшин. Любой из них мог, как  правило,  не  только  обслуживать  машины  и
приборы, но и устранять их неисправности.
     Вспоминается показательный случай. Во  время  войны  советские  команды
принимали в Англии несколько кораблей,  которые  передавались  нам  за  счет
трофейного  итальянского  флота:  линкор,  эсминцы,  подводные  лодки.  Там,
конечно, с пристальным вниманием наблюдали за действиями советских  моряков.
Скоро  распространился  слух,  будто   мы   прислали   команды,   специально
подобранные из одних офицеров и старшин. На самом же деле это  были  обычные
советские моряки, к тому же наспех собранные с различных кораблей. В течение
нескольких недель они приняли и освоили незнакомую технику, а затем  отлично
привели корабли в Мурманск.
     Весь личный состав флота был воспитан в духе преданности своей  Родине.
В этом - огромная заслуга наших командиров и политработников. Я уже писал  о
том, что политработники в мирные  дни  помогали  командирам  успешно  решать
задачи боевой и политической подготовки. А когда грянула война, они вместе с
командирами всегда оказывались там, где было  опасно,  своей  находчивостью,
выдержкой, отвагой воодушевляя моряков на подвиг.
     Много мы  заботились  о  подготовке  командного  состава.  Командиры  и
специалисты - механики, артиллеристы, связисты, минеры - в  общем-то  всегда
заняты своим сравнительно узким делом, изо дня  в  день  совершенствуются  в
нем. Но круг обязанностей строевого командира очень широк. Строевой командир
обязан иметь и специальные знания, должен заботиться об организации службы и
дисциплины, о воспитании своих подчиненных. Этим он занят с утра до позднего
вечера. А вот как растет командир теоретически, как умеет он применять в бою
свои знания, в мирное время не так заметно.  Поэтому  оперативно-тактическая
подготовка командиров зачастую отставала.
     Кроме них один крейсер был получен от США.
     В конце сорокового и в начале сорок первого года мы сосредоточили  свои
усилия  на  том,  чтобы  командиры  учились  не  только  за  книгой  или  на
оперативных играх по картам, но прежде всего - в море. Черноморцам это  было
проще: они плавали круглый год. И на Балтике флот в 1941 году начал  плавать
очень рано. Правда, зима в том году выдалась лютая, лед долго оковывал  даже
такую обычно  не  замерзающую  базу,  как  Таллин.  Но  корабли  при  первой
возможности выходили на морские просторы.
     В 1941 году все наши флоты учились в  условиях,  близких  к  боевым.  В
таких условиях неизбежно повысилось и число аварий.  Это,  вероятно,  помнят
все, кто служил на флоте в то время.
     Аварии и катастрофы вообще надолго врезаются в память. Иногда они  даже
становятся для флотских людей своего рода ориентирами во времени.  "Помнишь,
это было в то  дето,  когда  Миша  Москаленко,  командуя  эсминцем,  таранил
лодку", - вспомнит кто-нибудь, желая уточнить дату давнего события.
     Аварии переживаются тяжело. Виноватыми чувствуют себя не только те, кто
непосредственно совершил ошибку, но и окружающие, особенно командиры.  Да  и
спрос со всех -  это  понятно.  За  крупными  авариями  иной  раз  следовали
постановления правительства, приказы народного комиссара. Они сопровождались
нередко оргвыводами "в назидание  потомству".  От  флота  требовали  извлечь
уроки, еще и еще раз проверить организацию службы, добиться, чтобы  подобное
никогда не повторялось.
     Требования,  конечно,  справедливые,  но  их  категоричность  имела   и
обратную сторону: получив такие приказы из Москвы,  командование  на  местах
начинало упрощать маневры, проводило их в облегченных условиях.  Признаться,
а мы в наркомате порой потворствовали этому. Кому  хочется  подучить  лишнюю
неприятность?
     Больше всего ограничений устанавливали  для  подводных  лодок.  Сложные
маневры с их участием часто чреваты происшествиями, порой тяжелыми. Не  один
командующий поплатился за них званием и должностью. В результате подводников
ограничивали в маневрировании при выходе  в  атаку.  Надводные  корабли-цели
старались позировать им на меньших скоростях и при постоянных  курсах,  хотя
все понимали, что на войне будет по-другому.
     Как-то  я  беседовал  на  эту  тему  в  А.А.Ждановым.  Доказывал,   что
чрезмерная боязнь аварий мешает нам готовит" настоящих, смелых  подводников,
а на войне мы поплатимся за это. Разговор шел вскоре после гибели  подводной
лодки на Северном флоте.
     Жданов рассердился;
     - Так вы хотите, чтобы я одобрил безнаказанность за аварии  и,  значит,
поощрял их?
     Убедить Андрея Александровича мне не удалось, да я, честно говоря,  сам
я был не очень готов отказаться от практики,  которая  прочно  установилась.
Понимал, какими "фитилями" это грозит мне самому.
     Немало в  предвоенные  годы  случалось  несчастий  и  с  самолетами.  В
бытность мою командующим Тихоокеанским флотом мы имели достаточно авиации, и
самолеты летали очень много. Но не все проходило гладко. Случались серьезные
происшествия. Отдашь после них строгий приказ о борьбе с  авариями,  в  люди
начинают побаиваться. А это  ох  как  опасно  на  войне!  В  бою  чрезмерная
осторожность и боязливость куда хуже, чем отчаянный риск.  Понимать  мы  это
понимала, но и не наказывать за аварии не могли. Трудно  тут  найти  золотую
середину. А надо было.
     После  финской  кампании  мы  старались  не  допускать  никаких  лишних
ограничений на учениях. Командиры кораблей и  соединений  стали  действовать
днем в ночью в сложных условиях куда смелее. Мелкие неполадки и происшествия
им никто не ставил "в строку".
     Учеба на море шла с нарастающим напряжением вплоть до того  дня,  когда
разразилась война. На Балтике в мае и июне 1944 года учеба проходила  уже  в
совсем необычных условиях. Выходя в море, флот выставлял дозоры,  увеличивал
и боевое ядро. Авиация вела усиленную воздушную разведку. Все  это  делалось
на случай не  условного,  а  действительного  нападения,  настоящего,  а  не
воображаемого врага.
     Некоторые теперь утверждают,  якобы  И.В.Сталин  не  придавал  значения
повышению боевой готовности Вооруженных Сил. Больше того, будто бы он просто
запрещал этим заниматься. С  этим  я  согласиться  не  могу.  Ему,  конечно,
сообщали  о  повышенной  готовности  флотов  и   тех   мерах,   которые   мы
предпринимали в последние четыре  -  шесть  предвоенных  месяцев.  По  этому
поводу  мы  посылали  доклады  н  оперативные  сводки  в   правительство   и
Генеральный штаб и никаких возражений оттуда не получали.
     Но  то,  что  моряки  не  получали   никаких   указаний   о   повышении
боеготовности флотов непосредственно от правительства, я отношу  к  большому
промаху. Ведь нашу страну нельзя было  считать  в  ту  пору  слабой  морской
державой. Не случайно в роковую  ночь  на  22  июня  фашисты  обрушились  на
главную базу Черноморского флота - Севастополе а также на наши морские  базы
Балтики и пытались вывести из строя корабли.

ЧТО ЗНАЧИТ ГОТОВНОСТЬ
     Так  повелось,  что,  говоря  о   начальном   периоде   войны,   обычно
подчеркивают  внезапность  нападения  на  нас  гитлеровской  Германии  и  те
преимущества, которые враг получил благодаря этому.
     Безусловно, напасть внезапно, врасплох -  очень  важно  и  выгодно  для
агрессора. Но объяснять наши  неудачи  только  этой  причиной  нам,  военным
людям, не к лицу.
     Мы не имеем права быть застигнутыми врасплох. Еще  на  школьной  скамье
нам внушали, что войны теперь начинаются без предупреждения:  "Иду  на  вы".
Рыцарские времена миновали.  Любая  агрессия  готовится  тайно,  и  об  этом
забывать нельзя.
     Внезапность   принято   делить   на   стратегическую,   оперативную   и
тактическую. О стратегической внезапности нападения 22  июня  1941  года  не
может быть и речи.  Ибо  повадки  немецкого  командования  нам  были  хорошо
известны. Немецкие генералы издавна считали непременным условием  успеха  не
только внезапность нападения, но и силу  первых  ударов.  Они  давно  делали
ставку  на  блицкриг.  Так,  германский  генеральный   штаб,   действуя   по
пресловутому плану Шлиффена - Мольтке,  собирался  в  первой  мировой  войне
разгромить Францию за полтора-два месяца, то есть раньше, чем Россия  успеет
развернуть свои войска.
     Последующие  агрессивные  действия  немцев  были  особенно   характерны
"молниеносными" ударами и внезапными наступлениями. Перед нашими  глазами  в
предвоенные годы прошла серия таких операций:  Гитлер  оккупировал  Австрию,
Чехословакию, захватил Польшу, разгромил Францию. Мы видели, в  каком  темпе
все это совершалось.
     В середине 1940 года германский генеральный штаб, предвидя, что  борьба
с Англией может  быть  длительной  и  упорной  -  за  спиной  Англии  стояла
Америка,- принял решение напасть на  Советский  Союз.  Пусть  мы  доподлинно
тогда еще не знали этого, хотя тревожных сигналов поступало все больше, но в
том, что гитлеровцы стремились сделать  свои  первые  удары  неожиданными  и
сокрушительными, не было ничего удивительного.  Более  того,  немцы  открыто
сосредоточивали свои дивизии на наших границах. Значит, тучи  сгущались  над
нами давно, и молния готова была ударить в любую минуту.
     Чтобы  избежать  стратегической  внезапности   нападения,   требовалась
длительная подготовка. Стратегические планы трудно разрабатывать и менять на
ходу. Поэтому очень важно своевременно определить  вероятного  противника  и
сделать правильный прогноз о его  намерениях,  и  прежде  всего  о  наиболее
вероятных направлениях ударов.
     Противнику удалось добиться оперативной внезапности -  на  рассвете  22
июня 1941 года он застал советские пограничные части врасплох и  вторгся  на
нашу территорию.
     Причин  тому  много.  Одна  из  них  -  недооценка  всей  международной
обстановки, и в частности возросшей угрозы со стороны самой агрессивной в ту
пору страны - фашистской Германии. Другая - недостаточная наша готовность  к
отражению первых атак врага.
     Мы немало сделали для повышения  боевой  готовности.  Но,  по-видимому,
далеко не все, что следовало.
     В самом деле. Еще во второй половине дня  21  июня  стало  известно:  в
ближайшую ночь можно  ожидать  нападения  немцев...  Что  помешало  и  тогда
привести