и, но даже читать сколько-нибудь серьезную  военно-морскую
литературу, не  говоря  уже  о  беллетристике.  Плавая  потом  па  "Червоной
Украине", язык почти совсем забыл. Не раз задавал сам  себе  вопрос:  в  чем
все-таки дело? Если сложить количество часов, затраченных в подготовительной
школе и в  училище  на  изучение  языка,  то  сумма  получится  огромная,  а
результаты - мизерные. Сделал  вывод:  язык  нельзя  изучать,  так  сказать,
малыми дозами.  В  понедельник  выучил,  к  субботе  забыл.  В  этом  случае
получается своего рода бег на месте: много времени уходит  на  повторение  и
совсем мало остается на продвижение вперед.  Не  потому  ли  у  нас  человек
изучает язык сначала в школе, затем в одном учебном заведении, несколько лет
спустя - в другом, а свободно владеют языком лишь очень немногие. Точно  так
же после окончания военно-морского училища забыл немецкий язык и я.
     В академии мы с Алафузовым решили помимо обязательных классных  занятий
уделять языку побольше времени по вечерам. Попросили у  начальника  академии
отдельного педагога. Нам пошли навстречу, и вскоре  у  нас  уже  был  "свой"
педагог - В. П. Саломон.
     Саломон, убедившись, что мы  очень  быстро  усваиваем  заданные  уроки,
резко увеличила  нагрузку.  Мы  с  удовольствием  читали  короткие  немецкие
сказки, отрывки  из  новелл.  Когда  наши  познания  в  немецком  стали  уже
заметными, Саломон стала нас только консультировать.
     Немаловажную роль в изучении языков играет  методика.  Я  не  сторонник
таких средств, как магнитофонные записи, передачи  по  радио  для  изучающих
язык. Больше  того.  Мне  думается,  недостаточно  обоснованными  обещаниями
просто  вводят  в  заблуждение  желающих  изучить  язык.  Заранее  предвижу,
конечно, возражения, но я высказываю лишь  собственные  соображения  на  сей
счет.
     Учили мы  язык  каждый  своим  методом.  Я  имел  обыкновение  вечерами
выписывать на узеньком листике бумаги десятка два слов  и  заучивать  их  на
ночь. Затем этот. листок прикалывал булавкой к стенке около кровати.  Утром,
едва открыв глаза, повторял их. Это, пожалуй, самый скучный период.  Но  его
необходимо преодолеть. А вот как только выучили достаточное количество  слов
и начали читать книги, все реже и реже заглядывая  в  словарь,  тогда  стало
интересно, и дело больше спорилось.
     Мой друг любил иной способ. Он раскрывал немецкий текст  и  под  каждым
незнакомым словом, которое он выписывал в тетрадь, клал еще и спичку. Зачем?
Он объяснял это так:
     - Когда читаю заданный текст, то по несколько раз останавливаюсь именно
на словах, отмеченных спичками. Они прочнее запоминаются... -  Ну  это  дело
вкуса, - отвечал я. Основной ключ к овладению языком, мне кажется,  -  труд,
упорный и каждодневный.
     Сначала  мы  занимались  только  немецким,  год  спустя  принялись   за
французский. Преподаватель Г. Г. Гобар, француз по рождению,  решил  за  два
года сделать из нас переводчиков третьего разряда.
     Метод  остался  тот  же,  но  с  первых  дней  мы  почувствовали,   что
французский язык изучать было куда легче, чем вначале  немецкий.  На  втором
курсе академии Саломон и Гобар хвалились друг перед другом нашими  успехами.
Они как бы соревновались между собой.
     Помнится один курьез.  Мы  нередко  занимались  в  классе,  где  сидели
одновременно  оба  преподавателя:  Саломон  и  Гобар.  Один  из  них  обычно
занимался с нами, а другой - эта  соседним  столом  своими  делами.  Однажды
Саломон, разбирая страдательные формы  глагола  в  немецком  языке,  привела
фразу: "Франция побеждена немцами".  С  точки  зрения  грамматики  это  была
действительно страдательная форма глагола, а с точки зрения истории -  явная
неправда. Француз-патриот Гобар не вынес столь  кощунственного  утверждения.
Он резко повернулся к нам, зло посмотрел на Саломон  -  кстати,  русскую  по
происхождению - и, коротко бросив: "Немцы побеждены французами!"  -  тут  же
вышел из комнаты.
     - Не следовало наступать на больную мозоль, - заметил мой  товарищ,  но
подбодрил Саломон:  -  Успокойтесь.  Добрый  Георгий  Генрихович  скоро  все
забудет.
     После  академии  началась  служба  на  кораблях.  Времени  для   чтения
иностранной литературы оставалось мало, к тому же ее и не было в корабельных
библиотеках. О разговоре на иностранном языке не могло быть и  речи.  Только
во время редких заграничных плаваний выпадала  возможность  поупражняться  в
разговоре. Причем немцы и французы понимали меня лучше, чем я  их.  Поэтому,
попадая в затруднительное положение, я обычно просил иностранцев говорить со
мной медленнее. Это помогало. Возможно, со временем я бы забыл  языки,  если
бы судьба не забросила меня в 1936 году в Испанию. Вот там-то и  подверглись
настоящим испытаниям мои лингвистические познания.
     По пути в Испанию, остановившись в Париже, я  убедился,  что  могу  сам
заказать необходимое платье, познакомиться с городом, попросить в  кафе  или
ресторане завтрак, обед, ужин... Но самое трудное было впереди.
     Несколько дней спустя прибыл в Мадрид. Самонадеянно полагал,  что  меня
выручит французский язык. Но не тут-то было: далеко не все испанские офицеры
говорили по-французски. И потому я часто оказывался в беспомощном положении.
     Правда, испанцы народ  экспансивный,  они  любят  свою  речь  дополнять
жестами. Заказывая обед, они подносят палец ко рту. Рассказывая о  том,  что
видели кого-то из знакомых, непременно  укажут  на  свой  глаз.  Может,  они
намеренно так усиленно  жестикулировали,  чтобы  я  мог  понять  их?  Но  их
старания мало помогали. Нет, решил я, без знания испанского языка мне нечего
делать в этой стране. Купил нужные учебники, словари. Заучив ходовые  фразы,
обязательно  заходил  в  магазин  или  кафе  и   вступал   в   разговор   со
словоохотливыми испанцами. Через полгода я уже  обходился  без  переводчика.
Этому помогло,  конечно,  знание  французского  языка.  Ведь  известно,  что
французский и испанский относятся к языкам романской группы.
     Находясь в Испании, я пришел к выводу: самый лучший "метод" в  изучении
какого-либо языка - жить среди парода, который говорит на нем. Если  с  утра
до вечера слышишь иностранную речь, волей-неволей запоминаешь  ее.  Но  и  в
этом случае язык нужно не только осваивать на практике, но и изучать.
     Правда, встречаются люди, которые подолгу живут за  рубежом  и  тем  не
менее умудряются не знать языка. Приведу два разительных примера. В те  годы
в Испанию  прибывали  советские  добровольцы.  Как  правило,  они  не  знали
испанского. Однажды в Испанию приехал товарищ К. Я снабдил его учебниками  и
посоветовал в течение нескольких недель - пока он не приступил  к  работе  -
упорно изучать язык. В заключение я пошутил:
     - Запомни пока одно слово: "комида" - обед. Ты хоть не умрешь от голода
в чужом городе.
     Через некоторое время я поинтересовался, насколько товарищ  продвинулся
в изучении языка. - Какие же слова ты запомнил?
     - Комида, - смущенно улыбаясь, ответил он. Последствия такого отношения
к изучению языка были  плачевными:  товарищ  не  справился  с  обязанностями
советника на корабле, и его пришлось откомандировать на Родину.
     Любой работник, находясь за рубежом, не может полноценно выполнять свои
обязанности, не зная языка того народа, среди которого  он  живет.  С  этого
надо начинать, если предстоит длительная и серьезная работа за границей.
     Именно так поступил другой наш товарищ - С. С.  Рамишвили.  Он  немного
знал французский язык и с  рвением  принялся  за  испанский.  За  три-четыре
месяца  его  успехи  изумили  всех.   Испанцы   шутили,   что   он   говорит
"перфектаменте комо Сервантес", то есть в совершенстве, как Сервантес. Шутка
шуткой, но говорил Рамишвили действительно свободно,  знал  много  испанских
пословиц и был  одним  из  приятных  собеседников.  А  главное,  он  отлично
справлялся со своими обязанностями без помощи переводчика.
     Чтобы закончить разговор об изучении языков, добавлю: позже, в  Москве,
по долгу службы мне изредка  приходилось  говорить  на  французском.  Знание
языков пригодилось и в 1945 году, когда довелось быть участником Ялтинской и
Потсдамской  конференций.  Известный  американский  адмирал   Леги,   личный
начальник штаба Рузвельта, в своей книге "Я был там" даже похвалил  меня  за
знание французского. Он, конечно, преувеличил: французским языком я свободно
не владею и теперь, но на конференциях получил достаточно солидную практику.
     Будучи на пенсии, решил изучить английский. Дело в том, что  интересная
литература, многие документы по пашей флотской специальности изданы  главным
образом на английском языке. Я хоть и моряк, а язык этот не знал совсем.
     Вначале пробовал слушать магнитофонные записи выступлений Бернарда Шоу,
аккуратно выполнять все уроки, заданные по радио. Но ничто не помогло  -  ни
безукоризненное  произношение  английского   классика,   ни   уроки   радио.
Остановился на прежнем, испытанном методе. И хотя был уже  не  молод,  стала
подводить память, еще раз  убедился:  только  труд,  упорный,  повседневный,
помогает добиться успеха. Миновали три года напряженного труда.  Мне  как-то
предложили перевести статью для журнала. Оказалось, это не так просто. Читаю
статью, будто все понимаю, смысл ее ясен. Но понимать - это одно, а  сделать
литературно грамотный перевод - совсем другое. Снова  пришлось  вернуться  к
словарю, посидеть над каждой фразой. Обращался за помощью к  знающим  людям.
Уверен, что заказчики остались недовольны  результатами  моего  труда  и  за
глаза поругивали меня: дескать, взялся еще переводить! Но вскоре дали другую
статью. Дело пошло легче. Это меня вдохновило. Перевел и  пришел  к  выводу:
английский тоже в какой-то степени одолел.
     Года полтора спустя осмелился перевести  книгу  командира  американской
подводной лодки "Скейт" Джеймса Калверта "Подо льдом к полюсу". Много  труда
потребовалось, чтобы ее  осилить.  Немало  пришлось,  видимо,  поработать  и
редактору. Но книга была  наконец-то  переведена  и  в  1962  году  вышла  в
Воениздате.
     Кажется, я слишком увлекся, рассказывая о своем хобби, и  вышел  далеко
за рамки повествования. Вернусь к академии.
     Учеба в академии  обычно  совпадает  с  теми  годами  жизни  у  каждого
офицера, когда он определился по службе, выбрал специальность и  сознательно
наметил свой будущий путь. Служба не рисуется ему в туманно-розовых красках.
Как-никак приобрел немалый практический опыт.
     В академии мы расширили свой кругозор, пополнили теоретические  знания,
у нас сложились определенные взгляды, понятия, убеждения. В ту пору, в  1932
году, представлялись большие возможности для быстрого подъема  по  служебной
лестнице.  Можно  было,  поступившись  своими  принципами,  выбрать   службу
полегче, но сразу же получить широкие нашивки. Однако у меня не  выходил  из
головы  добрый  совет  знаменитого  штурмана  Ивана  Николаевича  Дмитриева,
который еще в училище говорил нам:
     - Коль вы, избрав военно-морское  училище,  но  стремитесь  командовать
кораблем, - значит, ошиблись в своем выборе.
     Решил не гоняться за высокими служебными постами. Попросился на  Черное
море. Меня  назначили  старшим  помощником  командира  на  крейсер  "Красный
Кавказ".
     Итак, снова Черное море и снова крейсер.  Как  в  свое  время  "Червона
Украина" был самым новым кораблем, так и "Красный Кавказ", переоборудованный
по последнему слову техники, только что вступил в строй.
     Позже я не раз вспоминал искренний  совет  Ивана  Николаевича.  Он  был
много старше нас, курсантов, но у него установились с нами самые что  ни  на
есть дружеские отношения. Даже в годы войны он не упускал  случая  зайти  ко
мне, чтобы поинтересоваться делами, помочь советом.
     - А вы непременно клюковку кушайте. Хотя бы по десять ягодок в день,  -
сказал он мне однажды, заметив на моем лице усталость. -  Вот  увидите,  сил
прибавится.
     ...Положенные церемонии  -  торжественный  выпускной  вечер,  банкет  -
остались позади. На сборы нам дали несколько дней. Был конец  мая  -  время,
когда на флотах начинается напряженная пора боевых учений.

БЕСПОКОЙНАЯ ДОЛЖНОСТЬ
     Я выехал в Севастополь вместе с товарищем по академии В. А. Алафузовым.
Ему предстояло работать в штабе флота, мне - плавать на крейсере.  Прибыв  в
Севастополь, мы встретили в гостинице старых  друзей.  От  них  узнали,  что
незадолго до нашего приезда произошло несчастье. Корабли  маневрировали  под
командованием командира  бригады  Кадацкого.  Не  будучи  достаточно  хорошо
подготовленными к маневрам, они  столкнулись.  "Красный  Кавказ"  скользящим
ударом повредил другому крейсеру борт в  районе  кормового  орудия,  а  себе
изрядно свернул форштевень. Оба корабля на короткий срок вышли из строя. Мне
пришлось немедленно отправляться на завод. Настроение на корабле,  как  я  и
ожидал, было неважное.  Рабочие  завода  открыто  высказывали  недовольство:
"Если вы будете так воевать, то пропадут все наши  труды".  Вскоре  огромный
кованый форштевень был доставлен краном на корабль. Через несколько дней  мы
вышли в море. Рабочие, забыв обиду, снова, как и раньше, приветствовали  нас
с берега. Командир "Красного  Кавказа"  Карл  Меер  с  особой  осторожностью
развернулся носом на выход и приказал дать машинам средний  ход.  Прибыли  в
Севастополь благополучно. Затем последовал строгий приказ: Меера  освободили
от занимаемой должности. На его место с Балтики  прибыл  Николай  Филиппович
Заяц.
     Как я уже  сказал,  крейсер  "Красный  Кавказ"  был  переоборудован  по
последнему слову техники.  Он  являлся  своего  рода  прототипом  тех  новых
крупных советских кораблей, которые должны  были  закладываться  в  будущем.
Вместо пятнадцати пушек на нем установили  всего  четыре,  но  принципиально
новые, 180-миллиметровые орудия, расположенные в башнях по два на носу и  на
корме, имели длинные стволы, что обеспечивало огромную дальность и  точность
стрельбы.
     То, что на таком крупном корабле установлено всего лишь четыре  орудия,
постоянно вызывало недоумение, особенно у иностранных посетителей. Помнится,
однажды   японский    военно-морской    атташе,    отличавшийся    особенной
назойливостью, замучил нас своими расспросами. Ему особо хотелось разгадать,
почему на корабле так мало пушек. А секрет был прост:  невозможно  в  старом
корпусе корабля поместить все новинки, не пожертвовав  количеством  за  счет
качества. К тому же менялся не только калибр артиллерии.
     Да, пушек было всего  четыре,  но  крупнее  калибром.  Управлялись  они
системой центральной наводки, которая  позволяла  вести  огонь  даже  в  том
случае, если противник был виден только с  артиллерийского  марса  на  самом
верху мачты. Наводка осуществлялась с помощью приборов. Находящимся в башнях
оставалось только следить за стрелками и,  вовремя  зарядив  орудия,  давать
залп. В результате наши четыре пушки могли  выпускать  в  минуту  не  меньше
металла, чем пятнадцать старых орудий, причем с удивительной точностью и  на
далекое расстояние. Сначала мы сомневались  в  этом,  но  вскоре  убедились:
стоит лишь хорошенько освоить новую технику - и  она  вознаградит  сторицей.
Помимо всего, на "Красном Кавказе" имелись катапульта и  два  самолета.  Это
давало возможность обнаруживать противника как можно раньше,  чтобы  нанести
ему удар на  пределе  дальности  огня  наших  орудий.  Сейчас  катапульта  и
самолет, скорость которого достигала в те годы от  силы  трехсот  пятидесяти
километров, отошли в далекое прошлое. А в то время мы  с  замиранием  сердца
наблюдали, как с авиаплощадки крейсера стремительно вылетала стальная  птица
и, быстро набрав высоту, направлялась в сторону "противника".
     На корабле не было, по существу, ни одной боевой части,  не  оснащенной
самыми новыми  приборами  и  механизмами.  Штурман  хвастался  замечательным
автопрокладчиком, новыми лагом и лотом - приборами  для  измерения  скорости
хода, глубины. У минера  стояли  новейшие  торпедные  аппараты  с  торпедами
последнего образца. Гидроакустика позволяла на  значительном  расстоянии  по
шуму обнаруживать подводные лодки. Новинкой являлась  и  радиотрансляция  на
корабле. "Вот невидаль", - подумает читатель. А для нас в ту пору  это  было
редкостью, и мы с восхищением слушали, как все команды на корабле подавались
по радио, заменившему рупор-мегафон, традиционный горн и боцманскую дудку.
     По-новому выглядели и кубрики для команды. Подвесные койки почти совсем
исчезли, и у каждого матроса было свое, постоянное, место для сна.
     Да и  по  внешнему  виду  корабль  мало  походил  на  старые  крейсера.
Бросались  в  глаза  широкий,  с  развалом,  нос,   компактные   надстройки,
оригинальная трехногая мачта, несущая на своих площадках усовершенствованные
дальномеры и приборы, а наверху увенчанная специальным командным пунктом для
управления огнем.
     Прежде на  "Червоной  Украине"  мне,  молодому  вахтенному  начальнику,
приходилось почти ежедневно стоять по две  вахты,  по  четыре  часа  каждая.
Кроме того, я командовал артиллерийским плутонгом, пятой ротой  (кочегаров),
в моем ведении были и шкафуты на верхней палубе, шлюпка. Ко всему  этому  на
меня возложили обязанности шифровальщика. Ссылаться на загрузку  не  принято
было: служебным временем считались круглые сутки. Если  после  "собаки"  (то
есть вахты с 0 до 4 часов) до  подъема  флага  удавалось  три-четыре  часика
поспать, считалось вполне нормальным. И все же служба тогда  казалась  более
легкой. Был я холостяком, денег хватало, и, выбравшись на берег,  я  отводил
душу с такими же беззаботными друзьями. Ибо как только съезжал  на  берег  -
отвечал лишь за свои личные поступки да помнил о времени возвращения "домой"
- на корабль. А о службе беспокоился, только находясь на крейсере.
     На палубу "Красного Кавказа"  я  поднялся  в  роли  старшего  помощника
командира.
     Любому офицеру валяно  пройти  флотскую  школу  в  должности  старпома.
Пожалуй, никто так не врастает в повседневную жизнь корабля, не чувствует ее
пульса, как старший помощник командира. Не случайно, бывало, стоило на сутки
съехать на берег, как, вернувшись, каждый  раз  чувствовал,  что  отстал  от
корабельной жизни; требовалось некоторое время, чтобы снова войти в колею. У
старшего помощника почти нет свободного времени. Днем и ночью к нему заходят
в каюту, ни у кого даже и мысли не возникает, что кончился  рабочий  день  и
старпому надо отдохнуть. Круг его  обязанностей  на  первый  взгляд  кажется
небольшим, но он должен вникать в малейшие  детали  корабельной  службы.  Ни
одно происшествие, ни одно дисциплинарное нарушение  не  может  пройти  мимо
него. В иной день старпом исколесит свой корабль вдоль  и  поперек,  десятки
раз заглянет во все углы, спустится вниз, в машинное отделение,  и  всюду  у
него находятся дела. Не случайно много лет спустя адмирал Л.  М.  Галлер  за
чашкой чая делился со мной:
     - Когда я был старшим помощником командира на "Славе",  то  не  успевал
даже зайти к себе в каюту. Забежишь только в буфет, выпьешь стакан холодного
пива, припасенного заботливыми вестовыми, и снова носишься по кораблю...
     Я его отлично понимал. С тех пор прошли десятилетия, совершенствовалась
техника на  кораблях.  Простой  мегафон  заменили  радиотрансляцией,  вместо
огромных  штурвалов  и  ручных  приборов  появились   кнопки,   а   старпому
по-прежнему приходилось весь день быть на ногах. Даже,  пожалуй,  стадо  еще
труднее: и каждую кнопку надо знать, и черновой работы по-прежнему много.
     Службу на крейсере я начал почти одновременно с  его  новым  командиром
Николаем Филипповичем Зайцем. До революции Н. Ф. Заяц был рядовым  матросом,
при Советской власти окончил курсы командиров. Он безгранично любил  флот  и
отдал ему всю жизнь. Это был командир, так сказать,  переходного  периода