- скажет мне формалист. "Но  устав  понимать
надо", - отвечу я. Всего в устав не запишешь.  И  надо  разуметь  не  только
букву, но и дух устава.
     Мне и позже всегда было приятно видеть, что старпом  любит  свое  дело,
знает организацию службы и стремится отрабатывать  ее  до  мелочей.  Это  не
бюрократизм, не канцелярщина, как считают некоторые горячие головы,  которые
к любому документу относятся с бездумным пренебрежением.
     Запомнился мне  спор  в  кают-компании.  В  уставе  записано,  что  все
военнослужащие обязаны отдавать честь друг другу. Но  если  встретились  два
офицера, кто должен отдавать честь первым? Конечно, младший по  званию,  это
аксиома. Но если оба офицера в одном  звании,  допустим,  лейтенанты  одного
выпуска? Все смотрят  на  старшего  помощника  командира.  Что  он  ответит?
Старпом, человек еще  сравнительно  молодой,  но,  чувствуется,  думающий  и
умеющий высказать свое мнение, сказал безапелляционно:
     - Первым отдает честь тот, кто лучше воспитан! Ответ всем  пришелся  по
душе, и больше спор на эту тему не поднимался.
     В руках старпома все нити службы, все внимание его обращено, если можно
так сказать, внутрь корабля. Тем самым он дает командиру возможность следить
за внешней обстановкой и смело принимать нужное решение,  зная,  что  каждый
приказ с мостика  будет  выполнен  точно.  Да!  Старший  помощник  командира
корабля - должность особая!

КОМАНДИР КРЕЙСЕРА
     Я еще был под свежим впечатлением последнего похода. Средиземное  море,
Акрополь, Везувий,  Капри  и  его  знаменитый  Лазурный  грот  стояли  перед
глазами, как вдруг в поздний вечерний час меня вызвали на "Червону Украину".
     "Зачем бы это?" - раздумывал я, пока катер шел, раскачиваясь на  волне,
поднятой в бухте злым северным ветром.
     На  трапе  меня  встретил  командир  корабля  А.  Ф.  Леер.  Он  как-то
таинственно улыбнулся, но ничего не сказал. Я тоже промолчал и пошел  следом
за ним  в  салон.  По  пути  заметил:  корабль  готовится  к  походу.  Гудят
вентиляторы котельных отделений, изо всех труб струится легкий дымок.
     В салоне - командующий флотом Иван Кузьмич Кожанов. Перед ним -  карта,
на которой топкой линией, по-штурмански, проложен  курс  от  Севастополя  до
Батуми.
     - Сейчас все станет ясно, - сказал он, очевидно заметив мое недоумение.
Жду, пока он закончит работу.
     - Вы назначены командовать "Червоной  Украиной",  -  подняв  голову  от
карты, промолвил Кожанов и посмотрел на меня. По-флотски коротко отвечаю:  -
Есть!
     Потом узнал, что мой предшественник, А, Ф.  Леер,  назначен  командиром
линкора "Марат" на Балтику, которую  очень  любил  и  куда  давно  стремился
перейти. Вот, оказывается, почему он был в отличном расположении духа.
     Совершаем  спешный  поход  в  Батуми.  Комфлот  использовал   его   для
обстоятельной передачи крейсера старым командиром новому, как  и  полагается
по уставу.
     Вернулись мы в Севастополь с обледенелыми надстройками - явление редкое
для Черного моря.
     И вот настал день, когда А. Ф. Леер простился  с  командой,  обошел  по
традиции на катере вокруг корабля и, помахав рукой, направился к  берегу.  Я
спустился в командирскую каюту, ставшую моей,  и  впервые  почувствовал  всю
ответственность, которая легла на мои плечи.
     Кажется, я неплохо знал этот корабль, служил на нем несколько  лет.  Но
вот пришла пора командовать самому, и стало как-то страшновато.  Теперь  уже
рядом не осталось никого, кто следил бы за  моими  действиями,  если  нужно,
подсказал бы, подправил. Сотни людей  ждали  моих  решений,  моих  приказов.
Сознание этого рождало чувство постоянной ответственности, заставляло самого
подтянуться, держало в напряжении нервы.
     Должен сказать, что это чувство владело мною не только в  первый  день,
но и год, два, три спустя. Командовать кораблем всегда непросто. Конечно, на
второй  или  третий  год  действуешь  увереннее,   меньше   волнуешься,   но
спокойствие, а тем более равнодушие не приходят, да их  и  быть  не  должно.
Зазнавшийся, ставший беспечным командир - опаснее неумелого.
     У  командира  самая  полная  власть  на   корабле   и   самая   большая
ответственность. Командир для личного состава - это не только специалист, но
и политический  руководитель,  начальник  и  старший  товарищ.  Командование
кораблем - как  бы  венец  корабельной  службы.  Пройдя  этот  этап  и  став
командиром соединения, продвигаясь дальше по службе, офицер начинает  другую
по своему характеру работу. Чисто корабельная служба на этом  кончается.  Но
опыт, полученный офицером на кораблях, продолжает ему служить, как бы высоко
он ни поднимался по служебной лестнице.
     Ответственность командира очень  велика.  Потому-то,  видимо,  во  всех
странах и па всех морях капитану корабля даны огромные права и власть.
     В те времена, помню, комфлот говорил  нам:  "Командирам  кораблей  надо
создавать непререкаемый авторитет, их нужно поставить прямо  на  пьедестал".
Эти слова находили живой отклик в наших сердцах, хотя мысль  была  выражена,
пожалуй, не совсем точно. На пьедестал, конечно, никого поднимать  не  надо,
руководитель должен сам приобретать авторитет.
     В один из первых дней я обходил строй личного состава корабля. Медленно
шел по шкафутам, стараясь разглядеть каждое лицо.  В  памяти  крепко  засели
слова Ю. Ф. Ралля, командира бригады крейсеров, - Проходя строй, никогда  не
смотрите мимо людей. Помните, что все они смотрят на вас.  Старайтесь  и  вы
взглянуть на каждого.
     Так учил нас, молодых командиров, Ю. Ф. Ралль, бывший  офицер  царского
флота, учил, будучи глубоко убежденным в своей правоте. Потому и врезались в
намять его слова.
     Некоторые командиры, особенно молодые, из-за смущения норовят пробежать
побыстрее строй, смотрят не на людей, а куда-то в сторону. Для команды такое
равнодушие и безразличие всегда оскорбительны. Да и что толку, если командир
увидит одни фуражки, форменки и ботинки? "Ведь главное-то - матрос",  -  как
говорил Нахимов.
     Обходя  строй,  я  вглядывался  в  лица  не  только  из  желания   быть
внимательным к каждому. Я хотел знать, как относятся моряки ко  мне,  новому
человеку. И читал на лицах доброжелательный  интерес:  "Ну,  ну,  посмотрим,
какой из тебя получится командир..."
     Вот тогда я почувствовал, как много значат самые первые шаги командира.
Он на виду, за ним пристально следят сотни глаз. Несколько промахов в  самом
начале - и доверие будет подорвано надолго, а то и навсегда.
     Что значит быть вообще хорошим командиром? На такой вопрос не  ответить
двумя словами.
     Я видел начальников, которые начинали с высокомерных поучений:  "Покажу
вам, как надо служить!" - а потом выяснялось, что служба-то  и  не  ладится.
Вместо поддержки такие командиры встречали со  стороны  подчиненных  глухое,
скрытое сопротивление. Это уже настоящая беда, винить в  ней  некого,  кроме
самого себя. Посты у нас могут быть разные, но все мы -  адмиралы,  офицеры,
матросы - люди одного, советского общества, интересы у нас  одни  и  те  же.
Этим сознанием должен быть пронизан каждый поступок  командира,  каждая  его
мысль. Бывает, что командиру приходится действовать круто,  говорить  резко,
но и тогда в его словах и поступках  не  должно  быть  и  тени  высокомерия,
безразличия к людям. Этого никогда и никому не прощают.
     Обойдя строй и воспользовавшись  тем,  что  собралась  вся  команда,  я
рассказал о себе: как рос, где учился  и  служил.  Старался  говорить  менее
официально, вспоминал различные  случаи  из  своей  службы  и  даже  ошибки,
которые совершил в свое время, и то, чему они меня научили. Такой разговор с
командой был не совсем обычным, но по тому, как люди слушали меня, я  понял,
что поступаю правильно. Думаю, именно тогда протянулась  между  нами  первая
ниточка той связи, которая так важна, так облегчает службу.
     С тех пор прошло больше трех десятков лет, но многих товарищей, с кем я
тогда познакомился, хорошо помню, со многими встречался позже  на  различных
флотах.
     Хочу еще раз подчеркнуть свою  мысль:  только  вначале,  когда  молодой
командир сделал первый шаг перед строем, все люди кажутся  ему  одинаковыми.
Через год перед ним  уже  раскрывается  сложная  гамма  характеров.  Один  -
неунывающий весельчак, балагур, во время перекуров у фитиля на баке  -  душа
общества. Такие скрепляют команду, умеющую хорошо работать и,  когда  можно,
повеселиться. Другой молчалив, даже несколько мрачен, его трудно вызвать  на
откровенность, но дело свое хорошо знает,, выполняет его на  совесть.  Такой
матрос слывет середняком, а в случае беды покажет себя героем и сам этого не
заметит. Разные люди, а вместе с тем - это коллектив. Чем ближе его узнаешь,
тем сильнее к нему привязываешься.
     Попадаются и трудные люди, хотя таких в команде обычно немного, но  они
доставляют  командирам  и  политработникам   много   хлопот.   Неприятности,
происходящие из-за них, большей частью  вызываются  неумением  и  нежеланием
этих людей подчиняться дисциплине, причем не столько в  большом,  сколько  в
мелочах.
     Когда я служил на "Червоной  Украине"  по  первому  разу,  в  1926-1929
годах, у нас был краснофлотец  -  трюмный  -  по  фамилии  Красный.  Ему  не
откажешь в трудолюбии, знании своего дела. Но эти хорошие  качества  странно
сочетались у него с какой-то анархической нелюбовью к воинскому порядку.  Он
беспрекословно  выполнял  все  распоряжения   инженер-механика:   произойдет
какая-нибудь неприятность  в  трюме,  он  бросался  туда  без  оглядки.  Но,
выбираясь из трюма, подчеркнуто рисовался своей грязной одеждой, появлялся в
ней там, где не положено, огрызался на замечания боцмана. Он  позволял  себе
вольности в разговоре со старшими, но еще больше  распоясывался  на  берегу.
Поэтому в  любую  минуту  мог  подвести  своего  командира.  Однажды  так  и
произошло. В 1927 году в Николаеве крейсер "Червона Украина" посетил  Нарком
обороны К. Е. Ворошилов. Прибыл  он  уже  вечером,  когда  спустили  флаг  и
команда была  свободна.  Командир  решил  действовать  строго  по  уставу  и
приказал большой сбор не играть. Это не положено после спуска флага.
     Хотя пришло время отбоя, матросы бодрствовали, толпились  на  шкафутах:
всем хотелось увидеть своего наркома. В тот момент, когда Ворошилов прощался
с командиром, собираясь  покинуть  корабль,  около  сходни  собралось  много
краснофлотцев.  Одни  стояли  на  палубе,  другие,  как  виноград,  облепили
надстройки: как бы не прозевать. Заметил это и нарком.  Завязался  разговор.
Посыпались вопросы, ответы. Нарком на  корабле  -  гость  редкий,  и  многие
поэтому не знали, как положено обращаться к нему по уставу: одни называли К.
Е. Ворошилова "народный комиссар", другие -  просто  "нарком",  а  третьи  -
более  непринужденно  -  товарищ  Ворошилов.  Вот  тут-то  наш   Красный   и
представился в полной своей  красе.  Лежа  на  надстройке,  он  обратился  к
наркому, назвав его просто "товарищ начальник", на что К. Е. Ворошилов резко
заметил: - А может, я вам дядька?  -  А  может,  и  дядька,  -  вырвалось  у
озорника. Если  прибавить  к  этому  неряшливый  вид  дерзкого  матроса,  то
нетрудно понять возмущение наркома.
     - У вас не корабль, а проходной  двор!  -  бросил  он,  повернувшись  к
командиру Несвицкому, и тут же сошел на берег.
     Долго помнило об этом командование Черноморского флота, требуя  навести
порядок на корабле.
     Стоит и сейчас назвать кому-нибудь из старых  червоноукраинцев  фамилию
Красного, он непременно воскликнет: "Как  же  не  помнить?  Это  тот  самый,
который..."
     Но со  временем  и  Красный  изменился.  Стал  исправным  и  подтянутым
матросом. Даже остался па сверхсрочную.
     Как бы ни были сложны механизмы на корабле, самое сложное,  с  чем  мне
пришлось столкнуться с первых же дней службы в должности командира  корабля,
- это коллектив офицеров и  матросов.  Команды  кораблей  всегда  отличались
своей спаянностью. Это вызвано условиями жизни, работы, совместными усилиями
в моменты опасности и многими другими обстоятельствами,  присущими  флотской
корабельной жизни. Хотелось бы рассказать о коллективе,  который  был  в  то
время па крейсере "Червона Украина". На сравнительно  небольшом  корабле  со
всех уголков нашей необъятной  Родины  были  собраны  люди  самых  различных
специальностей, разного возраста - от 20 до 50 лет. Призваны они были решать
одну общую задачу, каждый на своем, порученном  ему  участке.  В  целом  это
единый поток, стремящийся к единой цели, и в то же время это сотни  людей  с
разными характерами, с хорошими и дурными привычками, с различными взглядами
на жизнь, службу и на мир в целом.
     С утра до вечера кипит жизнь на корабле, а в свободные от  службы  часы
расходятся люди в разных направлениях, и  у  каждого  свои  заботы.  Что  ни
человек, то своя биография, свои радости и горести. Жизнь в таком коллективе
часто бывает не такая уж гладкая, как пишут порой в книгах.  Это  не  только
чистая палуба, красивое море и белокрылые чайки. Как в любом коллективе, так
и в корабельном есть много хорошего, но есть и плохое. И любят  моряки  свою
флотскую жизнь не за красивое синее-синее море - они меньше всего его видят.
Морем наслаждаются пассажиры, а моряки в походе трудятся, иногда неделями не
выходя на верхнюю палубу. Любят моряки свою службу  и  свой  корабль  скорее
всего за те трудности, с  которыми  им  приходится  сталкиваться  и  которые
необходимо преодолевать.
     Молодой офицер, выйдя из  стен  училища  и  придя  на  корабль,  должен
пополнять свои знания на практике, то есть ему необходимо служить и учиться.
     Воспитательная работа, если она хорошо  поставлена  в  училище,  должна
убедить будущего офицера в правильности  и  разумности  основных  положений,
присущих нашей советской системе,  нашему  социалистическому  строю.  Именно
убедить, а не заставить признать и выполнять их. Если воспитательная  работа
достигает  цели,  то  молодой  офицер  начинает   службу   со   сложившимися
правильными взглядами и убеждениями. Он твердо стоит на ногах  и  может  уже
воспитывать других. Если же этого  не  случается,  молодой  офицер  начинает
действовать  и  вести  себя  так,  как  считает  нужным.  Такое   формальное
воспитание порой приводит к тому, что  офицер,  имея  неправильные  взгляды,
встает на ложный путь и нередко заходит  так  далеко,  что  ему  бывает  уже
трудно указать правильную дорогу.
     В первый год пребывания в должности командира "Червоной Украины" у меня
состоялось памятное знакомство с Георгием Димитровым.
     Окончив боевую подготовку в кампании 1934 года, наш  крейсер  встал  на
ремонт.
     - К вам сейчас прибудет товарищ Димитров, -  передал  мне  по  телефону
оперативный дежурный по штабу флота и просил  тотчас  же  выслать  катер  на
Графскую пристань.
     Меня немного смутило: крейсер,  спустивший  вымпел  на  зимний  период,
обычно не столь эффектен, не очень хотелось бы его показывать кому-либо, тем
более Димитрову.
     Когда катер подошел к трапу, нетрудно было узнать  хорошо  знакомое  по
газетным и журнальным фотографиям мужественное лицо Димитрова.  Он  поднялся
на борт корабля. Была уже глубокая осень, конец ноября, и даже в Севастополе
стало неприветливо: задувал северо-западный ветер, накрапывал мелкий  дождь.
Я тут же пригласил гостя в салон. Здесь было уютно  и  тепло.  Уже  суетился
вестовой  Шевченко,  накрывая  на  стол.  Начальник   хозяйственной   службы
Мещеряков получил приказание: "Обеспечить!.."
     - Мне предложили побывать на одном из кораблей, поэтому я доставил  вам
беспокойство, - пояснил наш гость.
     Димитров, кажется  после  отдыха,  возвращался  из  Ялты  в  Москву.  Я
посетовал, что ремонтирующийся крейсер вряд ли будет интересен для него.
     Молва о прибытии на корабль известного человека  разнеслась  быстро,  и
все искали случая, чтобы невзначай встретиться  с  гостем  и  посмотреть  на
него. Димитров был в те  дни  личностью,  можно  сказать,  феноменальной  и,
естественно, вызывал необычайный интерес.  Осмотрев  крейсер  и  заглянув  в
некоторые кубрики, куда я не без умысла провел его, мы  вернулись  в  салон,
где уже был накрыт скромный стол. В нашем распоряжении оставалось еще  около
двух часов.
     Хотелось  не  занимать  Димитрова  разговорами  о  корабле,  а   больше
послушать, что он расскажет о  Лейпцигском  процессе:  ведь  он  только  что
вырвался из логова фашистского зверя.
     - Я чувствовал за собой крепкую поддержку, - просто и  скромно  заметил
Димитров, когда мы с замполитом  Зубковым  стали  искренне  восхищаться  его
героическим поведением на процессе. Затем как-то особенно тихо произнес:
     - Вряд ли  смогу  что-нибудь  новое  добавить  к  тому,  что  всем  уже
известно.
     И все  же  как  много  интересного  рассказал  нам  в  тот  вечер  этот
закаленный и мужественный коммунист. Тогда фашизм только еще  набирал  силы.
Мы не ведали, что года через два-три он будет открыто  помогать  Франке,  не
предполагали и мюнхенских событий. Однако Георгий Димитров  уже  в  ту  пору
предупреждал нас, что над миром  нависла  серьезная  опасность,  что  фашизм
готовится к войне.
     Димитров свободно владел  русским  языком  и  только  временами,  когда
сильно волновался, говорил с акцентом. Его крупная голова с густыми волосами
чем-то напоминала известный  портрет  Карла  Маркса,  и  весь  он,  сильный,
высокий, внушал какое-то особое доверие и уважение.
     Как известно, вместе с Димитровым на Лейпцигском  процессе  в  качестве
обвиняемых были также болгары Василь Танев и Благой Попов. За чашкой  чая  я
сказал Димитрову, что Танев недавно был нашим гостем. Он вместе с  нами  шел
до Николаева. Охотно беседовал с моряками. Очень спешил и обрадовался, когда
ему сказали, что до Одессы можно добраться самолетом. Расстояние  небольшое,
Танев рассчитывал успеть на московский поезд. Но полет  оказался  неудачным.
Летчик заблудился, долго плутал в районе Очакова и Тендры, а когда кончилось
горючее, в темноте посадил самолет-амфибию на воду. На большой волне самолет
получил повреждения, Таневу  и  летчику  пришлось  часов  восемь  пробыть  в
холодной воде (дело было в ноябре), пока не подобрали рыбаки.
     - Я  знаю  всю  эту  историю,  -  улыбнулся  Димитров.  -  Торопливость
подводила нашего Танева и на процессе.
     "Не воспользоваться таким случаем и не дать возможности  всему  личному
составу взглянуть на Димитрова и услышать из его уст хотя бы несколько фраз,
было бы непростительно", - подумал я и,  незаметно  отлучившись  на  минуту,
приказал дежурному своевременно сыграть большой сбор.
     Когда Димитров собирался было уходить, раздались звуки горна,  и  топот
по верхней палубе известил: на юте выстраивается личный состав.  Я  попросил
гостя сказать несколько слов морякам. Димитров удивленно посмотрел на  меня,
но делать было нечего. Мы вместе оказались перед строем,  и  я  обратился  к
команде:
     -  Наш  корабль  посетил  мужественный  и  стойкий  коммунист   Георгий
Димитров. Мы благодарим его за эту честь.
     - Я поступал в Лейпциге так, как поступил бы всякий коммунист  на  моем
месте. - Димитров говорил просто и задушевно.
     Все с восхищением слушали его, а когда он сошел с  корабля,  вслед  ему
неслось громовое "ура". Потом на палубе  и  в  кубриках  долго  не  умолкали
разговоры о дорогом госте.
     Несколько лет спустя я встретился с Георгием  Димитровым  в  Москве  на
сессии Верховного Совета.
     - Вы не забыли нашу первую встречу? - спросил я у Димитрова.
     - Как же ее забыть? Вы и меня вовлекли в  партийно-политическую  работу
на своем корабле, - шутливо заметил он.
     И это,  пожалуй,  правда.  Разве  я  мог  упустить  такую  возможность?
Замполит крейсера никогда не простил бы мне  этой  оплошности.  Уже  в  годы
войны Димитров сказал мне: -