акончена, а с нее уже  поднимались  истребители  -  курносые  И-16.
Летчики учились действовать совместно с кораблями.
     Север мне знаком с юных лет. Едешь туда - будь готов к капризам погоды.
Случалось, иной работник наркомата выезжал в конце мая  из  Москвы  в  белом
кителе, а на Баренцевом море его встречали снежные заряды.
     - Тут вам не Севастополь, - посмеивались северяне.
     На этот раз там было сравнительно тепло, воздух сух, на море  -  редкая
для тех мест видимость. Над Кольским заливом, однако, курился легкий  туман!
теплая вода, принесенная Гольфстримом, соприкасалась о охлажденным воздухом.
Туман напоминал о приближении зимы...
     Вечером за  чашкой  чая  и  пирогом  с  семгой  вспоминали,  как  всего
шесть-семь лет назад здесь была организована Северная  флотилия.  Первым  ее
командующим был Захар  Закупнев.  Старый,  опытный  моряк,  но  недостаточно
требовательный, он не справился с  обязанностями.  Его  сменил  К.И.Душенов,
которого я хорошо знал и по Черному морю и по  академии.  При  нем  флотилия
превратилась в Северный  флот.  Кораблей  прибавилось,  и  Душенов  приложил
немало усилий, чтобы "оморячить" их экипажи.
     Говорили мы  о  том,  как  всего  года  три  назад  корабли  ютились  у
недостроенных причалов в бывшей Екатерининской гавани и Полярный был еще, по
сути дела, не городом, а большим селом. А  в  тот  вечер  мы  уже  сидели  в
двухэтажном здании  штаба  флота,  построенном  на  отвесной  скале,  откуда
просматривались все причалы и входы в гавань. Основные  средства  выделялись
на строительство базы: на бумаге это была крупная база и город.  На  деле  -
пока один-два причала да несколько домов и казарм.
     Командующий флотом пожаловался, как трудно идет дело у  строителей.  Не
хватает стройматериалов, людей, а на носу полярная зима с вьюгами, северными
сияниями и короткими сумерками всего на  несколько  часов.  Строить  тяжело:
гранит, место гористое.
     Нас успокаивала перспектива - морской театр с большим будущим.
     На следующий день вместе с начальником штаба флота мы долго сидели  над
морской картой  Северного  театра.  Какие  огромные  просторы!  Тысячи  миль
морских рубежей. А военно-морских средств совсем мало.  Так  уж  исторически
сложилось, что с петровских времен Россия  развивала  морские  силы  главным
образом на Балтике и Черном море, где решались спорные политические  вопросы
того времени. Поэтому малые по размерам морские  театры  приобрели  решающее
значение. Но  времена  изменились.  Становилось  все  более  очевидным,  что
будущее нашего флота - на Севере и Дальнем Востоке, где он  может  выйти  на
широкие океанские просторы. И правительство  уделяло  этим  флотам  огромное
внимание.
     Но создание мощных флотов требовало времени, а  в  сороковом  году  уже
приходилось думать о близкой войне. Правда, мы не ожидали, что немцы  станут
проводить крупные операции  на  Севере:  для  них  он  имел  вспомогательное
значение. Но все же следовало серьезно позаботиться  о  защите  побережья  и
прежде всего Кольского залива. Вот об этом и шел разговор.
     Мы  интересовались  укреплениями  полуострова  Рыбачий  и   полуострова
Средний, строительством  новых  батарей.  Командующий  флотом  контр-адмирал
А.Г.Головко  настойчиво   просил   увеличить   корабельный   состав   флота.
Действительно, сюда по Беломорско-Балтийскому каналу можно было в  следующую
кампанию перевести еще ряд кораблей  с  Балтийского  моря.  Не  представляло
труда переправить по железной  дороге  торпедные  катера.  Правда,  бытовало
мнение, будто бы их сложно использовать в условиях сурового Баренцева  моря.
Опыт войны доказал, однако, что совершенно напрасно опасались этого:  катера
на Севере успешно действовали во все времена года.
     От широкой переброски сил с Балтики на Баренцево море удерживала  тогда
трудность базирования кораблей  на  Севере.  Но  главное  было,  пожалуй,  в
другом. В ту пору мы еще  полностью  не  могли  оценить  важность  Северного
театра. А  когда  оценили,  положение  уже  трудно  было  исправить.  Вот  и
получилось, что в годы войны эсминцы, подводные лодки и катера больше  всего
были нужны именно на Севере. Но там их не хватало, а в Ленинграде вынужденно
бездействовало много кораблей.
     После осмотра кораблей и береговых сооружений в  Полярном  мы  вышли  в
море. Едва миновали остров Кильдин, как эсминец стало сильно класть с  борта
на борт. Шторма не было, с берега дул совсем слабый ветер, а  большие  волны
вздымались одна за другой. Видно, штормило где-то далеко в Ледовитом океане,
и  волны,  катившиеся  нам  навстречу,  были  отголоском  разыгравшейся  там
непогоды. Нельзя было не почувствовать  грозное  величие  океана,  внушавшее
уважение к людям, плавающим в этих суровых водах.
     Особое внимание в беседах мы уделили подводным лодкам.  Их  было  здесь
больше, чем других кораблей. Летом флот пережил катастрофу: во время занятий
по боевой подготовке погибла одна из лодок. Едва она погрузилась в воду, как
связь была потеряна. Искали долго и тщательно, но напрасно: большие  глубины
затрудняли поиск.
     О причинах гибели подводной лодки можно  было  только  гадать.  Сделали
вывод: надо усилить подготовку подводников, улучшить всю организацию службы.
Вывод в основе своей, конечно, правильный. Но, обжегшись  на  молоке,  стали
дуть на воду. Установили  ненужные  ограничения  для  плавания.  Это  мешало
готовить экипажи к трудным боевым походам.
     Из поездки на Север я вынес впечатление:  флот  там  слаб  и  его  надо
всячески  укреплять.  Вскоре  мы  обсудили  северные  дела  на   специальном
заседании Главного военно-морского совета. Наметили много мер. Все же они не
были достаточно энергичными, и вскоре нам пришлось расплачиваться за это.
     В октябре 1940 года вместе с  начальником  Главного  морского  штаба  я
докладывал в Кремле о строительства береговых батарей, которое  шло  быстрым
темпом и приняло огромный размах, особенно на Балтике  -  от  Кронштадта  до
Палангена (Паланга) и на Севере - от Архангельска  до  полуострова  Рыбачий.
Наши западные морские границы укреплялись на всем их протяжении. Государство
отпускало для этих целей много средств в техники. Даже часть крупных орудий,
предназначенных для кораблей, срочно переоборудовали для береговых батарей.
     В Германии  заказали  мощные  подъемные  краны  для  установки  тяжелых
орудий. Фирма "Демаг" тогда еще формально выполняла свои обязательства.
     Мое сообщение было принято к  сведению.  После  доклада  собрался  было
уходить, но  мне  предложили  задержаться.  Вышел  на  минутку  в  приемную,
переговорил о текущих делах с Л. М. Галлером,  и  он  уехал  в  наркомат.  Я
остался ждать, прикидывая, какие еще вопросы могли возникнуть у начальства.
     - Мне кажется, Галлера на  посту  начальника  Главного  морского  штаба
следует  заменить  Исаковым,  -  сказал  И.В.Сталин.  -  Галлер  -   хороший
исполнитель,  но  недостаточно  волевой  человек,  да  и  оперативно  Исаков
подготовлен, пожалуй, лучше.
     К тому времени я уже достаточно хорошо знал того и другого.  Л.М.Галлер
был безупречным исполнителем, обладал огромным жизненным опытом, дольше, чем
Исаков, командовал кораблями и флотом, но с годами стал чрезмерно осторожным
и не всегда действовал уверенно, инициативно. Исаков отличался более высокой
теоретической подготовкой и большими волевыми качествами. У  меня  и  самого
сложилось мнение, что И.С.Исаков в  качестве  начальника  Главного  морского
штаба был бы на своем месте. - Думаю, получится хорошо, - ответил я.  Так  и
было решено. И.С.Исакова  назначили  начальником  Главного  морского  штаба,
Л.М.Галлера - моим заместителем по судостроению.
     О разговоре со Сталиным я сразу же рассказал Галлеру. Замена  произошла
без всяких шероховатостей. Л.М.Галлер был тогда уже в годах, честолюбием  не
страдал. Приказ есть приказ - так воспринял он новость.
     - Приложу все силы, чтобы  помочь  вам  и  на  этой  работе,  -  сказал
чистосердечно Лев Михайлович.
     И.С.Исаков   назначением   был   доволен.   Новая   должность    больше
соответствовала его активной натуре.

ДИПЛОМАТЫ
     В ноябре 1940 года советская делегация во главе с В.М.Молотовым уезжала
в Берлин. На проводы было приглашено много ответственных  работников.  Среди
них был и я. За час до отъезда на  перроне  Белорусского  вокзала  собралось
много провожающих. Всем бросились в глаза военные,  одетые  в  серые  шинели
немецкого образца с  блестящими  золотыми  погонами.  Только  военно-морской
атташе Германии фон Баумбах был в черном. Завидя меня, он подошел и  щелкнул
каблуками. Немец сиял. Надо признаться, к тому  было  достаточно  оснований.
Легкие победы в Европе следовали одна за другой. Дания,  Норвегия,  Бельгия,
Голландия... Обойдя линию Мажино, немцы вклинились во Францию и вынудили  ее
капитулировать.  Снимки,  на  которых  ухмыляющийся  Гитлер  поднимается   в
исторический вагон  в  Компьенском  лесу,  где  некогда  Германия  подписала
капитуляцию, печатались во всех немецких газетах.  Англия,  пережив  тяжелое
поражение в Дюнкерке,  опасалась  высадки  немецкого  десанта  на  островах.
Педантичный, на английский манер, Черчилль приказал  нарушить  его  покой  в
любое время суток,  если  вдруг  появится  опасность.  Кое-кто  уже  рисовал
мрачную картину эвакуации англичан с острова далеко  за  океан.  Победа  над
основным противником - Англией, казалось, была близка, и Гитлер рисовал себе
радужную картину завоевания и раздела мира. Вот почему Баумбах не мог скрыть
своего  превосходного  настроения.  Он  познакомил  меня  с  теми  немецкими
военными, которых я еще не  знал.  Видно,  они  прибыли  в  СССР  с  особыми
полномочиями.
     Фон Баумбах начал хвастливый разговор о легких победах немецкого  флота
при захвате Осло и Нарвика, о новом выгодном  положении  немецких  подводных
лодок при базировании их в портах Франции, об огромном тоннаже пущенных  ими
на дно в последние месяцы торговых судов.
     Тем временем перрон уже заполнился  высокопоставленными  лицами.  Толпа
гудела, как улей. Не за горами была зима, но вечер выдался  тихий,  ясный  и
теплый.
     Советская делегация  ехала  в  Берлин,  чтобы  заявить  Гитлеру  о  его
непонятном  и  недопустимом  поведении  в  Румынии,  Болгарии  и  Финляндии.
Назревал дипломатический конфликт и  охлаждение  в  отношениях.  Заключенный
договор уже не выдерживал испытания временем.  Однако  тонкости  этого  дела
знали еще немногие. Только в папке В.М.Молотова да работников НКИД были  под
большим секретом подобраны материалы, говорящие  о  нарушениях  договора,  и
тезисы предлагаемых переговоров.
     Когда поезд тронулся, все стали разъезжаться. Я проехал в наркомат, где
меня ждали срочные дела...
     Бывая в Кремле, я мельком слышал отдельные  замечания  И.В.Сталина  или
В.М.Молотова, что немцы стали вести  себя  по  отношению  к  нам  хуже,  чем
раньше. Однако серьезного значения этому пока не придавалось.
     Мне было известно, что в Германию мы поставляем зерно, нефть, марганец.
Наши представители закупали у  нее  нужные  нам  механизмы,  оборудование  и
приборы. Для Военно-Морского Флота приобретались большие плавучие краны. Они
были необходимы для установки корабельной и  береговой  артиллерии  крупного
калибра. Правда, фирма "Демаг" еще не успела поставить нам ни одного  крана.
Одним словом, провожая делегацию, я не думал, что именно ее  поездка  станет
переломным моментом в наших отношениях с  Германией  и  что  договор  вскоре
превратится   в   простой   клочок   бумаги.   Гитлер   уже    начал    свои
разглагольствования о мировом господстве, о неизбежном поражении Англии... А
Молотову, высказавшему удивление по поводу посылки немецкой миссии в Румынию
и концентрации немецких войск в Финляндии, фюрер объяснил: дескать, миссия в
Румынию послана по просьбе Антонеску, а войска  через  Финляндию  следуют  в
Норвегию. Но  факты  говорили  о  другом.  Немцы  прочно  оседали  на  наших
границах.
     И. В. Сталин в ту пору  стал  более  открыто  высказывать  недовольство
поведением Гитлера: мол, немцы просят больше поставок, а сами нарушают  свои
обязательства да к тому же еще ведут подозрительную возню на границах.
     Наши представители - моряки  -  доносили  из  Германии,  что  их  стали
ограничивать в передвижении  по  стране,  отказались  показать  те  объекты,
которые раньше сами предлагали осмотреть.
     Баумбаха, еще более любезного, чем прежде, начали  вдруг  подозрительно
интересовать сведения о нашем флоте. Однажды он "поинтересовался" данными об
условиях плавания по Северному морскому  пути.  Я  приказал  морякам  впредь
отказывать в удовлетворении подобного любопытства.
     Исходя из международной обстановки, партия  и  правительство  принимали
самые энергичные меры для укрепления  обороноспособности  страны.  На  нужды
обороны выделялись, по  существу,  неограниченные  средства.  Промышленность
резко увеличила выпуск новых самолетов, танков, различных орудий и  кораблей
(кроме крупных). Это сыграло большую роль в годы войны и  в  конечном  итоге
обеспечило нашу победу, несмотря па трудности, связанные с  перебазированием
заводов   в   восточные   районы.    Однако,    заботясь    об    укреплении
обороноспособности страны, наш наркомат и Главный морской штаб  все  еще  не
имели четких указаний относительно повышенной боевой  готовности  флотов,  о
предполагаемых совместных действиях флота с другими родами войск.
     В самом конце  1940  года  я  докладывал  правительству  о  базировании
кораблей на Балтике. Зима стояла на  редкость  суровая.  Все  базы,  включая
Таллин, замерзли.  Речь  шла  об  использовании  Балтийским  флотом  Либавы.
Пользуясь  случаем,  я  попытался  выяснить  точку  зрения  руководства   на
возможность конфликта с гитлеровской  Германией,  сказав,  что  флоту  нужна
ориентировка в этом вопросе.
     - Когда надо будет, получите все указания, - коротко ответил Сталин.
     По  характеру  работы  мне  приходилось  встречаться   с   иностранными
дипломатами. Летом 1940 года, в дни поражения  Франции,  к  нам  в  наркомат
приехал французский военный атташе генерал Пети. Я не знал его близко, но не
раз беседовал  с  ним  на  дипломатических  приемах.  Пети  был  общительным
человеком,  и  я  чувствовал,  что  он   относится   к   Советскому.   Союзу
доброжелательно. В лице фашистской Германии  он  видел  не  только  военного
противника Франции - он искренне ненавидел фашизм.
     Генерал Пети тяжело переживал  национальную  катастрофу  своей  страны.
Когда суверенной Франции не стало, он был вынужден оставить  дипломатический
пост в Москве и возвратиться на родину.
     Когда Пети вошел в мой кабинет - он приехал проститься, - лицо его было
бледным. Я пригласил его сесть. Хотелось сказать что-нибудь утешительное.
     - Понимаю, что вам приходится ехать домой в печальной обстановке, но вы
солдат и, надеюсь, мужественно перенесете все испытания.
     Пети встал. На глазах  его  появились  слезы.  Он  не  скрывал  их.  Мы
попрощались.
     В дальнейшем, оставив военную службу, Пети не изменил своего  отношения
к Советскому Союзу.
     Бывали разговоры и совсем иного плана. Вечером 7 ноября 1940 года  -  в
этот  день  обычно  устраивались  большие  приемы   в   особняке   НКИД   на
Спиридоньевке - к подъезду одна за другой подкатывали машины. В большом зале
и в боковых комнатах собралось много народа. Здесь были и дипломаты  воюющих
стран и нейтралы. События в Европе давали о себе знать: преобладали  военные
мундиры.  Гости  размещались  по  неписаному  правилу:  ближе  к  хозяину  -
представители крупных держав, подальше -  представители  малых  стран.  Наше
положение было выгодным и вместе с тем щекотливым: Советский Союз  тогда  не
участвовал в войне, и мы могли, следовательно, беседовать с  представителями
той и другой стороны. Надо было держаться учтиво, однако никому не  выражать
открытого сочувствия.
     Я знал, что ко мне непременно подойдут военно-морские атташе  Англии  и
Германии.    Каждый    постарается    рассказать    какую-нибудь    новость,
характеризующую  его  страну  с  наиболее  благоприятной  стороны,  и  будет
внимательно следить, какое это произведет впечатление.
     Ко  мне  действительно  подошел  немецкий  военно-морской  атташе   фон
Баумбах, поздравил с праздником, а самого, вижу, так и распирает от  желания
похвастаться немецкими победами: время для этого было подходящее. Английский
флот переживал тогда тяжелые дни. Немецкая авиация бомбила его, ставила мины
в английских водах. Флот искал убежища в отдаленных портах империи.  Баумбах
начал выкладывать свои "новости". Помнится, я прервал его вопросом: -А вы не
жалеете, что вам не приходится принимать непосредственного участия в морских
операциях?
     Передо мной был далеко не молодой человек, с морщинами на лице, редкими
волосами, с погонами капитана первого ранга. Вероятно, он  давно  мечтал  об
адмиральском чине. - Морское командование считает  этот  пост  сейчас  очень
важным и едва ли согласится на мой перевод, - ответил фон Баумбах.
     В толчее не  заметив  немца,  ко  мне  приблизился  английский  морской
атташе. Он столкнулся с Баумбахом лицом к лицу и резко повернул  в  сторону:
противнику не полагается подавать руки, надо делать вид,  что  не  замечаешь
его. Я видел, что англичанин  остановился  вблизи  нас  и  ждал  возможности
отдать долг вежливости. Закончив разговор с  Баумбахом,  я  пошел  навстречу
англичанину: ничего не поделаешь, дипломатия! Английский атташе был сдержан,
не  то  что  фон  Баумбах,  который  готов  был  долго  еще  рассказывать  о
необыкновенных успехах немцев в Атлантике и Средиземном море.
     Баумбах покинул  нашу  страну  накануне  нападения  немецкой  армии  на
Советский Союз. Адмиральской карьеры он так и не  сделал.  В  годы  войны  в
печати проскользнула заметка, в которой говорилось, что капитан фон  Баумбах
расстрелян по приказу Гитлера за то,  что  неправильно  информировал  его  о
действительной мощи советского флота.
     Насколько достоверна была эта заметка, судить не берусь,  но  больше  о
Баумбахе ничего не слышал.
     На том же приеме ко мне подошел наш  известный  генерал,  бывший  граф,
А.А.Игнатьев. Он был в форме. По-военному  вытянулся,  щелкнул  каблуками  и
доложил:
     - Генерал-майор Игнатьев.
     Неподалеку от нас с кем-то беседовала его жена. - Наташа, иди  сюда,  -
обратился к ней Игнатьев. В то время он уже был  достаточно  известен  своей
книгой "50 лет в строю". Привязанность к Родине у бывшего  графа  пересилила
его подозрительное отношение к большевикам. А. А. Игнатьев тесно сблизился с
определенными кругами нашей интеллигенции и до конца  своих  дней  оставался
горячим патриотом своей Отчизны.
     - А ведь мы  с  вами,  кажется,  знакомы?  -  спросил  я  Игнатьева.  -
Извините, запамятовал.
     - Однажды случай свел меня с вами в Париже, - пояснил я.
     Пришлось напомнить, как на улице  Гренель,  где  размещалось  советское
посольство, меня представил ему секретарь атташе Бяллер.  А.А.Игнатьев,  как
посредниц нашего торгпредства, спешил в какую-то французскую фирму.
     Алексей Алексеевич рассмеялся и, кажется, готов был рассказать о  своей
деятельности в Париже, но,  метнув  в  сторону  взгляд  и  заметив  кого-то,
извинился и, выпрямив свою еще довольно  статную  фигуру,  направился  туда.
Старые  дипломаты  не  могут  подолгу  задерживаться  на  одном  месте:  это
непроизводительная трата времени.  Им  требуется  всех  повидать,  со  всеми
поздороваться, переброситься с каждым хотя бы двумя-тремя словами.  Таким  я
видел  его  еще  не  один  раз.  Мы  договорились  с  Игнатьевым  как-нибудь
встретиться и поподробнее поговорить. Но  такая  встреча  не  состоялась.  А
жаль! Этот на  редкость  любознательный  человек  мог  бы  рассказать  много
интересного. Я виделся