ждый   день   мы   наведывались   в
посольство, затем бродили по Парижу или сидели на аэродроме Орли.
     Наконец прилетел испанский военный "Дуглас".  ЛетЧ1ТКТ1  были  согласны
захватить нас, если мы не будем претендовать на  особые  удобства.  Мы  были
рады устроиться среди ящиков с запасными частями.
     И вот самолет  с  испанскими  опознавательными  знаками  выруливает  на
взлетную дорожку. Толпы парижан горячо приветствуют его. Пассажиров  немного
- всего несколько человек,  сопровождающих  груз.  Среди  них  представитель
министерства  финансов  Хосе  Лопес.  Усевшись  на  ящике,  пытаюсь  завести
разговор с попутчиками по-французски. К  удивлению,  они  понимают  меня,  а
больше всего помогают мимика и жесты. В Тулузе, где  нам  предстоит  ночлег,
выходим из самолета друзьями.
     Испанские летчики долго и горячо обсуждают маршрут завтрашнего перелета
Тулуза - Мадрид. Спорят, как лучше лететь. Кратчайший путь - через Сарагосу,
но ее уже захватили мятежники. Можно лететь над республиканской территорией,
но тогда придется сделать изрядный крюк. Решили лететь через Сарагосу.
     После  короткого  сна  приезжаем  на  аэродром,  рано  утром.   Техники
прозревают моторы. Черные дымки  и  языки  пламени  с  ревом  вырываются  из
выхлопных труб. В Тулузе пасмурно, облака висят над самыми крышами невысоких
ангаров. Едва колеса самолета отрываются от земли, попадаем в плотную  массу
облаков, застилающую все. Летчики  набирают  высоту  -  впереди  Пиренейские
горы. Перевалив их, продолжаем полет на высоте пяти тысяч метров. За  горами
кончились облака. Скоро Сарагоса.  Высота  -  наша  единственная  защита  от
зениток и истребителей мятежников. Впрочем,  товарищи,  которым  приходилось
уже летать над вражеской территорией, утверждают, что встреча  с  самолетами
мятежников маловероятна.
     Пассажиры-испанцы продолжают свои разговоры; жестикулируя  и  горячась,
обсуждают, когда республиканское  правительство  победит  мятежников  и  как
народ расправится с монархистами. Мы со Свешниковым смотрим в окно. Но много
ли увидишь с такой высоты? Замечаем только,  как  зеленые  массивы  Северной
Испании постепенно сменяются серыми, выжженными солнцем полями.  Чем  южнее,
тем однообразнее  ландшафт.  В  районе  Сарагосы  пробуем  определить  линию
фронта. С такой высоты, конечно, это не удается.
     - Вот наше место. - Вышедший к нам штурман жестами показывает, что идем
на  снижение,  и  предостерегающе  дотрагивается  до   ушей:   дескать,   не
удивляйтесь, если почувствуете боль, Сарагоса остается позади.
     На мадридском  аэродроме  не  сразу  удается  узнать  адрес  советского
посольства: обосновалось оно в городе недавно. Наконец  нам  называют  отель
"Альфонс". Не имя ли  короля,  свергнутого  пять  лет  назад,  носит  отель?
Случайный попутчик из министерства финансов Хосе  Лопес  любезно  предлагает
подвезти нас. Ни он, ни я  тогда  не  предполагали,  что  несколько  месяцев
спустя я  буду  провожать  его  на  советский  транспорт  "Нева",  когда  он
отправится в Советский Союз с важным поручением своего правительства.
     Мадрид выглядел взбудораженным.  Мне  уже  приходилось  видеть  крупные
южные города - Стамбул, Афины, Порт-Саид и Яффу - с их  шумными,  красочными
улицами и базарами. Мадрид был совсем иным. На его улицах, на первый взгляд,
шла обычная мирная жизнь; бойко торговали лавки и рестораны, выбравшиеся  по
случаю летнего времени на тротуары.  Но  проезжую  часть  заполнили  люди  и
машины, двигались толпы с плакатами и знаменами. Многие были вооружены, лица
у  всех  серьезные,  сосредоточенные,  все  разговаривали   громко,   словно
старались перекричать друг друга. И среди этих шумных толп по  узким  улицам
мчались машины с расписными бортами. Нам  объяснили,  что  испанские  шоферы
вообще не признают малых скоростей, а во время  войны  считают  их  и  вовсе
недопустимыми. Они неслись сломя голову, непрерывно сигналя, высовывались из
кабины и сопровождали гудки красноречивыми выкриками и жестами.
     Едва я успел обосноваться в номере, ко мне зашел Свешников: надо идти к
послу.
     Марселя Израилевича Розенберга я видел  впервые.  В  просторном  номере
гостиницы за большим столом сидел невысокий человек с  приветливым  лицом  и
немного грустными теплыми глазами. Первый наш разговор был коротким: Марсель
Израилевич спешил. Кратко  обрисовав  политическое  и  военное  положение  в
стране, он подчеркнул, что нуждается в нашей помощи: ему  надо  иметь  ясное
представление о республиканской авиации и флоте.
     Более обстоятельно пришлось беседовать с Розенбергом позднее, в  первых
числах сентября 1936 года. В тот вечер мы долго бродили по Мадриду.
     Хотя Розенберг  приехал  в  Испанию  не  намного  раньше  пас,  он  был
значительно  лучше  осведомлен  о  полонянин  в   стране   и   международной
обстановке. Опытный дипломат, раньше  являвшийся  представителем  Советского
Союза в Лиге Наций, он прекрасно  знал  европейские  дела.  Теперь  ему  как
первому советскому послу приходилось налаживать дипломатические отношения  с
республиканским правительством. Формально  дипломатические  отношения  между
СССР и Испанией были установлены еще в 1933  году,  вскоре  после  свержения
короля  и  провозглашения  республики.  Но  приход  к   власти   реакционных
буржуазных партий вызвал охлаждение между  нашими  странами.  Назначенный  в
Советский Союз посол Альварес дель Вайо так и  не  выбрался  в  Москву.  Наш
посол в Испании А. В. Луначарский по пути в Мадрид задержался в Париже.  Там
Анатолий Васильевич заболел и умер.
     Розенберг подробно рассказывал об отношении разных европейских стран  к
гражданской  войне  в  Испании,  приводил   факты,   насколько   открыто   и
бесцеремонно помогают мятежникам фашистские государства.
     - Что станет делать Англия? Как поведет себя правительство  Чемберлена?
Оно,  видимо,  постарается   избежать,   вмешательства.   Подождет,   покуда
определится победа, и поддержит сильного: испытанная английская политика.
     Все же Розенберг  был  настроен  оптимистично.  Он  еще  надеялся,  что
Франция  займет  благожелательную  позицию  в   отношении   республиканского
правительства и выполнит  обязательства  по  поставкам  заказанного  оружия.
Примерно через полгода мне пришлось совершить вместе  с  М.  И.  Розенбергом
поездку в город  Альбасете,  где  формировались  интернациональные  бригады.
Тогда уже стало ясно, что французское правительство, как и английское, своей
политикой "невмешательства" фактически помогает  фашистам  душить  Испанскую
республику.
     - Да, того, что теперь происходит, мы не могли предполагать,  -  сказал
мне тогда Марсель Израилевич, возможно вспоминая наш прежний разговор.
     ...Представившись послу, мы  со  Свешниковым  отправились  к  Владимиру
Ефимовичу Гореву. Кабинет Горева был тут же, в одном из  номеров  отеля.  На
столе  лежали  карты,  на  которых  по  всем  правилам  военной  науки  была
обозначена обстановка на фронтах. Одетый в штатское, Горев оставался военным
человеком - подтянутым,  немногословным,  кратко  и  точно  излагающим  свои
мысли.
     Наш разговор касался общей военной  обстановки.  Мы  слушали  Горева  и
следили по карте. Совсем еще недавно, когда город Бадахос на шоссе Мадрид  -
Лиссабон принадлежал республиканцам,  северная  и  южная  группы  мятежников
оставались разъединенными. Но вот свежие красные и  синие  линии  обозначили
новое  положение   воюющих   сторон.   Объединившись,   мятежники   получили
возможность сосредоточить усилия для атак на  столицу.  Накануне  пал  город
Оропеса, Мятежники продвигались к Талавере - важному пункту в узости долины,
ведущей к Мадриду.
     - Это направление особенно беспокоит республиканское  правительство,  -
сказал Горев.  -  Хотя  на  северо-западе,  в  горах  Гвадаррамы,  мятежники
находятся ближе к столице, там местность более благоприятна для обороны.
     Неутешительными были  сведения  и  о  положении  на  севере.  Мятежники
атаковали Ирун и перерезали  последнюю  дорогу,  идущую  к  Франции.  Однако
огромная территория на востоке страны контролировалась республиканцами.
     - Постарайтесь побыстрее ознакомиться с обстановкой, - сказал  Горев  в
заключение.
     Тут же он назначил мне час для "чисто флотской" беседы. Она  состоялась
на следующее утро. Однако мне не пришлось работать  бок  о  бок  с  Горевым.
Обстоятельства разъединили нас. Я почти все время был на флоте,  Горев  -  в
центре страны. Мы с ним еще не раз встречались, толковали на разные темы, по
работали  врозь.  Тем  не  менее  я  успел  высоко   оценить   его   знания,
организованность и храбрость.
     Во время обороны Мадрида Владимир Ефимович почти  безвыездно  находился
на переднем крае, отлично знал обстановку и работал с огромным  напряжением.
Вряд ли кто-нибудь еще внес столь большой  вклад  в  дело  помощи  испанским
товарищам. It сожалению,  его  дальнейшая  судьба  сложилась  так,  что  эта
огромная работа осталась неосвещенной. Я не имею возможности восполнить этот
пробел. Думаю, это лучше сделают его товарищи по сухопутным войскам,
     В первые дни пребывания в Мадриде я  встретился  и  с  известным  нашим
журналистом  Михаилом  Ефимовичем  Кольцовым.  Как-то  вечером  в  маленькой
комнате отеля "Альфонс", где была расположена столовая для работников нашего
посольства, собралось много народу. Пришли гости, среди них "старые испанцы"
- Михаил Кольцов и кинооператор Роман Кармен.
     Кольцов и Кармен сразу оказались в центре внимания.  Они  вернулись  из
Толедо, где наблюдали  атаку  на  замок  Алькасар.  В  этом  замке,  вначале
находившемся в руках республиканцев, засели мятежники. Кольцов  очень  живо,
остроумно рассказал, что  происходило  на  его  глазах.  Вместо  того  чтобы
решительно  наступать,  республиканцы   уговаривали,   убеждали   осажденных
сдаться. А те отвечали ураганным огнем. Применить  артиллерию  республиканцы
не решились, хотели сохранить замок как национальный памятник.
     В конце ужина мы разговорились с Кольцовым о "домашних  делах".  Узнав,
что я только что приехал, он стал расспрашивать меня, что нового  в  Москве,
на Черном море. Ему была дорога каждая весточка с Родины.
     -  Мой  брат,  художник  Борис  Ефимов,  года  три  назад   плавал   па
черноморском крейсере в Грецию и Италию, - вспомнил  он.  -  Может,  вы  его
знаете?
     Б. Е. Ефимова я знал, но что они с Кольцовым братья,  об  этом  услышал
впервые. Во время упомянутого похода я служил старшим  помощником  командира
па крейсере "Красный Кавказ".  И  сейчас  помню,  как  мы  принимали  Бориса
Ефимова и писателей Ильфа и Петрова. Кажется, я им тогда  изрядно  досаждал,
требуя точного соблюдения порядков, установленных на военном корабле. Ничего
не поделаешь, служба...
     Кольцов смеялся, сыпал шутками и анекдотами, а  глава  его  внимательно
смотрели на собеседников из-за толстых стекол очков. Испанские дела он  знал
гораздо лучше всех нас. И не только  потому,  что  раньше  приехал.  Кольцов
обладал удивительным даром очень быстро и верно разбираться в самой  сложной
обстановке. Может, этому его научила  профессия  журналиста?  Он  уже  успел
побывать в Барселоне, на центральном и  арагонском  фронтах,  встречался  со
многими деятелями правительства Хираля и  будущего  правительства,  которое,
как все говорили, в скором времени должен Пыл сформировать Ларго  Кабальеро.
Как корреспондент "Правды", Кольцов был принят президентом М.  Асанья.  Всем
этим  деятелям  он  давал  короткие,  точные,  хотя  и  не  всегда  лестные,
характеристики.
     Лидеры республиканской партии М. Асанья и X. Хираль  были  несомненными
противниками фашизма, но очень робко решали важнейшие проблемы,  волновавшие
народные массы. Они признавали, что  в  стране  надо  ликвидировать  остатки
феодализма, но откладывали это на неопределенное время. Острее всего  стояли
в Испании, пожалуй, аграрный и национальный вопросы, особенно в  Басконии  и
Каталонии. Затяжка с их решением приносила серьезный вред делу.
     Кольцов говорил, что Асанья и Хираль в тяжелой  обстановке  гражданской
войны  не  способны   управлять   страной.   Нерешительность   правительства
использовали монархисты, которые и мятеж готовили поэтому почти открыто. Они
сумели хорошо организоваться. А правительство  своим  бездействием  помогало
им.
     В течение месяца гражданской войны Хираль и его соратники  восстановили
против себя почти все партии и широкие народные массы.
     Самой  крупной  оппозиционной  силой  в  стране  была  социалистическая
партия, но она тоже не имела ясной программы  борьбы.  На  ее  левом  фланге
стоял Ларго Кабальеро, на правом - Индалесио  Прието.  Кабальеро  дал  такую
характеристику правительству Хираля: "Это комедия, а не  правительство.  Это
позор страны!" Кабальеро  готовился  сформировать  свой  кабинет,  и  Прието
должен  был  войти  туда.  В  силу  сложившихся  обстоятельств  Прието  стал
попутчиком Кабальеро, но это но мешало ему относиться к будущему премьеру  с
открытой  враждебностью.  Прието  называл  социалиста   Кабальеро   безумным
фанатиком.
     На сочные эпитеты оп вообще не скупился, особенно,  когда  шла  речь  о
политических противниках...
     Старые соперники (и союзники) Л. Кабальеро и  И.  Прието  после  победы
испанского фашизма оказались в эмиграции. Они умерли в Мексике. Надо  отдать
им должное: оба, как могли, боролись за республику.
     Из разговора с Кольцовым я понял,  что  и  от  правительства  Кабальеро
трудно ждать твердых последовательных действий. Но все  же  оно  было  более
надежным, чем кабинет Хираля.
     Довольно значительной силой в то время  были  анархисты.  Однако  из-за
своей неорганизованности,  нежелания  соблюдать  дисциплину  и  порядок  они
приносили не пользу, а вред Испанской республике. Они громче  всех  кричали,
не  скупились  на   революционные   фразы,   но   похвастаться   такими   же
революционными делами не могли: в бой анархисты отнюдь не рвались.
     Единственной партией, которая ставила перед собой ясную цель,  отдавала
все силы  борьбе  с  мятежниками,  имела  мужественных  руководителей,  была
Коммунистическая партия Испании. Кольцов успел  установить  тесную  связь  с
коммунистами. Хосе Диаса и Долорес Ибаррури он знал давно, говорил о  них  с
восхищением.
     - Но, - подчеркивал он, - Компартия Испании очень молода, ее влияние на
народ еще недостаточно, она только  завоевывает  у  него  авторитет.  Кругом
горячие головы. Энтузиазма и героизма хоть отбавляй, а порядка еще мало.
     Я  посоветовался  с  Кольцовым,  как  мне  лучше  установить  связь   с
республиканским флотом. Он сказал, что флотскими делами  занимается  Прието,
вернее, не  занимается  никто.  О  Прието  говорят  как  о  будущем  морском
министре. В ожидании смены кабинета он сидит  в  министерстве,  раскладывает
политический пасьянс и  пишет  статьи  для  газет.  Но  идти  мне  следовало
все-таки к нему.
     Потом мы не  раз  виделись  с  Кольцовым.  Помню,  я  встретил  Михаила
Ефимовича после его поездки на север - в Астурию и Басконию.  Узнав,  что  я
уже побывал там, он воскликнул:
     - Не может быть! Как же это вы успели? Оказывается, я опередил Кольцова
недели  на  две.  На  его  лице  было   написано   недоверие   и,   пожалуй,
разочарование. Как журналист, он привык успевать всюду первым.  В  то  время
Кольцов был очень  известен.  Его  корреспонденции  перепечатывали,  на  его
статьи ссылались газеты многих стран. Каждый  фельетон  Кольцова  становился
событием. Назвать другого столь  популярного  в  ту  пору  журналиста  я  не
решаюсь.
     На север Испании я действительно попал  раньше  Кольцова,  в  двадцатых
числах сентября, с кораблями республиканского флота. Но когда я прочитал его
записки о поездке на север, то поразился, насколько больше  моего  он  сумел
там подметить.
     Свое свободное время в Мадриде, как, впрочем, и потом, в  Картахене,  я
тратил па изучение испанского языка. Возвращаясь в гостиницу, усаживался  за
учебники. А по вечерам мы со Свешниковым  бродили  по  городу  среди  людей,
одетых в моно - темно-синие комбинезоны на молниях. Эту  одежду  можно  было
видеть и на мужчинах, и  на  женщинах.  Пиджаки  и  шляпы  тогда  совсем  не
встречались. Многие горожане ходили вооруженными.
     Как раз в это время  мятежники  начали  бомбить  Мадрид.  Первый  налет
авиации особого вреда не причинил, бомбы упали в стороне. Зато  пальбы  было
много. Стреляли все, у кого было хоть  какое-то  оружие.  Стреляли  даже  из
дамских пистолетов. Находиться в это время у окна комнаты было опасно: можно
было легко стать жертвой шальной пули.
     Однажды  М.  И.  Розенберг  предложил  мне  поехать  с  ним  в  морское
министерство. Посольская машина  остановилась  у  парадного  входа  богатого
особняка. Некоторые товарищи уже рассказывали мне, что  все  министерства  в
Испании обставлены роскошно, а военные - особенно. Морской  офицер  встретил
нас и повел на второй этаж. Уже в вестибюле мы увидели много картин,  ковры,
богатую мебель. Будущий министр Индалесио Прието сидел в  огромной  комнате,
больше похожей на будуар какой-нибудь испанской принцессы, чем на  служебный
кабинет.
     Очень точный и красочный  портрет  Индалесио  Прието  нарисовал  Михаил
Кольцов в своем "Испанском дневнике":
     "Он сидит в кресле,  огромная  мясистая  глыба  с  бледным  ироническим
лицом. Веки сонно приспущены, но из-под  них  глядят  самые  внимательные  в
Испании глаза". Дон Индалесио, или, как его часто называли, Инда, производил
впечатление неповоротливого и ленивого человека. Но стоило поговорить с  ним
несколько минут, и становилось ясно: первое  впечатление  было  неверным.  В
этой глыбе сохранилось много энергии. Прието обладал  острым  умом,  хотя  и
несколько циничным. Это был опытный политический деятель, более тридцати лет
подвизавшийся на политической арене. Не раз  он  избирался  в  кортесы.  Все
знали: дон Инда - человек деловой и хитрый. О жизни Прието говорили  разное.
Было широко известно, что дон Инда весьма неравнодушен к женщинам, и на этой
почве с ним происходили разные истории. Рассказывали, что на одном совещании
в социалистической партии ему задали прямой вопрос по этому  поводу.  Прието
будто бы встал из-за стола и  картинно  провел  рукой  по  своей  необъятной
фигуре на уровне груди:
     - Все, что выше, - для партии, остальное - для себя.
     Прието был уже знаком с Розенбергом и встретил нас радушно:
     - Я еще не министр и не могу принимать решения,  по  познакомлю  вас  с
человеком, который вам поможет. Это один  из  членов  Центрального  комитета
флота, lie стану возражать, если вы вместе с ним отправитесь в Картахену или
в Малагу.
     Моряка, с  которым  познакомил  меня  Прието,  звали  Педро  Прадо.  Он
оказался активным участником подавления мятежа на кораблях.  После  разгрома
фашистов на флоте его избрали в Центральный комитет, сосредоточивший в своих
руках  фактическую  власть  над  республиканской  эскадрой.  В  Мадриде,  по
существу, не было никого, кто управлял бы флотом. Мы вышли от Прието  вместе
с Прадо. - Пригласить вас к себе в кабинет я не могу:  никакого  кабинета  у
меня нет. Я постоянно нахожусь на кораблях. Пойдемте в бар, там потолкуем, -
сказал он, улыбаясь.
     Бар помещался в здании министерства, этажом ниже. Мы  сели  за  столик,
заказали пару бутылок сервесы, попросту говоря, пива.
     Прадо владел французским языком, и это облегчало дело. Оказалось, что в
руководстве флота он, пожалуй, единственный коммунист. В то время  на  флоте
шла борьба за влияние главным образом между республиканцами II социалистами.
Прието, ставший вскоре  министром,  принял  все  меры,  чтобы  поставить  на
ключевые позиции своих единомышленников -  правых  социалистов.  Специальным
комиссаром он назначил Алонсо Бруно, дав ему самые широкие полномочия. Бруно
следил